Начало работ

Et quorum pars magna fui.

И в чем я сам принимал большое участие.

(Вергилий)

Примерно в 1976 году по моей просьбе В. Д. Беляев обратился в "инстанции" за разрешением работать и проводить генетические исследования во ВНИИсинтезбелке с вакцинным штаммом чумного микроба, что вообще-то в Москве не разрешалось. К моему удивлению разрешение было дано, причем ни кем-нибудь, а шефом КГБ Андроповым (мне показали даже его подлинную резолюцию: "Разрешить").

Не помню уже как, но я достал ампулу вакцины EV и в присутствии моего "ангела-хранителя" Мельникова (он же "старший научный сотрудник" лаборатории) сделал высев. Культура была изолирована и работа началась. Трудности у меня возникли лишь с тем, что пришлось "допущенных" сотрудников знакомить с культурой и что некоторые из них категорически стали отказываться от новой тематики. Я так и не мог понять, то ли они чего-то боялись, то ли не хотели заниматься закрытыми работами. Но в общем все устроилось и первый успех не заставил себя ждать: нам удалось этому штамму передать отклонированную плазмиду гемолиза кишечной палочки. В сопровождении охраны я отправился к В. Д. Беляеву, чтобы показать ему чашки.

В то время никто не знал, чем могли закончиться эксперименты по передаче даже вакцинным штаммам чужеродных генов. Бытовало мнение, что они могут привести к появлению бактерий с новыми, необычными свойствами. Поэтому приходилось соблюдать максимальную осторожность, хотя в таком нережимном институте, каким был ВНИИсинтезбелок, подобный проходному двору, в общих комнатах, без боксов и с необученным персоналом, ранее имевшим дело только с кишечной палочкой, делать это было очень трудно. Примером того, насколько в таких условиях трудно было работать, может служить весьма забавный эпизод. Тогда у меня возникла идея попытаться отклонировать гены синегнойной палочки, кодирующие, образование синильной кислоты, которые можно было бы передавать другим бактериям, лишенным такой способности и использовать в интересах Проблемы Но для этого нужно было иметь цианиды, необходимые для отбора соответствующих рекомбинантных клонов, однако на работу с ними разрешения я не имел и официально достать их не мог. Поэтому, посоветовавшись с моим "ангелом — хранителем", т. е Мельниковым, я решил получить синильную кислоту сам. Дождавшись, когда все сотрудники уйдут из лаборатории, мы с Мельниковым заперлись в одной из комнат, где был вытяжной шкаф, и занялись работой. Однако реакция пошла слишком бурно и я не знал, как её остановить. В конце-концов это мне удалось, но страха мы натерпелись!

В связи с описанным эпизодом невольно вспоминаются другие несуразицы в организации работ. Укажу лишь одну из них. Как я упоминал, для работы с ядами надо было иметь специальное разрешение санэпидсианции и милиции и соблюдать ряд условий. В то же время яды можно было заказывать по импорту и никто при этом не интересовался наличием разрешений. Таким путем в моей лаборатории накопился ряд токсических веществ, которые в текущей работе мы использовать не могли. Когда об этом узнал Дорогов, то немедленно потребовал их уничтожить. но где и как никто не знал (Дорогов даже предложил вывезти их за город и закопать, от чего я сумел его отговорить). Так они и лежали много лет в простых несгораемых шкафах, которые открывались любым ключом.

А ведь всего сказанного могло не быть, если бы не местничество, не межведомственная разобщенность и не секретность, доведенная до абсурда!

В 1974 годы совместно со Ждановым я составил проект так называемых "Пяти основных направлений", одобренных Межведомственным советом и в 1975 году утвержденными инстанциями. Тогда еще мы рассчитывали на то, что введение, например, в клетки возбудителя чумы гена какого-нибудь токсина приведет к созданию микроба, обладающего более ценными свойствами для военных, нежели неизмененные бактерии. Однако очень скоро выяснилось, что в действительности дело обстоит гораздо сложнее: приобретая нечто новое, микроб часто терял другие, более важные видовые признаки. В дальнейшем с этим мне приходилось сталкиваться неоднократно. Поэтому в конце 70-х годов было решено пойти по двум путям: в моей лаборатории продолжить поиски способов передачи чужеродной генетической информации штамму EV как модельном штамму чумного микроба, особенно интересовавшего военных, а в институтах, где были условия, заняться изучением генетики вирулентности возбудителей особо опасных инфекций, без чего Проблему решить было нельзя; в качестве таких институтов были определены противочумные институты и ИЭМ им. Н. Ф. Гамалеи.

Из числа первоочередных утилитарных задач приоритет был отдан получению вирулентного штамма, возбудителя чумы, устойчивого к большому набору антибиотиков. Для этой цели выбрали один из институтов в системе Смирнова, работавший с чумой, а руководителем назначили меня (небывалое решение; гражданских лиц туда, как правило, не пускали).

В Киров мне пришлось ездить несколько раз, чаще в сопровождении Ашмарина или Лебединского. Институт НИЭГ располагался в центре города и внешне выглядел как обычная воинская часть. Сотрудники жили на территории института, которая тщательно охранялась. Там же находилось и общежитие для приезжающих. Мне довелось побывать лишь в нескольких лабораториях, ничем не отличающихся от подобных лабораторий в противочумных институтах. Правда, все они были лучше приспособлены к работам с особо опасными инфекциями и оснащены современным оборудованием. Запомнилась также лаборатория для аэрозольной вакцинации, где соответствующая процедура сопровождалась тихой музыкой (видимо, чтобы не было скучно!). Большое впечатление на меня произвела тамошняя библиотека со свободным доступом к специальной литературе; поражал широкий выбор свежих иностранных журналов. Небезынтересно отметить, что на дом эта литература не выдавалась, так как по соображениям режима читать её можно было только в институте. Дома не рекомендовалось также говорить о работе. Поэтому в свободное время, а рабочий день заканчивался в 4–5 часов дня, каждый придумывал себе занятие по душе (ремонт автомобилей, рыбная ловля, охота, работа на дачных участках). Подобный образ жизни сотрудники вели и после увольнения в запас, о чем я сужу по тем, кто попал ко мне в Ростовский институт. Неудивительно, что живя "под колпаком", все надоедали друг другу и все всё знали друг о друге. Во время одной из экскурсий на дачные участки, мне показали дом одного из бывших начальников института, не имевший окон; как мне пояснили, этот начальник, хотя бы на даче, хотел отдохнуть от необходимости видеть своих подчиненных. После работы зимой меня водили в драматический театр, а летом возили в лес или купаться в Вятке. В. Н. Паутов, бывший при мне начальником института, до сих пор любит вспоминать, как мы с ним плавали по реке на бревнах. В то же время, несмотря на идиллическую обстановку, я все время находился под наблюдением. Как-то с Ключаревым мы поехали в Омутнинск, находящийся недалеко от Кирова, и я решил воспользоваться возможностью позвонить с почты начальнику института. Разговор не содержал ничего предосудительного, иначе Ключарев — очень осторожный человек — предупредил бы меня об этом.

Однако в Москве я получил замечание, поскольку, как мне объяснили, факт разговора мог указывать на связь Организации п/я А-1063 с военными, что само по себе являлось секретом. Именно поэтому, когда мне или кому-то еще приходилось ездить в Омутнинск, военные в Кирове нас никогда не встречали и не провожали. Из-за подобных режимных ограничений как-то под Новый год мне пришлось ночевать на вокзале, хотя институт находился всего в нескольких километрах и время до поезда на Москву можно было бы провести куда приятнее!

В моей лаборатории задача по разработке способов передачи чужеродной генетической информации чумному микробу вскоре была решена, что в общем явилось большим достижением, так как собственных механизмов генетического обмена он не имеет. Доказательством нашего успеха явилось около десятка авторских свидетельств, к сожалению закрытых. Я знаю, что было сделано и кем, но по этим бумагам детали восстановить невозможно; нет описаний. Я не уверен даже, что ими когда-нибудь кто-либо смог бы воспользоваться. Однако материалы докладывались на Межведомственном совете и его секциях, где всегда присутствовали бойкие ребята из соответствующего отдела МЗ СССР, сообщавшие полученные сведения в противочумные институты Ростова и Саратова (эти институты были допущены до Проблемы, хотя и в легендированной форме). Поэтому многие результаты там были вскоре воспроизведены, но уже без всякой ссылки на мою лабораторию. Режим секретности благоприятствовал этому, так как вопросы приоритета его не волновали (режиму было все равно, кому принадлежали те или иные данные, лишь бы дело делалось). Теперь же вообще доказать наш приоритет почти невозможно.

Самым большим достижением лаборатории я считаю то, что в ней впервые были обнаружены плазмиды у чумного и псевдотуберкулезного микробов и доказана их роль в вирулентности Y. pestis (диплом на открытие "Плазма" № 001 от 27 июня 1983 года, приоритет — 27. 10. 77). Это было сделано за три года до первых зарубежных публикаций! Судьба нашего открытия такая же, как и упомянутых авторских свидетельств. Сейчас все можно было бы уже рассекретить, потому что наука не стоит на месте и это давно уже сделано и существенно расширено другими. Однако несмотря на мои неоднократные обращения по данному вопросу к начальству бывшей Организации п/я А-1063, никакого ответа я не имею.

К числу достижений лаборатории, хотя и не связанных прямо с работами по Проблеме я отношу также одно из первых доказательств возможности передачи грампозитивным микробам плазмид от кишечной палочки, опубликованные в "Докладах АН СССР" (1976) и в ЖМЭИ (1977). Правда, вначале эти данные встретили "в штыки" как за рубежом, так и у нас (особенно, во ВНИИгенетике), однако потом они были подтверждены и уточнены другими авторами.

Что касается работ в системе Смирнова по получению полирезистентных штаммов, а вернее штамма, то насколько мне известно успех достигнут был, хотя до заключительных работ я допущен не был. Причину мне (руководителю!) так и не объяснили и о ней я могу только догадываться. На этом мой прямой альянс с военными закончился.

Для усиления лаборатории во ВНИИсинтезбелке, вскоре после начала работ со штаммом EV, В. Д. Беляев предложил мне пригласить несколько человек из противочумных институтов (у Организации п/я А-1063 в то время был лимит на московскую прописку). Для этого лаборатория была реорганизована в отдел с тем же названием в составе трех лабораторий. Я пригласил четырех моих бывших сотрудников (трех из Ростова и одного из Волгограда). Однако в 1979 году В. Д. Беляев смог добиться только одной 3-х комнатной квартиры, которая по существовавшим нормам (я имею в виду состав семьи) подошла для моего ученика — волгоградца Л. А. Ряписа с женой, которая также хорошо знала особо опасные инфекции. Лёня стал заведовать у меня одной из лабораторий, а его жену я зачислил старшим научным сотрудником в другую лабораторию (чтобы не было "семейственности"). Еще до этого я принял на работу, переехавших ранее в Москву, двух моих сотрудниц из Ростова-на-Дону. Это в какой-то мере решило кадровую проблему. Но больше из моих учеников я никого взять не смог: умер В. Д. Беляев и все изменилось (см. ниже).

Уже в середине 70-х годов началось строительство новых центров и институтов и среди них Института прикладной микробиологии (ВНИИ ПМ) в Оболенске под Москвой. Все делалось с большим размахом, причем для дезинформации разведки противника так, чтобы это ничем не напоминало соответствующие постройки у военных, а из космоса выглядело бы как некий санаторий, где отдыхающие прогуливаются в пижамах или играют в волейбол! Большое значение удалялось и подготовке кадров. Сотрудники подбирались из числа выпускников лучших столичных и других вузов страны и, пока работать было негде, их направляли на стажировку или в аспирантуру. В случае необходимости в качестве платы за обучение соответствующие кафедры или лаборатории получали от Организации п/я А-1063 импортное оборудование и реактивы. Большинство сотрудников постепенно стали отзываться на место основной работы, но некоторые, причем из числа не самых плохих, отказывались от этого под разными предлогами и устраивались в открытых институтах. То, о чем я сказал, касалось младшего и среднего звена, а "командные" посты доставались выходцам из системы МО, в основном по знакомству. В результате на должностях заведующих лабораториями и начальников отделов подчас оказывались люди, которые ровным счетом ничего собой не представляли и в иных условиях дальше старших сотрудников вряд ли могли бы продвинуться. Однако именно эти лица служили опорой администрации институтов и центров.

В 1978 году было решено начать собственные работы в наших, пока еще недостроенных институтах и центрах. Научное руководство в Оболенске В. Д Беляев поручил мне. Поэтому мне пришлось каждую неделю ездить туда, что я и делал почти в течение 4-х лет. Я передал туда массу собственных книг и большое число измененных штаммов, полученных нами в Московской лаборатории. Кроме того, я привлек для работы в Оболенске нескольких сотрудников из ВНИИсинтезбелка. Каждый приезд я собирал начальников лабораторий ("заведующих" там не было) для обсуждения проделанной за неделю работы и для обсуждения постановки новых опытов). Базой для этих разговоров служила лаборатория Р. В. Боровика, выпускника Казанского ветеринарного института. Боровик казался очень исполнительным человеком, внимательно выслушивавшим все мои советы. Поэтому, когда он не совсем удачно защитил докторскую диссертацию, я использовал все мои связи для того, чтобы его не провалили в ВАКе.

Мне очень хотелось добиться нужных результатов! Через 8-10 лет часть их, касающаяся передачи генетической информации туляремийному микробу, наконец-то, увидела свет. Они до сих пор не потеряли оригинальности и остаются актуальными.