Академии

Sit venia verbo.

Не во гнев будет сказано.

Об этом много говорили и писали, но на некоторых деталях не лишне остановиться еще раз, тем более, что участником многих событий, имеющих к этому отношение, приходилось быть мне.

Напомню, что членом-корреспондентом АМН СССР я стал в 1969 году, когда в моем избрании основную роль сыграла З. В. Ермольева. Теперь-то я знаю, как трудно попасть в любую академию, особенно с периферии. Чтобы бы там не говорили, но при прочих равных предпочтение чаще отдают москвичам и петербуржцам. До моего избрания в академию, да и какое-то время после этого, я искренне полагал, что при избрании решающую роль играют научные заслуги кандидата. В последующем я неплохо стал разбираться в "академических играх" и убедился, что основное — это не научные заслуги, а служебное положение и протекционизм. В этом легко убедиться, проанализировав так называемые объективки, составляемые на каждого кандидата, или научный багаж избранных. За редким исключением в числе последних Вы не найдете "рядовых учёных", а встретите лишь фамилии директоров академических институтов, их заместителей, руководителей министерств, ведомств и даже издательств. Короче говоря, до сих пор государственные академии (РАН, АМН и др.) остаются прибежищем номенклатуры. Если кому-то повезло и он стал у руководства академическим институтом, то почти автоматически попадает в члены той или иной академии, причем директор обычно в качестве академика, а его заместитель — члена-корреспондента. Поэтому ореол вокруг каждого из них в подавляющем большинстве случаев не соответствует их истинному содержанию. Особенно практиковалось это до развала Советского Союза, когда и назначение на высокие должности, и выделение мест в академии, в конечно итоге, зависели от ЦК КПСС, а борьба за места шла страшная и они всегда выделялись "под кого-то". Обычно непосредственно выборам предшествовали заседания партийных групп из состава членов академий, на которых неизменно присутствовали ответственные работники ЦК КПСС. На каждое вакантное место было принято рекомендовать не более двух человек, из которых первой в списке стояла фамилия креатуры ЦК. Далее, за чертой стояли фамилии остальных кандидатов. и поскольку большая часть выборщиков являлась коммунистами, исход голосования предопределить было не трудно.

Но в "большой" и "малых" академиях существовала еще одна форма избрания, которую Баев как-то назвал "избранием по доверию". Эта форма "избрания" предполагала выделение специальных мест для особо отличившихся работников закрытых систем, которые практически не имели публикаций и неизвестных поэтому широкой научной общественности (о "спецместах" я упоминал выше). Об этих вакансиях иногда объявляли в газетах при указании специальности, в ряде случаев не имеющей никакого отношения в истинному профилю работы претендента, а чаще о них узнавали лишь в день выборов. Во время выборов, естественно после "обсуждения" на партгруппе, академик-секретарь неожиданно сообщал еще об одном месте и рассказывал о заслугах претендента и просил голосующих поверить, что речь идет действительно о "достойном" человеке. У непосвященных людей появление новых академиков или членов-корреспондентов, избранных таким образом, нередко вызывало немалое удивление, но большинство воспринимало это, как должное.

Вскоре после возникновения Проблемы подобная система выборов в академии была предусмотрена и у нас. Осуществить её не представляло никаких трудностей, поскольку в состав Межведомственного совета входили ответственные члены Президиума АН СССР: Овчинников — вице-президент, Скрябин — главный ученый секретарь и Баев — академик-секретарь одного из отделений. Руководство других академий также было в курсе дела.

С помощью подобной системы выборов, в академии попал ряд известных мне сотрудников Организаций п/я А-1063 и п/я А-1968., в частности, Ашмарин и Паутов, а из привлеченных к работам этих организаций — С. В. Прозоровский. Особенно запомнился случай с "избранием" Сандахчиева, молодого, и в общем-то способного, но еще совсем "зеленого" директора ВНИИ в Кольцово. Не успел он в нашем совете защитить докторскую, как мне позвонил В. Д. Беляев и потребовал срочно поставить диссертацию, на утверждение, а через три месяца присвоить Сандахчиеву звание "профессора". Вслед за этим "под него" было выделено место и он стал членом-корреспондентом АН СССР. На все ушло не более полугода. Я не могу утверждать, но полагаю, что именно сходный путь прошёл и Овчинников, который еще в середине 60-х годов был кандидатом наук, а в 1970 году уже стал академиком! Примечательна также карьера Скрябина. В течение многих лет, вопреки существующим традициям, он исполнял обязанности главного ученого секретаря АН СССР, будучи лишь членом-корреспондентом, что вызывало к нему соответствующее отношение. Скрябина несколько раз "заваливали" на выборах в академики и действительным членом он стал только в 1979 году, не без давления на голосующих со стороны Овчинникова и Баева. Все трое всегда выступали как одно целое и можно было быть уверенным, что если один из них говорил "да", то тоже скажут и другие.

Но вернусь к собственной персоне. Переехав в Москву, где у меня было много хороших знакомых из числа членов АМН, знавших меня еще по Ростову и даже с иркутских времен, в 1974 году я решил "занять очередь в академики". В этом решении меня поддержали академик-секретарь нашего отделения В. Д. Соловьев, у которого мы с женой часто бывали дома, Жданов (тогда председатель Межведомственного совета) и Жуков-Вережников, сильно изменившийся к тому времени (он стал поборником новых веяний в молекулярной генетике и не вспоминал о Лысенко). Отговаривала от этого шага меня только З. В. Ермольева, считавашая, что у меня еще слишком небольшой "стаж", как у члена-корреспондента. Лишь позднее я понял, что на самом деле она прекрасно знала тогдашнюю конъюнктуру в Академии и предвидела печальный финал, Но я её не послушал и, заручившись рекомендацией Баева, представлением Г. П. Руднева и ходатайством на имя Министра здравоохранения Петровского (АМН была "при министерстве"), принял участие в конкурсе. Однако, как и предполагала З. В. Ермольева, меня с треском провалили, избрав С. П. Карпова, вполне достойного человека, для которого, как мне потом доверительно сказал Президент АМН В. Д. Тимаков, это был "последний шанс" стать академиком. Гораздо больше, чем меня, мой провал огорчил Соловьева, поклявшегося, чуть ли не со слезами на глазах, что на следующих выборах "победа будет за мной!" (Соловьев, как академик — секретарь, считавший себя полновластным хозяином отделения, не любил проигрывать). Но все сложилось иначе, причем отнюдь не по моей вине.

Все тот же Соловьев вскоре назначил меня в комиссию по проверке НИИ им. Н. Ф. Гамалеи, директор которого Бароян допускал ряд промахов в работе и часто досаждал Академии. Как это принято, вместе с Президентом Соловьев проинструктировал меня, на что надо обратить основное внимание (я был заместителем председателя комиссии, а возглавлял её хирург В. И. Стручков — главный ученый секретарь АМН), Однако у Организации п/я А-1063 также был интерес к этому институту, так как Огарков для налаживания связей в академических кругах под видом никому не нужных хоздоговорных работ, подбрасывал Барояну деньги, давая ему возможность "латать дыры" в бюджете. Поэтому В. Д. Беляев хотел выяснить, была ли для нас польза от Огарковских "вложений". В процессе работы комиссии выявилось множество огрех в работе института, включая такие, как слишком вольное обращения с патогенными культурами и факт расходования денег не по назначению. Не будучи специалистом в делах института, компоновку акта проверки В. И. Стручков поручил мне. Просмотрев акт, Тимаков и Соловьев сочли необходимым усилить его пожеланиями об "укреплении" руководства институтом, что в переводе с бюрократического на русский язык означало замену директора. Пикантность же ситуации для меня заключалась в том, что несмотря на высокое положение в АМН, Тимаков, и Соловьев, в какой-то мере зависели от Барояна, поскольку одновременно числились сотрудниками НИИ им. Н. Ф. Гамалеи и хотели его лишь "припугнуть". По-видимому, уже в ходе проверки института, они сумели уладить с Барояном все разногласия, не посчитав нужным предупредить меня об этом. На заседании Президиума зачитывать акт пришлось мне (Стручкова то ли не было в Москве, то ли он болел). И тут разразился скандал. Президиум не только не утвердил пункт акта "об укреплении руководства института", но принял решение премировать директора! Все шишки со стороны Барояна посыпались на меня, а Тимаков и Соловьев промолчали. После этого о восстановлении отношений с Барояном, который снова оказался "на коне" и еще больше укрепил свои позиции в отделении, не приходилось даже мечтать. Я стал его врагом номер один. Естественно, что у меня испортились отношения и с Соловьевым. Результаты не замедлили сказаться. Вход в НИИ им. Н. Ф. Гамалеи для меня был фактически закрыт и с тех пор примерно в течение почти 6 лет место по специальности "микробиология" не выделялось! А дальше начались новые "игры".

В 1980 году появилось наконец место по микробиологии, но моим конкурентом оказалась И. Н. Блохина, депутат Верховного совета СССР, член комиссии этого совета по здравоохранению, да к тому же сестра нового Президента АМН. Н. Н. Блохина. Не оставив еще веры в справедливость, я взвесил свои шансы и вступил с Блохиной в борьбу за избрание, хотя кое-кто из академиков перед самыми выборами советовали мне сделать красивый жест и снять свою кандидатуру; "мол, потом зачтется" (но Соловьев-то обещал мне победу!). И снова я просчитался, получив лишь 8 голосов, а избрали Блохину. С тех пор у меня появился еще один недруг, причем пока она оставалась депутатом Верховного совета и до выборов нового Президента АМН (им стал В. И. Покровский), она была очень влиятельной персоной. Дело осложнялось, еще конкуренцией со стороны Огаркова и Воробьева (остальных я не боялся), которые кооперировались с Блохиной, (у Огаркова с ней и её братом вообще были тесные отношения), а также позицией Жданова, затаившего обиду на всех, кто оставался в Межведомственном совете. Все это происходило на глазах у других членов нашего отделения, многие из которых хорошо относились ко мне. В итоге, меня "заваливали" еще дважды, но вместе с Огарковым и Воробьевым, а места пропадали (голоса разделялись). И только после смерти Огаркова и развала СССР, в 1991 году нас "развели" с Воробьевым, избрав меня по специальности "микробиология", а его по другой. В этом огромная роль принадлежала новому академику-секретарю Н. Ф. Измерову, которого я не могу не поблагодарить. Примечательно, что когда отпали все препятствия на моем пути, на выборах в академики я получил 22 голоса "за" (из 26) при одном воздержавшемся, а Воробьев набрал меньше! Может быть все описанное стороннему человеку совсем не интересно, но оно очень характерно для академий, где подчас несколько человек, стоящих у кормила власти, творят что хотят. В связи с этим стоит напомнить также об избрании в 1991 году с "первого захода", по специальности совершенно не свойственной АМН (теперь РАМН), жены Председателя последнего Верховного Совета СССР Лукьянов — автора печально известного "Заявления" в период событий в августе 1991 года. Однако избранию в академии помогали не только мужья, но и жены. Запомнился один эпизод. У одного из претендентов в члены академии жена была довольно известной художницей и на даче у них бывало очень много влиятельных в научных кругах людей. Эта дама написала портреты некоторых из них, а незадолго до выборов устроила в очень престижном выставочном зале вернисаж, прошедший с большим успехом. Я ни в коей мере не хочу принижать научные заслуги супруга художницы, но её вклад в избрание мужа академиком не мог остаться незамеченным. Эту тему можно продолжать до бесконечности.

Кое-кому я могу показаться пристрастным, однако зная как складывались судьбы многих, очень достойных ученых, я не могу поверить, что та же Лукьянов без помощи "мохнатой руки" могла бы попасть в эту или иную академию. Тоже относится к бывшему министру Минмедбиопрома Быкову, который загодя стал готовить себе место в АМН (по столь же необычной для нее специальности). Только в последнем случае ставка делалась на крупные инвестиции якобы для развития "биотехнологий", например в такое сосредоточение академических "голосов", как 1 ММИ им. И. М. Сеченова. Кстати, там нашёл себе прибежище, после ухода из Организации п/я А-1063 также Воробьев.

На этом фоне с чувством большого удовлетворения ("шестым чувством советского человека") широкой научной общественностью были восприняты сообщения о создании новых академий, ставшее возможном, когда ясно обозначился конец Советского Союза и был провозглашен суверенитет России. Чтобы понять, о чем пойдет речь, надо напомнить, что Россия была единственной из 15 республик СССР, которая не имела собственной академии наук. Вопрос о создании Российской академии наук имеет свою предысторию, сейчас уже не представляющую интереса. Важно другое, а именно разработка группой ученых во главе с лауреатом Нобелевской премии академиком А. М. Прохоровым, и профессором В. Н. Алфеевым проекта Концепции (знаменитые "семь "не") формирования и организации этой академии, основными принципами которой, в частности, были:

— независимость от государственных и иных структур;

— служение развитию научной мысли, духовному возрождению, подъему уровню жизни и культуры народов России;

— демократизация, демонополизация, целесообразность разгосударствления собственности и необходимость интеграции с мировой наукой;

— отказ от оплаты за звание члена Академии из государственного бюджета.

Еще одной важной, организационной особенностью стала отмена должностного принципа формирования Академии — преимущество отдавалось не директорскому корпусу, а авторам открытий и создателям новых научных направлений. Забегая вперед, скажу, что при проведении в жизнь этого принципа выяснилось вдруг, что ему удовлетворяли лишь немногие из действительных членов АН СССР и отраслевых академий, но зато высветились новые имена, о которых до того мало кто знал!

31 августа 1990 года на Объединительном съезде Российской академии наук члены трех новых целевых российских академий — технологических наук (президент проф. В. Н. Алфеев), естественных наук (президент проф Д. А. Минеев) и сельскохозяйственных наук (президент проф. Романенко) одобрили указанную Концепцию и избрали объединенный Президиум во глава с академиком А. М. Прохоровым. Но, как говорят, "человек предполагает, а Бог располагает" — без преувеличения великое событие в истории Российской науки не состоялось. Эйфория быстро уступила место разочарованиям, так как после распада Советского Союза бывшая АН СССР стала "Российской", равно как и бывшие АМН и ВАСХНИЛ, все с той же организационной структурой и старыми принципами, оставшимися им в наследство от прежнего режима. Сохранились лишь две новые целевые академии — технологических наук, недавно получившая статус государственной, и естественных наук, у которой отобрали название "российская"(вместо РАЕН, она стала АЕН) и существующая как общественная организация. Причинной всего это безусловно послужили половинчатость и незавершенность всех политических и экономических преобразований в России, сохранение у власти "перекрасившейся в три цвета" бывшей номенклатуры и лоббизм в высшей научной элите, не желающей отказаться от привычных привилегий. Не помогло АЕН даже избрание во имя спасения в её члены видных государственных и общественных деятелей, таких как Хасбулатов (!), Шохин, Попов и другие, а также значительного числа членов РАН и РАМН.

После ряда нападок на АЕН в печати в недалеком прошлом, положение её сейчас в общем стабилизировалось, но со стороны государственных академий отношение к ней осталось прежним: её или не замечают, или, услышав о ней, делают удивленные глаза. Это приводит к тому, что если кто-то из АЕН собирается баллотироваться в одну из государственных академий, то снимает значок члена АЕН, кстати, очень красивый, серебряный, с барельефом Вернадского, а в соответствующих документах о своем членстве в АЕН старается не упоминать.

Я стоял у самых истоков создание АЕН, будучи в числе других авторов открытий, зарегистрированных в Государственном реестре СССР, ее учредителем. Уже через полгода после этого были проведены первые выборы в АЕН, причем для реализации указанной выше Концепции, воспринятой АЕН, помимо учредителей, в выборах приняли участие выборщики, т. е. не члены АЕН, а уполномоченные научных коллективов из разных регионов России, чего в практике работы других академий никогда не было. Затем выборы проводились еще два раза, но уже без участия выборщиков, поскольку "костяк" Академии был сформирован. В результате этого в АЕН было выбрано много достойных ученых, большинство которых не занимают никаких административных должностей. Многие из них об избрании в другие академии не могли даже мечтать, несмотря на большие научные заслуги. В последнем я имел возможность убедиться, так как все эти годы, принимая непосредственное участие в проведении выборов, имел доступ к документам кандидатов и мог сопоставлять документы "простых смертных" с документами ряда "бессмертных", подававших в АЕН на первых порах её существования на тот случай, если бы государственные академии были расформированы. Пользуясь своим положением и, как мне кажется, авторитетом среди членов АЕН, я добился избрания в члены АЕН ряда представителей Саратова, к которому испытываю все большую ностальгию, и ученых из "глубокой" периферии", а недавно выступил инициатором создания Саратовского областного отделения АЕН.

В общем сейчас АЕН прочно стоит на ногах. В её составе больше 1000 членов, которым в свое время запретили называться "академиками", и "членами-корреспондентами", не получающих за звание, но поддерживающих АЕН материально, а также свыше 20 почетных членов — лауреатов Нобелевских премий из разных стран.

Конечно, в работе АЕН не мало недостатков, главным из которых является отсутствие денег на развитие науки. Есть и другие, но их можно считать "болезнью роста" и следствием борьбы за выживание. Тем не менее, если когда-нибудь жизнь в России наладится и станет вполне "цивилизованной", АЕН имеет все шансы засверкать как бриллиант.

Я горжусь членством в АЕН и стараюсь делать все от меня зависящее, чтобы добиться её процветания!