Кража

Ni foi, ni loi.

Ни стыда, ни совести — (франц.).

В конце 1984 года в Оболенске появился еще один заместитель но научной работе — полковник В. С. Тарумов, из Свердловского института МО, того самого, с которым связывают возникновение в этом городе крупнейшей вспышки сибирской язвы (тогда погибло около 70 человек). Правда, военные официально отрицают свою причастность к этой трагедии, хотя в частных разговорах многие из них настаивают на обратном. Чтобы не подвести кого-то, не назову фамилии людей, попавших в Оболенск, которые рассказывали, в частности, что во время вспышки в Свердловске военные ходили по домам пострадавших и под видом врачей изымали свидетельства о смерти, якобы для "уточнения диагноза". Как ни странно, но причастность военного НИИ к вспышке сибирской язвы в Свердловске по-прежнему отрицает и Бургасов, который руководил там всеми расследованиями. Бургасов продолжает настаивать на её завозном характере! Что это? Чувство "локтя", результат кастовости или преданность идеалам рухнувшего строя, взрастившего его? Или это нежелание публично признаться в преднамеренной, а может быть и в вынужденной, лжи?

Незадолго до Тарумова во ВНИИ ПМ перевели еще одного "специалиста" из того же института, некого Анисимова, которого Ураков представил нам как крупнейшего знатока туляремии.

На одном из совещаний, когда в очередной раз разгорелись споры по поводу моих штаммов, Тарумов вдруг заявил, что не видит смысла в моей работе, поскольку нужный штамм в Свердловске уже есть и следует только попросить, чтобы его нам передали. Заявление Тарумова у нас вызывало недоумение: если так, то зачем же было "ломать копья" в Оболенске, тратя на дублирование работ столько сил и средств? Иначе отреагировал директор, тут же объявивший свою "волю": передать все дальнейшие работы по получению штамма Тарумову и Анисимову как более опытным специалистам, которые "сумеют быстро воспроизвести Свердловские результаты". Тогда же и весь отдел туляремии, вскоре разместившийся в новом корпусе, был поставлен под начало Анисимова. У меня же осталось всего нескольких ближайших помощников. Замечу, что решение Уракова не вызвало тогда восторга даже у многих сотрудников Организации п/я А-1063, включая его начальника, но дальше сочувствия мне дело не пошло; никто из них с Ураковым из-за этого спорить не стал.

Тут надо сделать небольшое отступление, без которого будет трудно понять ход дальнейших событий.

К концу 1984 года с помощью различных ухищрений нам удалось наконец получить два штамма с нужными свойствами и хотя у каждого из них были недостатки, на одном из НТС было даже заявлено, что "задание выполнено, хотя и не в полном объеме". В связи с этим один из штаммов решили пустить в дальнейшую работу и провести испытание соответствующего препарата, но это была уже область, в которой по-настоящему разбирались только Ураков и Тарумов. Испытания пошли и наметился определенный успех. Однако тут же выявились новые недостатки, которых я предвидеть не мог. Именно это и послужило непосредственной причиной того решения. Уракова о переподчинении, о котором говорилось выше.

Буквально через месяц после назначения Анисимова начальником отдела туляремии, я случайно узнал, что ему удалось добиться высокой устойчивости к тетрациклину, "камню преткновения" всех наших работ. Естественно, что это вызывало удивление у моих коллег и поползли слухи, что на самом деле этот штамм он привез "в кармане" с места прежней работы, но Анисимов стал утверждать, что сделал это по "памяти". Попав в очередной раз в Москву, я рассказал об успехе Анисимова Лебединскому, занявшему уже место Смирнова. Его мнение было однозначным: "Это — кража. Он украл штамм у нас!". И реакция была моментальной; на другой же день из Москвы во ВНИИ ПМ прикатила комиссия., для расследования обстоятельств дела. В соответствии с существовавшим тогда "Режимом работы с возбудителями особо опасных инфекций", а возбудитель туляремии именно к ним и относился, работать с ними можно было лишь в специальных учреждениях и вынос культур из них категорически запрещался. Кража же штамма из военного института вообще иначе как "ЧП" расцениваться не могла! Но расследование затянулось, поскольку Анисимов продолжал утверждать, что "все делается очень просто", в чем его явно поддерживали Ураков и Тарумов. Была создана комиссия ВНИИ ПМ для сравнения моих штаммов со штаммом Анисимова. В процессе её работы обнаружилось, что, в отличие от одного из наших штаммов, который уже был взят в "дело", штамм Анисимова имел одну важную метку, присущую свердловскому штамму, а именно чувствительность к налидиксовой кислоте (её можно было использовать в качестве препарата резерва, т. е. для лечения в случае аварий при работе со штаммом, так как к обычно применяемым препаратам он был резистентен). После того, как это стало известно Лебединскому, от него приехала еще одна комиссия(уже в январе 1985 года), но штамма Анисимова не нашли. Оказалось, что его уничтожили. Тем не менее, факт кражи штамма из Свердловского института можно было считать доказанным. Однако события развернулись по другому сценарию. Не знаю, кто из членов комиссий явился его автором, но для "спасения чести мундира" официально было заявлено, что штамм действительно украден, только не из Свердловского института, а у моего авторского коллектива. Утверждалось, что Анисимов, пользуясь своим положением, получил штамм из Музея живых культур отдела и выдал его за свой. Несмотря на всё сказанное, Анисимов отделался "малой кровью": Ураков ограничился объявлением ему строгого выговора "за неэтичное" поведение как "учёного". Приказ был зачитан на заседании НТС и факт кражи получил широкую огласку (как я недавно узнал, о ней вспоминают до сих пор). Однако "честь мундира" все-таки была задета, с чем Ураков примириться никак не мог. И он решил отыграться на мне. На последовавшем вскоре еще одном заседании НТС он поставил вопрос об итогах комиссионной проверки наших штаммов и о возможности их дальнейшего использования. И тут вдруг было заявлено, что оба штамма якобы не соответствуют тем характеристикам, которые им были даны нами, и что "авторы умышленно пытались ввести в заблуждение руководство ВНИИ ПМ и Организации п/я А-1063"! Последовал вопрос Уракова: "Коллеги, какие будут предложения по этому вопросу?" и отошёл в сторонку, чтобы "не оказывать давления на коллег". Я уже говорил, что НТС был составлен из начальников лабораторий и отделов, душой и телом преданных директору. Поэтому не удивительно, что все выступившие "коллеги" стали советовать ему "строго покарать меня" (вплоть до объявления выговора по партийной линии), хотя среди них были и те, которые в первые годы ВНИИ ПМ учились у меня основам микробиологии и генетики. Среди выступивших оказался даже заведующий виварием, сказавший, что он, конечно, "еще не учёный, а только готовится стать им", но, тем не менее, он давно уже подозревал меня в попытках "скрыть истину" и что поэтому согласен с остальными (небезынтересно, что вскоре этого типа поймали с поличными на перепродаже, не помню точно, то ли имущества вивария, то ли кормов для животных). В своем заключительном слове Ураков выразил удовлетворение "возросшим уровнем сознательности членов НТС, сумевших в короткий срок так хорошо и быстро во всем разобраться". Однако он призвал всех "не быть такими строгими" и предложил ограничиться вынесением мне "общественного порицания".

Вполне понятно, что оставить дело просто так и промолчать я не мог. Пришлось вновь обратиться к Начальнику Организации п/я А-1063, на заседании у которого (это было уже в начале 1985 года) я высказал все, что думаю об Уракове и порядках в институте. В свою очередь, Ураков заявил, что работать со мной не может; Боровик и Тарумов с ним полностью согласились. Но Калинин призвал нас не "выносить сор из избы" и заявил, что надо найти пути к примирению, так как "на ходу лошадей не меняют".

Я так и не понял, зачем Анисимову надо было затевать эту историю со штаммом, Скорее всего, он действительно привез его в кармане из Свердловска, но, испугавшись реакции со стороны своего бывшего всесильного начальства, по собственной инициативе или по совету Уракова и Тарумова заменил его моим, т. е. из двух зол выбрал меньшее. В общем так и получилось; от выговора еще никто не умирал! Думаю, что подобной развязки они не ожидали, а то бы "просчитали" свои действия лучше. Кстати, Анисимов приехав в Оболенск майором, затем стал полковником ("неэтичное" поведение на его карьере не отразилось). [Недавно Анисимов погиб. Рассказывают, что он полез на столб, чтобы разжиться проводом для своей дачи, и его убило током. Конечно, нехорошо злорадстовать, но как говорит русская пословица, "Бог шельму метит".]

Поскольку факт параллельной работы Заказчика по получению туляремийного микроба с нужными свойствами перестал быть секретом, было принято решение просить Заказчика передать его нам, но переговоры затянулись и мне предложили продолжить работу по получению нового штамма, начатую еще до скандала с Анисимовым. Заказчик передал свой штамм Организации п/я А-1063, когда наша работа подходила уже к концу, однако, априори считая "чужака" лучше нашего штамма, начальство сразу же переправило его на завод, чтобы приготовить препарат для дальнейших испытаний. И тут настал момент моего торжества: выяснилось, что штамм Заказчика плохо растёт на регламентных питательных средах, т. е. он — "не технологичен", а по остальным характеристикам не лучше нашего нового штамма ("Т-14")! Тем не менее, в Организации п/я А-1063 мне намекнули, что даже если это действительно так, то Ураков с Заказчиком попытаются найти в Т-14 новые недостатки и в любом случае разрешения на его применение нам не дадут. Это еще один пример (какой уже по счёту?) того, как все "радели" за дело!

Большое удовлетворение мне доставил еще один факт: Заказчик запросил и получил отклонированный нами ген дифтерийного токсина, того самого, о котором Воробьев когда-то говорил, как о никому не нужном. К сожалению, о результатах соответствующих работ у Заказчика я, как обычно, ничего узнать не смог.

Несмотря на все дрязги, четыре моих сотрудника по итогам Пятилетки получили Правительственные награды. Сообщив об этом, Ураков, добавил "ложку дегтя в бочку с мёдом", сказав, что пока "награждать — то было не за что и поэтому награждение следует рассматривать как аванс". Справедливости ради, здесь уместно отметить, что в числе награжденных должен был бы быть и Ряпис, вклад которого в получение штаммов нельзя не дооценивать. Но, к несчастью, незадолго до этого ему пришлось уехать из Оболенска в связи с тяжелой болезнью, а затем и смертью дочери. Поскольку Ряпис был моим учеником, нелюбовь директора ко мне отразилась и на нём. Воспользовавшись возможностями, которые представлял Режим, Ураков тут же вычеркнул Ряписа изо всех работ. Что касается меня, то по итогам предыдущей пятилетки за "заслуги в деле развития молекулярной биологии и генетики" орденом "Дружба народов" я был награжден в 1981 году (поскольку Указ Президиума Верховного Совета был секретным, точной формулировки я не знаю). Интересный факт: из-за сложных отношений с начальством мне дали один из наименее престижных орденов, а теперь он оказался чуть ли не единственным, который продолжает котироваться! Еще одним парадоксом явилось награждение меня именно орденом "Дружба народов", по статусу выдававшимся за "укрепление мира", чем по роду моей основной деятельности я в общем-то не должен был заниматься!