Послушать бы их рассказы!

Как мог отзываться туземец о белом человеке? Может быть, так?

Он «непрестанно озабочен тем, чтобы хорошо прикрыть свою плоть. Тело и его члены — это плоть. Только то, что выше шеи, есть настоящий человек. Так сказал мне один белый, который пользовался большим уважением и считался очень умным…

Когда юноша берет в жены девушку, он никогда не знает, не обманули ли его, ибо перед тем никогда не видел ее тела. Девушка… покрывает свое тело, чтобы никто не мог на него глядеть, ни радоваться при виде его.

Плоть есть грех… И даже члены, соприкасающиеся, чтобы творить людей на радость великой земли, суть грех».

Поэтому-то тело белого человека «с головы до ног закутано в набедренники, циновки и кожи, так прочно и густо, что ни один человеческий взгляд, ни один луч солнца не пронизывает их; так прочно, что его тело становится бледным и вялым».

О европейских городах и домах. Белый человек живет, как морской слизняк, в прочном жилище. Он живет между камнями, как сколопендра в трещинах лавы. Камни вокруг него, подле него и над ним…

О деньгах. Поговори с европейцем о боге Любви — он скривит лицо и улыбнется. Улыбнется наивности твоего разума. Но подай ему блестящий кусок металла или большую тяжелую бумажку, и тотчас же его глаза засверкают и много слюны выступит у него на губах. Деньги — его любовь, деньги — его божество. Он и сам предлагает круглый металл и тяжелую бумагу, чтобы мы стали падкими на них. Они будто бы должны сделать нас богаче и счастливее.

О вещах. Множество вещей делает белого человека богатым. У кого мало вещей, тот зовет себя бедным и горюет. Нет ни одного европейца, который пел бы и веселился, если у него есть только циновка и миска, как у каждого из нас. Мужчины и женщины из белых стран не смогли бы жить в наших хижинах; они поспешили бы натаскать дерева из лесу, панцирей черепахи, стекла, цветных камней и еще много другого; они бы с утра до ночи суетились, пока их хижина не наполнилась бы вещами, большими и малыми, вещами легко рассыпающимися, которые может уничтожить всякий огонь, всякий тропический дождь, и тогда пришлось бы добывать их снова и снова. Руки европейца никогда не устают делать вещи. Поэтому лица белых часто так утомлены и печальны. Они воюют друг с другом не ради мужской славы или чтобы помериться силами, а ради вещей.

О времени. Европейцу всегда не хватает времени. Он поднимает из-за этого нескончаемую возню и ведет много глупых разговоров. Хотя времени все равно не может быть больше, чем между восходом и закатом. Я видел человека, который краснел и зеленел и дрыгал руками и ногами, потому что его слуга пришел на одно дыхание позже, чем обещал прийти.

О счете годам жизни. Он полон опасности, ибо таким образом узнали, сколько месяцев продолжается жизнь большинства людей. Всякий теперь помнит об этом и, когда пройдет определенное число месяцев, говорит: «Теперь я скоро умру». Он больше не знает радости и действительно скоро умирает.

…Да простит автора великодушный читатель! Мчете и Бабиян были, наверно, одаренными, неординарными людьми — не случайно именно их выбрали для столь ответственной миссии. И их рассказы о Европе и о жизни белого человека были примечательнее, чем отрывки, здесь приведенные. Но — увы! — мы не знаем этих рассказов.

Ясно лишь, что положение их было трудным: какому же правителю понравится, если ему станут рассказывать о правителях более могущественных. Так что обо всем ли поведали эти послы?

Кажется, одна только фраза дошла до нас из их рассказов Лобенгуле. Когда они говорили, сколько золота видели в Английском банке, Лобенгула спросил недоверчиво:

— Раз у королевы столько золота, зачем же ее люди стараются найти его еще больше?

Послы ответили:

— Они обязаны платить ей дань золотом и поэтому ищут его по всему свету, не только в нашей стране.

А наблюдения и размышления о жизни белого человека, которые приведены выше, взяты из книги «Папалаги. Речи тихоокеанского вождя Туйавии из Тиавеи». Во введении говорилось, что это заметки вождя с островов Самоа, который побывал во многих европейских странах и решил рассказать соплеменникам, как белый человек (на самоанском языке — «папалаги») живет у себя дома, в Европе. Какими же нелепыми предстаем в этих рассказах мы, европейцы… Одни названия глав чего стоят: «Тяжкая болезнь думания», «О месте поддельной жизни и о многих бумагах». И заключение — «Папалаги хочет вовлечь нас в свои потемки».

Книга «Папалаги» была выпущена на русском языке в переводе с немецкого в 1923 году издательством «Всемирная литература». Оно не выказало и тени сомнения в подлинности «речей». Но автором книги был, конечно, тот, кто назвался издателем, — Эрих Шеурман. И хотя этот немецкий писатель одно время жил на Самоа и действительно беседовал с вождями, и по стилю, и по смыслу «речей» видно, что они вышли из-под пера европейца.

Прием этот — выдать плоды своих размышлений за наблюдения и рассуждения простодушного туземца, мудрого своей наивностью, — использовался европейскими поэтами, писателями, философами очень широко. Достаточно вспомнить произведения Свифта, вольтеровского «Простодушного», «Гражданина мира» Оливера Голдсмита или «Персидские письма» Монтескье. В 1997 году писатель Кристофер Хоуп, уроженец Южной Африки, написал роман «Темнеющая Англия». Викторианская Англия показана там через впечатления черного южноафриканского мальчика.

Во времена Родса Анатоль Франс придумал араба Джебер-бен-Хамса и заставил его подшучивать над французами:

«У западных народов, главным образом у французов, существует обычай устраивать «балы». Обычай этот заключается в следующем. Одев своих жен и дочерей как можно соблазнительней, обнажив им руки и плечи, надушив их волосы и одежду, посыпав мелкой пудрой кожу, украсив цветами и драгоценностями и научив их улыбаться, даже тогда, когда им улыбаться совсем не хочется, европейцы приезжают с ними в просторные, жарко натопленные залы, освещенные таким количеством свечей, сколько звезд на небе, устланные пушистыми коврами, уютно уставленные глубокими креслами с мягкими подушками. Гости пьют хмельные напитки, шутят, пляшут с женщинами, быстро кружатся с ними в танцах, на которых я сам не раз присутствовал. Затем наступает минута, когда все с неистовой яростью удовлетворяют свои вожделения, потушив на время свечи или удобно развесив для этого ковры. Таким образом, каждый наслаждается с той, которая ему нравится, или же с той, которая ему предназначена. Я утверждаю, что все происходит именно так, — не потому, что я бывал свидетелем этого, мой спутник всегда уводил меня прочь до начала оргии, но было бы нелепо и противно вероятности думать, что вечер, подготовленный таким образом, заканчивался бы иначе».

Но разве тем только привлекателен был подобный литературный прием, что позволял писателю-европейцу покритиковать свое общество, своих соотечественников и современников?

Ведь взглянуть на свой мир новым, свежим взглядом, как бы впервые, скажем, так, как видели его послы Лобенгулы, — это значит оценить его по-иному, не изнутри, а извне. Увидеть все ценности другими глазами, по-иному определить место своего общества в большой общечеловеческой истории. Хоть немного представить, какими могут быть другие общества. Хотя бы попытаться понять, каковы же эти туземцы — те, от чьего лица ведется рассказ. Реконструировать модель их мышления и видения мира.

Писатели, видимо, раньше ученых интуитивно почувствовали эту лакуну в человеческом знании и попытались использовать ее или заполнить. Они ведь вообще нередко опережают ученых. Энгельс считал, что из романов Бальзака о жизни французского общества, даже об экономических деталях, он узнал больше, «чем из книг всех специалистов — историков, экономистов, статистиков этого периода, вместе взятых».

Академик М. Н. Тихомиров в 1962 году упрекал коллег-историков: «…никто до сих пор даже не попытался рассказать о жизни народа, о его воззрениях, о его праздниках, о его бедствиях и чаяниях, обо всем, чем жил человек прежнего времени. Об этом пишут только писатели, как это сделал Ромен Роллан в своей повести о Кола Брюньоне. А историки только брюзжат на писателей, укоряя их в неточности».

Писатели, ученые… Речь до сих пор шла о европейцах. Но неужели никто из жителей далеких южных стран не оставил воспоминаний, заметок, записок о том, какое же впечатление производила на них Европа, когда они попали туда впервые?

Какой показалась она тем десяти индейцам, которых Колумб привез в Испанию в 1493 году? Хотя бы тому из них, кто стал у великого мореплавателя проводником, вернулся с ним в Вест-Индию и помог «открыть» Ямайку…

А какой Европа предстала перед африканцами? В песне одного из восточноафриканских народов европеец выглядел так:

Во дворце голубом в океане живет

Диковинное существо

 Кожа его белее, чем соль,

Волосы водорослей длинней,

Платье из сказочных сделано рыб,

Похожих на пестрых птиц

Из медных прутьев выстроен дом,

Из листьев табачных выращен сад,

Усыпана жемчугом его страна,

Как берег морским песком

Первые из африканцев увидели Европу за несколько столетий до послов Лобенгулы. Не только рабы — их-то впечатления, пожалуй, однозначнее и потому их легче понять, — а и те, кто, подобно индунам, прибывал в качестве послов. Почти за четыре века до гонцов Лобенгулы в Европе бывали посольства правителя Конго, принявшего тогда христианство, а его сын, получив при крещении имя Энрике и окончив семинарию в Португалии, был в 1518 году возведен в Риме в сан епископа.

Или вот западноафриканец Антон Амо. Четверть тысячелетия назад он был доктором философии и магистром права, преподавал в университетах в Галле, Виттенберге и Йене. После него остались труды по философии и теологии. Но какой виделась Европа человеку такой необычной судьбы — этого мы не знаем.

Примерно тогда же в Голландии, в Лейдене, изучал теологию африканец, получивший там имя Якубус Элиза Йоханнес Капитан. Его впечатления тоже не дошли до нас.

А их современник — эфиоп, которого привезли в Россию в начале XVIII века. Он приобрел известность как Ганнибал или Арап Петра Великого. А еще больше — как прадед Пушкина. Мы знаем, что он достиг в России таких высот государственной власти, каких, кажется, не достигал никто другой из африканцев в Европе. Был даже генерал-аншефом.

Но какой виделась ему Россия или Франция, где он учился много лет? Что мы знаем об этом? Из написанного Ганнибалом остались труды по инженерному делу да совсем коротенькие «Автобиографические показания». А ведь были у него и воспоминания! Но он сам, своей рукой уничтожил их, боясь в какой-то момент обыска, ареста.

В годы схватки за раздел мира к королеве Виктории и другим европейским монархам и правителям прибывали гонцы из самых дальних стран — с жалобами своих народов на действия европейцев. Узнать бы об их впечатлениях! Многое осветилось бы на сложном пути становления представлений народов друг о друге. Да только как узнаешь?

Правда, сказать, что совсем уж ничего не сохранилось из мемуаров, написанных африканцами, нельзя. Мемуары были, и даже в весьма давние времена. Одна из таких книг почти одновременно была издана в нескольких европейских странах. В России — в 1794-м.

В русском издании называлась она так: «Жизнь Олаудаха Экиано, или Густава Вазы Африканского, родившегося в 1745 году, им самим написанная; содержащая историю его воспитания между африканскими народами; похищение; невольничество; мучения, претерпенные им на вест-индских плантациях; приключения, случившиеся с ним в разных частях света; описания как разных народов африканских, их веры, нравов и обыкновений, так и многих стран, виденных им во время своей жизни, со многими трогательными и любопытными анекдотами и с присовокуплением гравированного его портрета».

Как, должно быть, занимало когда-то российских читателей изумление Олаудаха Экиано (правильнее Экуано), когда он, еще мальчиком, впервые увидел снег:

«Прибытие мое в Англию случилось в начале весны 1757 года, когда я имел от рождения двенадцать лет. С удивлением осматривал я строения и вымощенные улицы в Фалмуте: все, представляющееся моему взору, возбуждало меня к новому удивлению. Некогда поутру вышел я на верх корабля и видел, оный покрыт снегом, выпавшим ночью. Как я оного никогда не видывал, то я почитал его солью. Я побежал поспешно к штурману, просил его идти со мной и посмотреть, что ночью весь корабль усыпали солью. Он тотчас догадался, что сие собственно значило, и сказал мне, чтоб я оный принес ему. Я взял тогда полные пригоршни оного и чувствовал великий холод… Велел мне отведать, что я исполнил, изумляясь чрезвычайно… Вскоре увидел я весь воздух, наполненный падающим снегом».

Может, это и не самое важное из наблюдений африканца в Европе. И все-таки разве не примечательно, что в воспоминаниях, написанных через тридцать лет, после тяжких испытаний, невольничьего труда и унижений, он не забыл первого снега.

Когда семнадцатилетний Родс плыл из Лондона в Наталь, он, конечно, не подозревал, что почти на полвека раньше зулусский инкоси Чака хотел послать оттуда нескольких зулусов на учебу в Лондон, к своему «брату» английскому королю Георгу. Тогда из этого ничего не вышло. Посланцы Чаки добрались только до Капской колонии: английские власти не пустили их дальше.

Ко времени, когда гонцы Лобенгулы отправились в Лондон, в Южной Африке уже были африканцы, повидавшие Британские острова. Правда, побывали они там не так, как мечтал Чака, — не представителями независимых народов.

Первым из африканцев с юга континента получил образование в Великобритании человек из соседнего с зулусами народа коса. Звали его Тийо Cora. Ко времени миссии Лобенгулы его уже не было в живых, он умер в 1871-м. Он обращался к соплеменникам: «Белые люди принесли нам мудрость и со многим нас познакомили. Если мы хотим, чтобы наша молодежь пользовалась этой мудростью и знаниями, мы должны выйти из состояния невежества. Ведь и для белых людей эта мудрость и знания не являются природными качествами. Для овладения ими потребовалось время. Когда-то их прародители были посмешищем для более цивилизованных завоевателей. А сегодня белые люди смеются над нами…

Но хотя они принесли много такого, что стало для нас благом в этой жизни и даже в жизни грядущей, есть и губительные вещи, и нам бы хотелось, чтобы белые люди отказались от них. Ведь даже благо теряет свою ценность и не может уже восхваляться как благо_г если мы взглянем, что делают с черными людьми спиртные напитки. Спиртное — причина мерзостей, которые не были прежде известны нам, народу коса… Спиртное — как пылающая головешка, брошенная в сухую степную траву».

Так он писал в статье, конечно, как-то приспосабливаясь к цензорскому оку английских властей. Откровеннее же выразил свои взгляды в заповедях сыновьям. Там он пылко отстаивал достоинство своего народа.

«Некоторые белые люди предубеждены против черных; предубеждение имеет одну-единственную причину — цвет кожи. Ради вашего же собственного блага — никогда не стыдитесь, что ваш отец был кафром и что вы унаследовали африканскую кровь».

Дети Тийо Соги — мулаты, их мать была шотландкой. В тогдашней Южной Африке они стали, может быть, первыми детьми от законного брака между африканцем и белой женщиной. Их положение в обществе оказалось, конечно, необычным и странным. Отец напомнил им, что в Америке мулаты нередко выдают себя за белых, свысока относятся к черным — и это «достойно сожаления».

«Я хочу, — писал Сога, — чтобы вы, ради вашего же будущего, были в этом вопросе очень принципиальны. Вы должны всегда помнить о своей матери как о честной, душевной, бережливой шотландской женщине, подлинной христианке. Вы всегда должны быть благодарны этим узам, которые связывают вас с белой расой. Но если вы хотите заслужить к себе уважение, если вы не хотите слышать насмешек от людей, займите свое место в мире как цветные, а не как белые; как кафры, а не как англичане».

Даже в наши дни о подобных проблемах далеко не всегда судят с таким достоинством, тактом, мудростью. А как трудно ему было, наверно, прийти к этому единственно верному решению! Как трудно было избежать тех крайностей, которые и сейчас являются трагедией для многих: возненавидеть ту кровь, которая делает тебя изгоем, или ту, которая дает привилегии другим.

Читая такие записки, по-иному видишь африканцев тех лет, и европейцев, и их отношение друг к ДРУГУ-

Не так давно в Москве были изданы путевые заметки восточноафриканца Селима бин Абакари о его путешествиях столетней давности. Они называются «Мое путешествие в Европу — из Дар-эс-Салама в Берлин» и «Мое путешествие в Россию и Сибирь».

Чего только нет в них. Петербург, Москва, Нижний Новгород — плавание по Волге, Самара, Омск, Бийск, Барнаул, Томск, Семипалатинск, Ташкент, Самарканд, Бухара, Баку. От петербургской гостиницы «Европейская» до русско-китайской границы. Русские, татары, киргизы, калмыки… Порядки в театрах, поездах, на пароходах. Привычки, казавшиеся африканцу экзотическими, вроде обычая пить чай с утра до вечера, особенно в пути…

К сожалению, этот африканец в своих заметках никогда не сравнивал Россию со своей родиной. Всегда только с Европой, которую он уже неплохо знал. Любимый камердинер немецкого купца, Абакари много путешествовал по Европе и смотрел на многое уже глазами европейца, утратил свежесть видения, которую естественно было бы ждать от африканца, впервые приехавшего в далекую северную страну.

У посланцев Лобенгулы такой постепенной адаптации не было. Они приехали в Лондон прямо из Африки, и их впечатления были, наверно, ярче, богаче, разнообразнее. Потому-то они и были бы нам особенно интересны.