Глава XX. От мрака к свету

После похорон Энн Шарлотта Бронте возвратилась в Гаворт. Теперь опустевший пасторат казался ей чужим, суровым, неприветливым, походящим скорее на мрачную могилу, нежели на людское жилище. Гнетущие мысли о тех, кто ушел навсегда, неотступно преследовали старшую дочь пастора, отравляя ее существование самой мучительной неизбывной тоской. Дни напролет проводила она одна в своей комнате, и перед ее внутренним взором с устрашающей неотвратимостью представал весь леденящий ужас минувших месяцев.

С чувством невыразимой нежности, смешанной с горьким сожалением, вспоминала Шарлотта милых сестер и брата, представляла их здоровыми, цветущими, полными сил… Увы, все это осталось в далеком прошлом, на лоне фантастических живописных берегов Ангрии и Гондала. Теперь же в сознании Шарлотты поселилась страшная пустота, которая, подымаясь и ширясь с каждым мгновением, мучительно теснила грудь последней оставшейся в живых дочери преподобного Патрика Бронте.

Образы умерших преследовали несчастную Шарлотту долгими, проводимыми без сна, суровыми ночами. Ее отчаянно терзали доставляющие бесконечные страдания мысли об ушедших днях: сладкие ностальгические воспоминания детства, юности с совместными играми и фантазиями, общие прогулки по торфяным болотам, первые пьесы — яркие плоды объединенных усилий трех дочерей и сына достопочтенного Патрика Бронте, — разыгрываемые ими сообща… Все это казалось теперь далекой прекрасною сказкой, и чем больше предавалась Шарлотта этим мыслям, таящим в себе, как ей казалось, заветный эликсир жизни, тем страшнее нависали над нею невыносимые мрачные будни.

Единственным утешением, доступным Шарлотте в эти тяжелые дни, было ее творчество. Теперь она имела возможность продолжить начатую еще до внезапно ворвавшихся в ее жизнь трагических событий работу над романом, повествующим о восстаниях, поднимавшихся в народных массах в результате технического прогресса, когда обычные рабочие руки заменяются машинами.

В основу этого произведения был положен реальный факт о вспыхнувшем в 1812 году в окрестностях Йоркширского графства народном бунте, венцом которого явился поджог фабрики некоего предприимчивого владельца по фамилии Картврайт. Этот самый Картврайт и явился прототипом главного героя нового романа Шарлотты, фабриканта Роберта Мура. В образах же героинь романа — гордой, своенравной Шерли и нежной, мужественной Кэролайн Шарлотта продолжала запечатлевать сложные многогранные натуры своих умерших сестер Эмили и Энн, о чем она успела-таки поведать последней из них.

Роман, получивший название «Шерли», увидел свет 26 октября 1849 года. Однако же мимолетную радость Шарлотты от его публикации тут же стремительно заглушила отчаянная тоска, навеки поселившаяся в ее душе в результате страшных потерь минувшего года. Овладевшая сознанием последней оставшейся в живых пасторской дочери черная меланхолия вконец расшатала и без того хлипкое здоровье Шарлотты. Уже довольно долгое время она ощущала совершенный упадок сил, мучилась постоянными головными болями, сопровождавшимися тошнотой. Теперь малейшая простуда оборачивалась для хрупкого, истощенного организма Шарлотты сплошным кошмаром со всеми возможными характерными признаками: закоренелой хрипотой, ужасными болями в спине и в груди и целым букетом других симптомов.

Что могло помочь пасторской дочери вернуть (хотя бы отчасти) утраченное здоровье и душевное равновесие? Конечно же, смена обстановки, свежие впечатления, интересные встречи и приятные знакомства!

Посему приглашение в Лондон, прибывшее в конце ноября 1849 года от издателя и доброго друга «сестер Браун» Джорджа Смита и его матери, явилось для Шарлотты редчайшим даром Судьбы.

Так как после издания «Шерли» тайна авторства Шарлотты Бронте раскрылась, то в приглашении от мистера и миссис Смит адресат именовался не «мистером Каррером Беллом» и не «мисс Браун», а, как и надлежало, «мисс Шарлоттой Бронте».

Окрыленная самыми радужными предвкушениями пасторская дочь отправилась в Лондон.

С первого же мгновения, как Шарлотта прибыла в столицу, где она несколько лет назад останавливалась вместе с Энн, все ее сознание оказалось во власти стремительно нахлынувших воспоминаний. Казалось, еще вчера они вместе мирно сидели за маленьким чистым столиком в кофейне Капитула на улице Патерностер Роу, затаив дыхание, прислушивались к чарующим звукам органа в величественном соборе святого Павла, любовались роскошными залами Королевского театра… И вот теперь, направляясь к жилищу Смитов, Шарлотта отчетливо ощущала, что сестра где-то рядом — каждая улица, каждая площадь, каждое деревце, раскинувшее засыпанные первым снегом ветки, — решительно все напоминало о ней. Самый дух Лондона неизбежно олицетворял теперь для Шарлотты Бронте образ безвременно ушедшей из жизни «малютки Энн».

…Мистер Смит и его почтенная матушка оказали своей гостье самый радушный прием. Сотрудник фирмы Смита мистер Уильямс, старый знакомый Шарлотты, изъявил горячее желание увидеть вновь свою давнюю корреспондентку и к ее прибытию также находился в доме Смитов.

Мистер Уильямс был, как обычно, приветлив и доброжелателен, а мистер Смит проявил себя поистине образцовым хозяином, предугадывая и тотчас исполняя малейшие прихоти Шарлотты, которая, впрочем, была отнюдь не притязательной. Гостье представили также еще одного служащего издательства Смита — мистера Джеймса Тейлора. Это был невысокий коренастый человек средних лет. Его суровые черты и грубые, неуклюжие манеры невольно напомнили Шарлотте о новом викарии ее достопочтенного отца мистере Артуре Николлсе. Однако очень скоро оба эти джентльмена — Джеймс Тейлор и Артур Николлс — перестали занимать мысли пасторской дочери: ее вниманием всецело овладел мистер Смит.

За те недолгие годы, что пролетели с первой встречи Шарлотты с Джорджем Смитом, образ благородного молодого красавца с густыми светло-каштановыми кудрями ничуть не потускнел в памяти пасторской дочери. Теперь же сей почтенный господин солидно возмужал; к его природной изысканности манер прибавился отточенный светский лоск, придавший неповторимому естественному обаянию еще большую выразительность. Шарлотта невольно поймала себя на мысли, что мистер Смит нравится ей больше, чем ей самой того хотелось.

— У меня есть для вас сюрприз, — неожиданно сообщил пасторской дочери мистер Смит.

— Вот как? — отозвалась Шарлотта, игриво улыбнувшись. — Позвольте узнать, какой?

— Я собираюсь устроить ужин в вашу честь, и хотел бы пригласить мистера Теккерея… если вы не станете возражать.

— Мистера Теккерея? — глаза Шарлотты широко раскрылись; в них единовременно отразились крайнее изумление, растерянность и восторг, — Уильяма Мейкписа Теккерея? Автора «Ярмарки тщеславия»?

— Именно его, — довольным тоном произнес мистер Смит. — Того самого загадочного Теккерея, о котором вы некогда отзывались с таким восхищением и которому посвятили второе издание «Джейн Эйр».

Пасторская дочь не могла вымолвить ни слова. Она сидела в мягком, обитом зеленым бархатом старинном кресле в гостиной дома Смитов и заворожено глядела в пространство, жадно прислушивалась к каждому слову молодого хозяина этой просторной обители.

— Мистер Теккерей уже давно мечтает о знакомстве с вами, — как ни в чем не бывало продолжал Джордж Смит, — Он в совершеннейшем восторге от «Джейн Эйр» и, узнав о том, что автор «лучшего английского романа нашего века» — как изволил выразиться сам господин Теккерей — на днях прибывает в Лондон, он чуть ли не на коленях умолял меня устроить вашу встречу. Ну, так как, почтенная сударыня? Вы согласны, чтобы я устроил вам рандеву с мистером Теккереем?

— Согласна ли я? — взволнованно переспросила Шарлотта, — И вы еще изволите шутить, мистер Смит. Скорее разыщите господина Теккерея и передайте ему свое приглашение! Только очень вас прошу: не говорите ему, кто я такая и не знакомьте нас на ужине. Пусть эта встреча станет сюрпризом для нас обоих — для мистера Теккерея и для меня.

— Как скажете, любезный Каррер Белл, — шутливо произнес хозяин дома, — Третье декабря вас устроит?

— Вполне, — ответила Шарлотта, исполненная самых радужных предвкушений.

Ожидание грядущего ужина в обществе Уильяма Мейкписа Теккерея прошло для Шарлотты Бронте в большом волнении. Крайнее внутреннее напряжение заставляло пасторскую дочь в течение всего дня, который должен был ознаменоваться интереснейшей встречей, упорно отказываться от еды, и к тому времени, как сам высокочтимый гость появился на пороге жилища Смитов, она была уже в состоянии, близком к обмороку.

Лишь на другой день Шарлотта смогла осмыслить вполне все события, приключившиеся с нею тем достопамятным вечером. Впечатление было колоссальным, и, собравшись с мыслями, Шарлотта Бронте вооружилась пером и постаралась сдержанно и лаконично поведать о новом знакомстве в письме к отцу:

«<…> Вчера я видела мистера Теккерея… Это очень высокий, шесть футов с лишним, человек. Его лицо показалось мне необычным — он некрасив, даже очень некрасив, в его выражении есть нечто суровое и насмешливое, но взгляд его иногда становится добрым. Ему не сообщили, кто я, его мне не представили, но вскоре я увидела, что он смотрит на меня сквозь очки, и, когда все встали, чтобы идти к столу, он подошел ко мне и сказал: „Пожмем друг другу руки“[86],— и я обменялась с ним рукопожатием. Он очень мало говорил со мной, но, уходя, вновь пожал мне руку, и с очень добрым лицом. Думаю, все же лучше иметь его другом, чем врагом, мне почудилось в нем нечто угрожающее. Я слушала его разговор с другими господами. Говорил он очень просто, но часто бывал циничен, резок и противоречил сам себе».

…Дальнейшее пребывание Шарлотты Бронте в Лондоне было наполнено новыми впечатлениями. Джордж Смит и Уильям Сэмюэл Уильямс старались изо всех сил доставить своей почтенной гостье как можно больше удовольствий. Ее вывозили в Лондонский драматический театр на постановку шекспировских трагедий «Макбет» и «Отелло» со знаменитым актером Макриди. Игра Макриди не нашла, однако, в сердце Шарлотты ожидаемого горячего отклика. Пасторской дочери довелось убедиться, что актер не понимал величия гения Шекспира, был чужд его духу.

Совсем иное впечатление сложилось у Шарлотты Бронте от посещения (разумеется, в компании ее верных друзей Смита и Уильямса) Национальной галереи художеств. Особенно понравились ей акварельные работы кисти Тернера. Теплой и сердечной оказалась встреча Шарлотты с весьма почитаемой ею писательницей Гарриет Мартино, чьи произведения — роман «Дирбрук» и социально-политические повести «Хижины», «Банкир Беркли» и «Сеятели и жнецы», воспроизводившие быт бедняков во всей своей жестокой правдивости, — в свое время оставили в памяти пасторской дочери неизгладимый след.

В середине декабря Шарлотта Бронте, преисполненная свежих интереснейших впечатлений, вернулась в родимый Гаворт. На пороге ее встретила горничная Марта, милое, Добродушное лицо которой, к немалому удивлению Шарлотты, отражало сильное волнение.

— Вот новости я услыхала! — возбужденно произнесла Марта после первых теплых приветствий.

— В чем дело, Марта? — спросила Шарлотта, необычайно смущенная озорным блеском, внезапно заигравшим в глазах у горничной.

— Сделайте одолжение, сударыня, — живо ответила Марта. — Вы написали две книги — две самые великие книги на свете! Мой отец слышал об этом в Галифаксе, а наши добрые соседи — мистер Д. Т., и мистер Г., и мистер М. — в Бредфорде — и они собирают на днях митинг в Институте Механиков, чтобы решить, как теперь им получить их.

— Молчите, Марта, и ступайте вон! — кипя от негодования, воскликнула Шарлотта, у которой выступил холодный пот при мысли, что какие-то там мистер Д. Т., мистер Г., мистер М. и еще сотни всяких мистеров и миссис из захолустных провинций Англии будут читать «Джейн Эйр» и «Шерли» — эти сокровенные детища ее души.

…Итак, тайна авторства Шарлотты Бронте раскрылась: теперь уже не только жители столицы, но и провинциальные жители и, в первую очередь, обитатели достославного Гаворта и его окрестностей знали, чье подлинное имя долгие годы скрывалось за псевдонимом «Каррер Белл».

В гавортскую церковь стало стекаться большое количество прихожан, желавших увидеть знаменитого автора «Джейн Эйр». Когда же в упомянутом Мартой Институте Механиков появилось несколько экземпляров «Шерли», то все участники митинга разом пожелали получить эту книгу. Они вытягивали жребий порознь на каждый том (ибо первое издание «Шерли» выпускалось в качестве двухтомника), и те счастливцы, кому выпадала благословенная возможность получить том книги, согласно установленному порядку, не имели права держать его долее двух дней и за каждый лишний день должны были платить по шиллингу штрафа.

Шарлотте пришлось даже на три дня выехать в поместье Готорп-Холл, располагавшееся неподалеку от Галифакса, чтобы удовлетворить праздное любопытство неких господ Кей-Шаттлоурт, пожелавших во что бы то ни стало свести личное знакомство с самим Каррером Беллом.

Пожалуй, одним из немногих жителей Англии, оставшихся равнодушными к факту авторства Шарлотты Бронте U составивших весьма невысокое мнение о ее творчестве, был Артур Николлс — угрюмый и замкнутый в себе викарий ее отца. Мистер Николлс счел «Джейн Эйр» посредственной книгой; над «Шерли» же он откровенно смеялся и, более того, упорно желал прочесть вслух «духовные сцены» романа в присутствии своего достопочтенного наставника.

Впрочем, мнение мистера Николлса интересовало Шарлотту меньше всего. В то время как этот почтенный господин стремился уязвить пасторскую дочь своими ехидными насмешками, она поддерживала деятельную корреспонденцию со своими лондонскими друзьями — Джорджем Смитом и его милейшей матерью, Уильямом Сэмюэлом Уильямсом и даже с казавшимся ей не слишком приятным, зато весьма практичным Джеймсом Тейлором. Письма от них были настоящим целебным бальзамом для страждущего в неизбывной тоске по безвременно ушедшим из жизни любимым сестрам и брату чуткого сердца Шарлотты Бронте.

Кроме того, Шарлотта с величайшим удовольствием продолжала вести активную переписку со своей давней подругой Эллен Нассей, с которой охотно делилась новыми впечатлениями, самым ярким из которых была, разумеется, достопамятная встреча с Теккереем.

«<…> Теккерей — титан мысли, — сообщает она верной мисс Нассей в одном из своих писем, — его присутствие, его способности оказывают глубокое интеллектуальное воздействие. Он кажется мне совсем особенным человеком. Все остальные по сравнению с ним — второстепенные <…>».

Теперь Шарлотта Бронте с затаенным трепетом в душе ожидала новой возможности посетить столицу, и в скором времени это ожидание оправдалось: в середине мая 1850 года в гавортский пасторат на имя «мисс Бронте» вновь прибыло приглашение в Лондон от миссис Смит.

На этот раз проведенные в столице две недели пасторская дочь почти всецело посвятила знакомству с лондонскими достопримечательностями. В приятном обществе своих неотступных спутников Смита и Уильямса, а также присоединившегося теперь к сей милейшей компании Джеймса Тейлора Шарлотта Бронте посетила ежегодную летнюю выставку в Королевской Академии Художеств, а также побывала в Сент-Джеймской церкви. Там, под благодатной сенью величественного священного свода, она с глубочайшим почтением взирала на своего давнего кумира — легендарного герцога Веллингтона, который также явился на службу в сопровождении своей свиты.

Большое удовольствие доставила пасторской дочери прогулка в столичный зоопарк, где она с нескрываемым интересом любовалась восхитительными диковинными зверушками, которых прежде ей видеть не доводилось.

Однако самым ярким впечатлением этого лондонского визита стал для Шарлотты Бронте званый обед в доме у Теккерея. Сам мистер Теккерей нанес как-то Смитам утренний визит и, обнаружив там милейшего Каррера Белла, поспешил лично засвидетельствовать свое почтение этим заманчивым приглашением.

На обед у Теккерея собралось блестящее общество литературной элиты, деятелей изящных искусств и влиятельных лиц из высшего света. Все эти знатные господа с нетерпением ждали встречи с «Джейн Эйр» и предвкушали остроумную беседу с нею. Однако Шарлотта Бронте, ко всеобщему разочарованию, не была расположена к длительным разговорам. Ее внимание было всецело приковано к элегантной даме средних лет, смиренно сидевшей возле стройного белокурого мужчины. Облачение дамы отличалось подобающей случаю пышной роскошью: на ней было лиловое бархатное платье, украшенное изящной бахромой. Ее безупречная осанка и восхитительные манеры безошибочно указывали на ее несомненную принадлежность к высшему обществу. Она очень мило улыбалась другим гостям, однако от проницательного взора Шарлотты не укрылась та неизбывная печаль, что затаилась в ее прекрасных зеленовато-карих глазах.

Эта обворожительная светская львица была хорошо знакома пасторской дочери. Шарлотта с первого взгляда узнала свою давнюю приятельницу, светлейшую леди Хитернлин. Сама же миледи, казалось, не замечала присутствия в зале Шарлотты Бронте, или, во всяком случае, делала вид, что не замечает.

Шарлотта отлично понимала, что положение Кэтрин Хитернлин не позволяет выдавать знакомства с простолюдинкой, и вполне простила миледи ее вынужденную показную холодность. И все же пасторская дочь никак не могла отвлечь свои мысли от герцогини и направить их в иное русло: этот обреченный, исполненный вселенской печали взор не давал ей покоя. О, как напоминал он Шарлотте о ее безвременно ушедших из жизни сестрах! Весь облик леди Хитернлин нес на себе печать глубочайшего страдания, но было в нем и нечто иное — какая-то отрешенная, непостижимая возвышенность.

«Эта женщина теперь страдает, — отчетливо вспомнила Шарлотта слова умиравшей Эмили, — страдает отчаянно, всем своим существом. Боюсь, что счастливое избавление ожидает ее не скоро. Ей суждено пройти все круги Ада на земле, прежде чем это наконец произойдет».

«В чем же сокрыта причина печали несчастной леди Хитернлин?» — отчаянно думала Шарлотта. И тут она заметила, с какой яростной неприязнью взглянула герцогиня на своего милейшего супруга — а именно им и был благородный подтянутый блондин, сидящий подле нее.

«Неужели все дело в герцоге Хитернлине? — продолжала дочь пастора свои невеселые размышления. — Неужели в нем и заключен источник ее страданий?»

— У вас весьма оригинальные черты, мисс Бронте, — неожиданно услышала Шарлотта внезапно вторгнувшийся в ее сознание голос художника Миллеса. — Не окажете ли вы любезность дать согласие стать моей натурщицей?

— Благодарю вас, сэр, — ответила она словно сквозь зыбкую дрему, — но, по настоянию мистера Смита, я уже позирую другому художнику, мистеру Ричмонду. Так что покорнейше прошу меня простить.

И Шарлотта снова погрузилась в глубокую пучину мрачных мыслей о злополучной участи леди Хитернлин. В этих безотрадных размышлениях пасторская дочь пребывала до самого конца обеда. Она отвлеклась от них лишь тогда, когда настала пора покинуть этот дом.

На прощание мистер Теккерей подошел к Шарлотте и, устремив на нее открытый, исполненный невыразимой нежности взор, с неожиданным пылом произнес:

— Примите мою сердечную признательность, дорогая мисс Бронте. Только благодаря вам я смог познать свою собственную сущность. Ваши произведения открыли мне такие потаенные глубины моей натуры, о каких я и сам дотоле не подозревал.

— Я рада, если я и в самом деле смогла хоть в чем-то быть вам полезной, мистер Теккерей, — просто ответила Шарлотта и, лукаво улыбнувшись, добавила: — Пожмем друг другу руки!

— С величайшим удовольствием! — живо откликнулся Теккерей, протягивая руку. Пасторская дочь сейчас же вложила в нее свою и с величайшей радостью ощутила, что обрела друга — настоящего, верного друга — на всю жизнь.

Все последующие дни своего пребывания в Лондоне Шарлотта Бронте постоянно вспоминала недавнюю встречу со светлейшей леди Хитернлин на обеде у мистера Теккерея и отчаянно размышляла о печальной доле герцогини. Уныние пасторской дочери не укрылось от бдительного ока Джорджа Смита, который, дабы развеять тоску своей гостьи, неожиданно предложил ей поехать в Шотландию вместе с ним и одной из его сестер. И Шарлотта, не смевшая даже мечтать о столь щедром даре Судьбы, ухватилась за эту возможность весьма охотно.

Они славно провели три дня в живописнейшем городе Эдинбурге — этой древней столице Шотландии, а также побывали в местечке под названием Эбботсфорд, где пасторская дочь с невыразимым наслаждением любовалась фамильным поместьем сэра Вальтера Скотта, чьи грандиознейшие творения приводили ее сердце в благоговейный трепет.

Суровая и величественная Шотландия оставила в памяти Шарлотты Бронте неизгладимый след. «<…>Лондон по сравнению с Дун-Эдином — все равно, что проза по сравнению с поэзией», — поведает она позднее в письме к мистеру Уильямсу, подразумевая под «Дун-Эдином» восхитивший ее Эдинбург.

Общество благородного и обаятельного мистера Смита доставляло впечатлительной дочери пастора огромную радость. Его миловидная чисто английская внешность, блистательное остроумие и чуткое сердце импонировали Шарлотте с неудержимой силой. Пасторская дочь, к величайшему своему удовольствию, замечала, что и сама она нравится мистеру Смиту, часто ловя на себе его исполненные потаенной нежности взоры.

И все же то новое, что отчаянно будоражило теперь страстные помыслы Шарлотты Бронте, явилось для нее не только предметом упоительного наслаждения, но и источником глубокого огорчения. Слишком обширная пропасть лежала между нею и мистером Смитом. Он был великолепным образцом молодого и деятельного жителя столицы; она же мнила себя — несмотря на пришедшую к ней известность — типичной, ничем не примечательной провинциалкой, которая, к тому же, была лет на семь-восемь старше своего преуспевающего на всех фронтах издателя.

Кроме того, после достопамятного последнего разговора с Энн у Шарлотты возник неизъяснимый фатальный страх перед любовью и браком. Поэтому пасторская дочь всячески старалась подавить то нежное чувство, что начало уже зарождаться в ее душе, изгнать из своего пылкого воображения пленительный образ благородного юного англичанина. Эта отрезвляющая процедура, основанная, главным образом, на самовнушении и сравнительном анализе, была достаточно болезненной, но необходимой. Нечто подобное Шарлотте Бронте уже доводилось проделывать над собой много лет назад в достопамятном брюссельском пансионе.

По возвращении из Шотландии Шарлотта ненадолго остановилась в Брукройде, чтобы иметь возможность повидать свою милейшую подругу Эллен Нассей, откуда уже направилась в родимый гавортский пасторат.

Здесь, среди суровых безлюдных пустошей, пасторская дочь снова с величайшим отчаянием предалась мучительным воспоминаниям об ушедших из жизни сестрах и брате. Теперь к невыносимому бремени одиночества и тоски по умершим прибавилось и новое скорбное чувство: гнетущая печаль, поселившаяся в сознании пасторской дочери еще с достопамятного обеда у мистера Теккерея, где ей довелось увидеть измученную потаенными страданиями светлейшую герцогиню.

Некоторой разрядкой для расшатанных нервов Шарлотты Бронте стал ее повторный визит к знатной чете Кей-Шаттлоурт. Местом пребывания этих господ на этот раз оказалась их летняя резиденция, располагавшаяся в знаменитом Озерном крае, к северу от Гаворта. Здесь пасторская дочь получила заветную возможность вдоволь налюбоваться пленительными пейзажами живописных окрестностей, на лоне которых еще совсем недавно творили прославленные поэты-лейкисты[87] — Уильям Вордсворт, Сэмюэл Тейлор Колридж и незабвенный корреспондент Шарлотты Роберт Саути.

Этот короткий визит в летнюю резиденцию четы Кей-Шаттлоурт ознаменовался для Шарлотты Бронте новым интересным знакомством. В хозяйском имении она встретилась с известной английской писательницей Элизабет Гаскелл. Миссис Гаскелл оказалась остроумной и проницательной собеседницей, сразу же внушившей глубокую симпатию пасторской дочери, обычно взыскательной по отношению к новым знакомым. За время недолгого пребывания в поместье господ Кей-Шаттлоурт Шарлотта Бронте и миссис Гаскелл крепко сдружились, и дочь достопочтенного Патрика Бронте доверительно поделилась со своей чуткой добродушной собеседницей некоторыми сведениями из своей личной жизни.

Вернувшись в Гаворт, Шарлотта не покладая рук стала готовить ко второму изданию романы «Грозовой Перевал» и «Агнес Грей», а также — некоторые стихи из фундаментального поэтического наследия Эмили и Энн.

В декабре 1850 года второе издание произведений Эмили и Энн Бронте благополучно вышло в свет. Держа в руках изящный, красиво оформленный томик книги с бессмертными творениями сестер, Шарлотта ощутила всколыхнувшуюся в ее груди невыразимую радость и впервые за долгое время почувствовала, что Эмили и Энн не оставили ее — нет! Они всегда будут рядом — здесь, в этих заветных строках, согревающих ее заледеневшее в колее мучительно гнетущей печали сердце негаснущим вовеки спасительным огнем!

…Как-то ясным апрельским утром 1851 года в благословенный гавортский пасторат с неожиданным визитом прибыл новый знакомый Шарлотты — мрачный и нелюдимый сотрудник издательства мистера Смита господин Джеймс Тейлор. Патрик Бронте и его дочь были весьма удивлены его внезапному появлению, но радушно приняли гостя. По всей видимости, дело было серьезным и не терпело отлагательств.

За обедом мистер Тейлор сообщил, что дела фирмы вынуждают его в ближайшее время отправиться в Индию, где он пробудет пять лет. После обеда гость испросил разрешения хозяина пастората сопровождать его дочь на дневную прогулку. Преподобный Патрик Бронте согласился с явной неохотой. Когда за Джеймсом Тейлором и Шарлоттой затворилась тяжелая дверь, достопочтенный глава семейства стал наблюдать за ними. Зрение его с каждым годом стремительно ухудшалось, но все же он смог разглядеть, как его последняя оставшаяся на этом свете дочь и их незваный гость вышли из пастората, направились к калитке и скрылись за ней. Однако мистер Бронте не спешил отходить от окна. Он продолжал напряженно вглядываться в необозримую даль.

Очень скоро Джеймс Тейлор снова показался на пороге. Вид у него был крайне недовольный, из чего преподобный Патрик Бронте заключил, что между ним и его дочерью произошло сумбурное объяснение. Эта догадка укрепилась в нем еще сильнее, когда мистер Тейлор быстро прошел в гостиную и, сухо попрощавшись, поспешил покинуть дом.

Шарлотта появилась в пасторате несколько позднее, когда экипаж Джеймса Тейлора отбыл в направлении столицы. Она выглядела несколько расстроенной, но не настолько, чтобы утратить самообладание.

— Что произошло? — настороженно спросил достопочтенный Патрик Бронте.

— Ничего особенного, — ответила Шарлотта. — Мистер Тейлор сделал мне предложение.

— Надеюсь, ты не… — повысив тон, изрек ее отец, — Прости, детка, — добавил он, спохватившись. — И что ты ответила?

— Успокойтесь, отец, — мягко проговорила Шарлотта. — Разумеется, я ему отказала.

— Хорошо, — произнес пастор как можно сдержаннее. Однако по всему было видно, что ответ дочери доставил ему огромное облегчение.

Шарлотта печально улыбнулась:

— Дорогой отец, смею вас заверить, о чем я думаю меньше всего, так это о замужестве. Я отнюдь не молода, и в свои тридцать пять лет при нашем финансовом положении, не говоря уже о полном отсутствии притязаний на красоту и тому подобное, едва ли могу рассчитывать на нечто большее в личной жизни, чем то, что имею на сегодняшний день.

— Очень хорошо, — убежденно повторил достопочтенный Патрик Бронте.

— Кроме того, — добавила Шарлотта, — сейчас меня занимает более важное дело, чем романтические свидания у калитки. Я задумала новый роман.

— Вот как? — мистер Бронте одобрительно кивнул. — Что ж, удачи тебе, дорогая.

— Спасибо, отец, — ответила Шарлотта. — Желаю вам доброго вечера.

Пасторская дочь испросила у отца благословения и, получив его, направилась к себе в комнату, отчаянно размышляя, поспешила ли бы она ответить отказом на предложение руки и сердца, окажись на месте незадачливого мистера Тейлора мистер Смит?

Несмотря на все отчаянные попытки Шарлотты изгнать из своих мыслей мужественный и благородный образ Джорджа Смита, ей все еще не вполне удалось победить в себе нежную склонность к этому обаятельному молодому джентльмену. «Неужели это, казавшееся поначалу мимолетным, увлечение на самом деле настолько серьезно? — спрашивала себя немало обескураженная пасторская дочь, — Быть может, я действительно влюблена в мистера Смита? В таком случае, как объяснить то чувство, которое я некогда испытывала… да нет же, все еще продолжаю испытывать к моему глубокоуважаемому Учителю — месье Эгеру?!»

Воспоминание о месье Эгере мгновенно окатило Шарлотту бурным всплеском благодатнейшей теплоты, стремительно охватившей все ее существо. Но, вместе с тем, та же светлая мысль об Учителе привела впечатлительную Шарлотту Бронте в полный тупик. Она с внезапным ужасом осознала, что совсем запуталась в своих чувствах. «Быть может, моя драгоценнейшая Энни была права, выказав в нашем последнем разговоре толику сомнения относительно подлинности моей любви к месье Эгеру? Или же я слишком поспешила в своих выводах теперь, полагая, что мое обычное дружеское расположение к мистеру Смиту переросло в нечто большее?»

Шарлотта, нервно расхаживавшая при этих сумбурных размышлениях по комнате взад-вперед, внезапно остановилась, озаренная мимолетной догадкою, которая, однако, пока что не была оправданна и неминуемо провоцировала вопрос: — «А, может быть, и то и другое? Возможно ли, что истинная Любовь еще попросту не успела поселиться в моем сердце? А то, что я испытываю к месье Эгеру и к мистеру Смиту, — всего лишь видимость настоящего чувства, на деле же это дань глубокого уважения и преклонения перед их благородными добродетелями? Но… если это и в самом деле так, — продолжала свои отчаянные раздумья пасторская дочь, — если мое сердце все еще свободно от пленительных, но коварных сетей Амура… то, стало быть, и роковые чары проклятия Лонгсборна мне пока что не грозят!»

И все же Шарлотта Бронте не была убеждена вполне в том, что амурные стрелы не тронули ее сердца. Она задумала учинить себе проверку весьма эксцентричным способом: попытаться освободиться от тайных помыслов о месье Эгере и мистере Смите, воплотив их благородные образы в своем новом творении. Так, высокий, нетронутый скверной разум и восхитительное мужество первого из них нашли свое отражение в образе чуткого, умудренного опытом прожитых лет, хотя и не лишенного своеобразных странностей, заморского господина Поля Эманюэля; неиссякаемый же тонус жизни и блистательное обаяние второго были присуждены юному англичанину по имени Джон Грэм Бреттон.

К немалому удивлению самой Шарлотты, этот оригинальный план возымел свое действие. В процессе работы над новым романом к пасторской дочери постепенно пришло ощущение покоя, вытеснившее, в конце концов, даже малейшие намеки на любовные помыслы из ее сознания. Разум ее был трезв, сердце свободно.

Теперь Шарлотта могла общаться с мистером Смитом совершенно естественно, не испытывая ни малейшего смущения. Она без колебаний приняла очередное приглашение в Лондон, исходившее от почтенной матушки сего милейшего молодого господина и с удовольствием провела время за посещением роскошных литературных вечеров в салоне мистера Теккерея и осмотром городских достопримечательностей.

Бурная деятельная стихия блистательной столицы и общество дорогих друзей вернули Шарлотте Бронте некогда утраченную способность радоваться жизни.