П. Н. Дурново и Государственная Дума

Отношение П. Н. Дурново к Государственной Думе впервые обрисовалось при обсуждении в Совете министров проекта нового избирательного закона (19–20 ноября 1905 г.). Прошел месяц со дня обнародования манифеста 17 октября, а революция, вопреки ожиданиям, продолжала грозно нарастать. П. Н. Дурново высказался решительно против самой идеи народного представительства, исходя и в этом случае из оценки народной массы (всеобщее избирательное право неизбежно даст революционную Думу, ибо в нее пройдет преимущественно деревенская полуинтеллигенция, в среде которой особенно усиливаются революционные настроения) и либеральной оппозиции (давать Думу ей – бессмысленно, ибо это нисколько не удовлетворит народную массу, а правительство ослабит)[829].

Иллюзии общественных деятелей раздражали П. Н. Дурново. Д. Н. Шипов вспоминал: «П. Н. Дурново выслушивал речи общественных деятелей с трудно сдерживаемым раздражением. Получив слово, он резко заявил, что не понимает, как можно говорить о предпочтительности той или иной системы выборов в Государственную Думу в переживаемое время – время революции; теперь вообще немыслимо производить эти выборы. Что касается необходимого власти, как здесь говорили, доверия общества, то правительству достаточно иметь опору со стороны классов, представителем которых в настоящем Совещании является граф В. А. Бобринский. Затем во время одной моей реплики, в которой я говорил, что только общие выборы могут внести желательное умиротворение в среду так называемого третьего элемента, П. Н. Дурново демонстративно вышел из заседания и более не возвращался»[830].

В Царскосельском совещании «для рассмотрения предположений Совета министров о способах осуществления Высочайших предуказаний, возвещенных в пункте 2 Манифеста 17 октября 1905 года»[831] (5, 7 и 9 декабря 1905 г.), П. Н. Дурново занял совершенно особую позицию. Совещание обсуждало вопрос о выборном законе. Было два проекта: № 1 (Совета министров, на основе цензового начала) и № 2 (Гучкова – Шипова, на основе всеобщего избирательного права). И вот, в то время как общественные деятели (граф В. А. Бобринский, А. И. Гучков, барон П. А. Корф, Д. Н. Шипов) и часть бюрократов (барон А. А. Будберг, Н. Н. Кутлер, В. И. Тимирязев и Д. А. Философов) по различным мотивам высказались за проект № 2, другая часть бюрократов (А. Г. Булыгин, В. В. Верховский, А. Д. Оболенский 2-й, О. Б. Рихтер, А. А. Сабуров, А. С. Стишинский, Н. С. Таганцев, Д. Ф. Трепов, Э. В. Фриш) также по разным соображениям – за проект № 1, а С. Ю. Витте, как всегда, вилял[832], и все они рассчитывали на Государственную Думу, а С. Ю. Витте настаивал созвать ее «как можно скорее», П. Н. Дурново, лучше других зная положение на местах, не питал иллюзий: «Излечить смуту нельзя никакими выборами. Не недовольство законом 6 августа, а другие, более глубокие, причины поддерживают революционное движение. Мы впадем в большую ошибку, если будем смотреть на Думу с оппортунистической точки зрения. При общем избирательном законе в Думу попадут негосударственные элементы. С третьим элементом нужно считаться. В 17 губерниях помещиков грабили <…>. Помещики не пойдут в Думу вместе с фельдшерами, земскими статистиками и т. п. лицами, так недавно еще предводительствовавшими грабительскими шайками, разорявшими их усадьбы. Мы открываем двери таким людям, которые чужды всяких традиций и государственного дела обсуждать не могут. Общественного мнения в России теперь нет. Я нахожу, что государственное дело не так должно строиться»[833].

После перерыва, когда общественные деятели удалились, П. Н. Дурново поставил под сомнение их знание деревни и настроения крестьянских масс и заключил: «Напрасно все думают, что созыв Государственной думы внесет немедленное успокоение. Я нахожу, что торопиться написанием избирательного закона не следует, и признаю опасным не рабочий класс, а третий элемент. Те, кто грабят теперь, будут, несомненно, выбирать предводителей грабительских шаек»[834].

Совещание утверждалось на мысли как можно скорее подготовить избирательный закон и созвать Думу, однако П. Н. Дурново стоял на своем: «Вообще же теперь не следует производить выборов, а только издать выборный закон»[835].

Его поддержал один лишь граф А. П. Игнатьев, обратив внимание на другую сторону опасности: «Управляющий Министерством внутренних дел говорит, что нельзя при нынешнем революционном движении производить какие бы то ни было выборы. Между тем со всех сторон говорят, что надо как можно скорее созвать Государственную думу во что бы то ни стало. Чем же вызываются возлагаемые на Думу розовые надежды? <…> говорят, что лучше предугадать требования, чем идти за ними. Но удовлетворить желания революционеров нет возможности. <…> Что же можно ожидать от Государственной думы? Говорят, что трудно ее собрать. Надо будет охранять самую Думу, а она должна будет охранять правительство и порядок. В 1612 году князь Пожарский прежде всего восстановил власть и порядок, и только когда это было сделано, тогда собрался Земский собор, избравший дом Романовых на царство. А теперь с чем же правительство встретит Думу? С сознанием, что оно бессильно управлять государством. Это первый шаг к Учредительному собранию. Одним изданием законов нельзя успокоить Россию, надо для этого действовать силою. Но силы нет. Если войска мало, надо не жалеть на это ничего, кликнуть клич, создать рать, дружину из запасных, ополченцев. <…> Справившись с крамолою, можно будет созвать Государственную думу, но идти навстречу Думе с одним лишь бессилием – нельзя»[836].

Последнее слово было за царем, и он решил: выборы состоятся, Дума будет созвана.

Какой Думе быть, какими правами ее наделить, какое место ей определить – все это еще обсуждалось, и в решении некоторых из этих вопросов П. Н. Дурново сыграл заметную роль.

Так, он и его единомышленники парализовали настойчивую попытку С. Ю. Витте сделать Государственную Думу независимой от Государственного Совета. Еще на ноябрьских заседаниях Совещания Д. М. Сольского[837] С. Ю. Витте, рассчитывая опереться на умеренную часть общества и опасаясь превратить Думу в придаток при Государственном Совете, не хотел уравнивать Совет с Думой, но тут же, по обыкновению, отступил, высказавшись за уравнение их прав.

На декабрьских заседаниях инспирируемый им Н. Н. Кутлер предложил дать Думе право представлять монарху свое вторичное постановление, принятое квалифицированным большинством 2/3 голосов наличного состава, даже если Государственный Совет вновь не согласится. Однако Н. Н. Кутлера поддержал один лишь обер-прокурор князь А. Д. Оболенский 2-й, тоже человек С. Ю. Витте.

В первом же заседании Царскосельского совещания в феврале 1906 г. А. Д. Оболенский 2-й возобновил предложение Н. Н. Кутлера. Его осторожно поддержал С. Ю. Витте: «Сказанное князем, несомненно, имеет психологическое значение. Но по рассудку я держусь мнения большинства». Против высказались В. Н. Коковцов и М. Г. Акимов. Решающей оказалась реплика П. Н. Дурново: «Несомненно, однако, что если принять мнение князя, то через два года верхняя палата перестанет существовать». С ним тут же согласился Д. М. Сольский: «Вначале и я колебался в пользу предложения князя Оболенского, но соображение, только что выраженное Петром Николаевичем, заставило меня склониться в пользу большинства».

Хотя Николай II согласился с мнением большинства, С. Ю. Витте в начале второго заседания, 16 февраля, вернулся к вопросу. Опасаясь превращения Государственного Совета в «средостение» между царем и крестьянами («что крайне вредно»), он несколько подредактировал предложение А. Д. Оболенского 2-го: «В тех случаях, когда Государственный Совет отклоняет одобренный Государственной думою проект, и если Дума, известным большинством, пожелает, чтобы ее мнение было доведено до высочайшего сведения, то отказать ей в этом не следует. Если, затем, государь император признает, что решение Думы в общих чертах правильно, то дает министрам повеление внести в Думу новый проект».

Его поддержали А. С. Стишинский, А. Д. Оболенский 2-й и А. Д. Оболенский 1-й. Возражали В. Н. Коковцов, К. И. Пален, А. Г. Булыгин, Ю. А. Икскуль, А. А. Сабуров, В. В. Верховский, М. Г. Акимов. «Если мы будем, подобно графу Витте, считаться с отдельными сословиями, – заметил П. Н. Дурново, – мы впадем в ошибку. Я, со своей стороны, считаю наиболее важным во всем обсуждаемом проекте – это принцип о трех властях; все остальное – только подробности. Я затрудняюсь согласиться с возможностью представления его императорскому величеству двух проектов: одного – одобренного Думою и затем – заключения Государственного Совета. Взамен этого можно было изменить статью 49 Учреждения 6 августа в том смысле, чтобы проекты, по которым не состоялось соглашения как Думы, так и Совета, могли бы быть внесены на законодательное рассмотрение в следующую сессию. От установленного принципа равенства Государственной Думы и Государственного Совета отступать, по-моему, нельзя».

Николай II согласился с большинством[838].

Предусмотрительны оказались П. Н. Дурново и его единомышленники в вопросе о соотношении назначенных и выборных членов Государственного Совета. Вопрос возник в Царскосельском совещании в феврале 1906 г. По проекту манифеста, подготовленному совещанием Д. М. Сольского, выборные члены Государственного Совета призывались «в равном числе» с членами по назначению. А. С. Стишинский предложил исключить слова «в равном числе», чтобы соотношение это зависело «непосредственно» от воли царя. Мотивировал он это тем, что «в Западной Европе иногда такого равенства и не бывает», и тем, что «известны примеры, когда верховная власть назначала бо?льшую часть членов, если это представлялось необходимым». П. Н. Дурново поддержал, полагая, что «верховная власть не должна лишать себя права уравновешивать мнения. Лишать себя права изменять образовавшееся большинство – это очень важно!» Поддержали это мнение граф А. П. Игнатьев, кн. А. Д. Оболенский 2-й, граф К. И. Пален. Однако большинство совещания – С. Ю. Витте («Это произведет дурное впечатление»), Н. С. Таганцев («Каждое учреждение должно быть образуемо с доверием к нему. Можно ли вообразить, что все 98 членов по выбору образуют оппозицию?») и др. – выступили против. Николай II решил «оставить, как в проекте»[839]. А зря: с образованием в августе 1915 г. Прогрессивного блока возникла такая необходимость в проправительственном большинстве в Государственном совете и пришлось прибегнуть к т. н. «чистке» последнего – другой возможности у верховной власти не оказалось.

Государственная Дума оказывалась фактором политической жизни империи. Начались выборы. Л. А. Тихомиров повидался с П. Н. Дурново в один из этих дней и десять лет спустя, уже после его смерти, вспоминал: «В это время Дурново был в апогее своей славы: он усмирил революцию, как тогда выражались. Его энергичные действия, его успех восхвалялись всеми сторонниками Самодержавия. Дурново впервые за свою жизнь совершил крупное дело, которого до него никто не мог совершить. Но он, хотя довольный собой, едва ли считал свою миссию законченной. Он, полагаю, считал необходимым совершенно упразднить Государственную думу или, во всяком случае, радикально (в консервативном смысле) переделать ее. Но с своей обычной практичностью, терпел факт, которого нельзя уничтожить»[840].

При случае он был не прочь воспользоваться ею. Так, в условиях резко обострившейся финансовой нужды мысль его обращается к Думе: «Положение создалось такое, что надо во что бы то ни стало как можно скорее собрать Государственную Думу. Смета на 1906 год сводится с дефицитом почти в полмиллиарда рублей. <…> Теперь вся надежда на внешний заем, который не может быть удачно реализован без производства выборов и созыва Думы, но открыть ее надо лишь на другой день после реализации займа. Это ничего, что придется производить выборы, когда страна “бурлит”. Для правительства совершенно безразлично какой будет их результат; оно не должно даже вмешиваться в выборы. Чем хуже будет состав Думы, тем, в сущности, лучше; тем легче и скорее можно будет ее “разогнать” и назначить для новых выборов продолжительный перерыв, во время которого успокоить страну и не торопясь подготовить новые выборы, наметив правительственных кандидатов»[841].

Этими настроением и намерениями министра объясняется, очевидно, то, что в преддверии Думы в министерстве внутренних дел, по свидетельству С. Д. Урусова, «все было тихо, все шло по-прежнему. Не было и намека не только на неизбежность, но и на возможность каких-либо изменений». С. Д. Урусов в конце ноября «решил для очистки совести представить по этому поводу свои соображения» П. Н. Дурново в личной беседе. «Он, – рассказывает С. Д. Урусов, – выслушал мои соображения внимательно, не опровергал моих доводов, но все же отнесся к моему докладу несколько поверхностно. Казалось, что он считал все мною высказанное теоретически правильным, но не имеющим существенного значения. Тон его, когда он высказал свое согласие на образование проектируемой комиссии и поручил мне исполнять в ней председательские обязанности, указывал как будто на то, что он считает уместным произвести предлагаемую демонстрацию, но мало интересуется существом дела и не придает ему практического значения». Несмотря на любезное внимание лично к нему и комплимент по поводу его работы в Сенате, С. Д. Урусов «вышел из кабинета министра с чувством неполного удовлетворения». «Настроение мое, отражавшее в то время светлые надежды, возлагаемые на будущую Государственную думу, – замечает он, – слегка понизилось как бы под влиянием окатившего меня прохладного душа».

Комиссия для подготовки законопроектов о реформе местного управления была образована. «Приняв за отправной пункт Манифест 17 октября, – продолжает С. Д. Урусов, – и признав необходимым поверять каждый проектируемый институт в отношении соответствия его построения основным началам этого акта, комиссия почти автоматически подвигалась по пути расширения круга деятельности местного самоуправления, ограничения произвола административной власти, создания гарантий, обеспечивающих правовой порядок, уничтожения сословных преимуществ и т. п.» Предполагалось к 15 марта завершить работу, «как вдруг последовало распоряжение П. Н. Дурново представить ему краткий отчет о занятиях комиссии с указанием общего плана предположенной ею реформы». Ознакомившись с отчетом, П. Н. Дурново распорядился «работы комиссии прекратить»[842].

Выборы в Думу шли, и правительство, по свидетельству С. Е. Крыжановского, «следуя началу, провозглашенному Булыгиным, в них не вмешивалось»[843]. Более того, правительство опубликовало 8 марта 1906 года специальный закон[844], которым «сознательно устраняло себя и своих представителей от всякого влияния на производство выборов»[845].

Однако, «растущая агитация радикальных партий, Московский бунт и последовавшие беспорядки побудили [П. Н. Дурново] поднять вопрос о вмешательстве. Переписка по этому вопросу с графом [С. Ю. Витте] кончилась, однако, ничем. Граф высказался за вмешательство, но находил, и справедливо, что было поздно и ничего сделать нельзя. Тогда Дурново <…> решил действовать на свой страх и послать доверенных лиц внушить губернаторам необходимость прибрать выборы к рукам». Были посланы три чиновника в приволжские губернии. «Лица эти снабжены были за подписью Дурново глухим письмом на имя губернатора с предписанием в точности исполнять то, что будет им передано. <…> Поездка не имела последствий, было уже поздно, да и никто не знал, как взяться за дело, по неизвестности на кого опереться»[846].

«Первая Государственная Дума уже по настроению предвыборных собраний и по ходу самих выборов не предвещала ничего хорошего»[847]. П. Н. Дурново, однако, это не обескуражило. Просмотрев справку о составе первой Думы, он «остался данными справки очень доволен»[848]. Было очевидно: предстоит не сотрудничество с Думой, а борьба, в исходе которой он не сомневался. П. Н. Дурново не разделял распространенного тогда заблуждения, будто Государственная Дума имеет поддержку в народе. По свидетельству осведомленного журналиста, он был «чуть ли не единственный из всех бюрократов», твердивший, что «Думу можно разгонять сколько угодно, что никаких корней ни в народе, ни в крайних левых группах» она не имеет[849].

Рассчитывая остаться в занимаемой должности, он не боялся встречи с Думой. Готовый в любой момент к ее роспуску, он вместе с тем не исключал, по-видимому, и попытку сотрудничества. В беседах выражал уверенность в том, что ему удастся «наладить свои отношения» с нею, делился планами на этот счет[850]. В заседании Совета министров 18 апреля 1906 г., когда С. Ю. Витте, за день до этого получивший согласие царя на свою просьбу об увольнении, «довольно туманно намекал на возможность своего ухода», П. Н. Дурново был, по свидетельству И. И. Толстого, «в хорошем расположении духа и говорил о Государственной Думе. Раньше, когда Витте, возражая против его действий, иронически говорил, что ему доставит удовольствие посмотреть, как он будет вывертываться, когда с него будут требовать отчета и объяснений, Дурново заявлял, что он просто отвечать не будет, так как дело Думы заниматься будущим, а не копаться в прошлом; теперь он говорил, что берется объяснить все свои действия Думе, что там будут сидеть люди разумные и что он уверен в том, что они его поймут, и если не все, то многое одобрят»[851]. «Вот они увидят, какой я реакционер», – говорил он П. М. Кауфману. «План его, – пишет В. И. Гурко, – состоял в развитии перед Государственной думой целой программы либеральных мероприятий, подкрепленных немедленно вслед за этим внесенными на обсуждение Государственной думы соответственными законопроектами»[852]. С этими планами, по-видимому, связано спешное, за месяц до открытия Думы, назначение В. И. Гурко и С. Е. Крыжановского, наиболее одаренных, энергичных и работоспособных его сотрудников, товарищами министра. В письме его к С. Ю. Витте от 20 марта 1906 г. есть любопытный в этом отношении абзац: «Дело о товарищах министра весьма спешное. Представление о ближайшем будущем у меня довольно определенное, – думаю однако, что товарищи министра тут имеют мало значения – даже никакого»[853]. Лукавил, пожалуй.

Правда, по свидетельству А. В. Герасимова, П. Н. Дурново худо представлял взаимоотношения Думы и правительства, полагая, что последнее не допустит в Думе никаких партий, и «каждый избранник должен будет голосовать по своей совести»[854].

«К концу выборов, – рассказывает С. Е. Крыжановский, – когда неблагоприятный и, во всяком случае, неделовой состав Первой Думы выяснился и всем стала очевидной нелепость мысли опереться на крестьянство, Дурново получил предложение от члена Государственной думы по Гродненской губернии Ерогина, подавшего мысль сплотить в Думе надежные силы из крестьянства, поставив во главе лицо, могущее оградить их от политических влияний. Предложение это имело свои основания, тем более что со стороны левых партий было сделано многое, чтобы в С.-Петербурге принять мужиков в свои объятия и обработать по-своему. <…> Дурново ухватился за мысль Ерогина, и губернаторам послана была тайком телеграмма прощупать избранных в Думу крестьян и тех, которые поосновательнее, направлять к Ерогину. <…> Для того чтобы Ерогину было где встречаться и столковываться с крестьянами, устроены были для последних дешевые квартиры. Затея, однако, не удалась, так как Ерогин оказался человеком неподходящим, да вдобавок и весьма ограниченным. Мужики скоро от него отхлынули и попали в другие тенета»[855].

Что касается Государственной Думы по третьеиюньскому избирательному закону, то В. И. Гурко утверждал, что П. Н. Дурново будто бы вел с нею «систематическую войну» и «всемерно стремился сократить всякую ее инициативу»[856]. Представляется, что это не так. В планы правых уже не входило изменение положения о Государственной Думе: «новый строй» открывал и для правых ряд новых возможностей.

Критические замечания П. Н. Дурново по адресу Думы, иногда резкие, были обоснованными и справедливыми. Так, он резонно возражал тем, кто боялся разномыслий с Думой и призывал не обращать внимания на «мелочи и пустяки» поступающих из Думы законопроектов: «Я держусь другого мнения, я нахожу, что Государственный Совет есть учреждение совершенно нейтральное: ему нет дела, какое учреждение пострадает и как пострадает, Государственный Совет рассматривает законопроект, и рассмотреть и разрешить его он должен в пределах своего опыта, знания и совести. Затем, если с Думою по этому поводу будут разногласия, если Правительство потерпит от этого неудобства – эти соображения не должны ложиться в основание обсуждаемого законопроекта».

Решительно протестовал против «распространительных толкований Основных Законов в сторону расширения компетенции и полномочий Законодательных Учреждений».

Доказывал, что «только одно Правительство может судить, нужно ли произвести расход и в какой степени он неотложен. <…> Государственная дума, как молодое Законодательное Учреждение, несомненно склонна давать деньги, не считая, на благотворительные, учебные и другие приятные цели». Государственный совет должен «сдерживать такие весьма естественные стремления Государственной Думы». И мотивировал вполне убедительно: «Министр финансов гр. С. Ю. Витте совершенно правильно возражал, что Россия не есть такая страна, в которой во всякое время можно найти деньги, это не Франция, не Англия, не Германия, где внутренний заем может дать сотни миллионов. Россия есть государство, в котором должен быть денежный запас для разных непредвиденных и неотложных потребностей, и это совершенно оправдалось действительностью».

По мнению П. Н. Дурново, «правительство обязано» отстаивать свою точку зрения перед Думой и не спешить с нею соглашаться. «Взвешивать мотивы того или иного решения Государственной Думы есть обязанность тех учреждений, которые с Государственной Думой имеют дело».

Справедливо упрекал Думу в низком уровне юридической техники: «Законопроекты, которые поступают к нам большею частью, позволю себе сказать, в редакционном смысле недостаточно хорошо составлены, не обоснованы на действующих законах по другим отраслям законодательства, часто они заключают в себе декламационный характер, мало того, нередко заключают в себе такие основные мысли, которые стоят вне русского государственного управления и устройства. Поэтому мы, в Государственном Совете, очень часто беремся за переделку этих законов, и на переделку эту затрачивается очень много времени и, по правде сказать, иногда даже сил больше, чем мы можем затратить»[857]. По мнению Л. А. Тихомирова, это одна из заслуг Дурново как государственного человека: он «учил Гос[ударственный] Совет и Гос[ударственную] думу умно законодательствовать, учил их законодательной технике. Последнему Дурново придавал огромное значение, и – как сам мне высказывал – считал эту деятельность достаточной траты своих сил. “Это было, – говорил он – очень важно”. Тут вопрос не в направлении, а в правильной технике, соображении всех обстоятельств, предохранения закона от противоречий и т. п.»[858]

П. Н. Дурново был категорически против спешки в законодательной деятельности, которой, по его мнению, страдали как Дума, так и правительство. «Разрушить все старое гораздо легче, нежели создать что-либо новое: проектируются новые, небывалые у нас учреждения, новые институты с такой поспешностью, о которой мы никогда не слыхали, и делается страшно, а что если это вдруг вступит в действие, старое упразднится, а затем, что совершенно неизбежно, многое или почти все новое окажется негодным?» «Во имя государства, во имя необходимости, – призывал он, – надлежит охранять то, что существует. Мы не знаем, что будет дальше, но вести законодательство в темную комнату нельзя, нужно всегда сохранять уверенность куда мы идем».

При этом непременно следовало соблюдать ту благоразумную и осторожную «постепенность, которая требует – чтобы законы <…> не были круто издаваемы и чтобы существующий порядок жизни по возможности постепенно изменялся».

И, наконец, закон нужно писать «так, чтобы разумные люди его понимали и чтобы смысл его был применяем ко всем тем случаям, которые в законе не предусмотрены и которых предусмотреть невозможно»[859].