1. «Утка» и «Конь»

С годами у Сталина возрастало сожаление, что он смалодушничал, испугался, позволил необычную для себя мягкость, допустил непростительную ошибку и выпустил в 1929 г. Троцкого за пределы СССР. Он понимал, насколько численно незначительны и маловлиятельны сторонники Троцкого в мире, но в то же время опасался, что те или иные компартии или отдельные их группы могут присоединиться к движению Троцкого и 4-му Интернационалу. Это опасение было тем более небезосновательно, что начиная с августа 1939 г. Сталин, встав на тропу войны и на путь сотрудничества с антисемитом Гитлером, открыл себя для критики еще и всех тех, кто был евреем или сочувствовал им. А среди коммунистов и троцкистов евреев было непропорционально много. Наконец, к 1939 г. Сталин пролил уже так много крови, уничтожив сотни тысяч партийных, военных и государственных служащих и миллионы беспартийных советских людей, что смерть еще одного коммунистического деятеля ничего не меняла в этом бесконечном списке.

Известный советский разведчик и диверсант П.А. Судоплатов писал, что задача по устранению Троцкого впервые была поставлена в 1937 г., в разгар чисток. Выполнение операции было поручено заместителю начальника 5-го (иностранного) отдела ГУ ГБ НКВД Шпигельгласу, который после смерти Слуцкого в феврале 1937 г. стал исполняющим обязанности руководителя 5-го отдела. Шпигельглас «провалил это важное правительственное задание»[906] и осенью 1938 г. был арестован. Исполняющим обязанности начальника 5-го отдела временно стал Судоплатов. В сентябре 1938 г. вместе с Берией его вызвали к Сталину. «Троцкий должен быть устранен в течение года, прежде чем развяжется неминуемая война, — сказал Сталин. — Без устранения Троцкого, как показывает испанский опыт, мы не можем быть уверены в случае нападения империалистов на Советский Союз в поддержке наших соратников по международному коммунистическому движению».

Иными словами, Сталин боялся, что после советского вторжения в те или иные европейские государства коммунистическая пятая колонна будет расколота на сталинистов и троцкистов точно так же, как это произошло во время гражданской войны в Испании, и вместо дружной поддержки советских оккупантов и Красной армии разрозненные коммунистические группы займутся выяснением друг с другом отношений о том, чья доктрина вернее и ближе к догмам марксизма-ленинизма: Сталина или Троцкого.

Судоплатову поручалось организовать группу боевиков для проведения операции по убийству Троцкого (Сталин использовал слово «акция»). «Партия никогда не забудет тех, кто в ней участвовал, и позаботится не только о них самих, но и обо всех членах их семей», — сказал Сталин, намекая, что придется использовать террористов-смертников. Он также подчеркнул, что вся отчетность по операции должна предоставляться руководству исключительно в рукописном виде. Тогда же для нанесения удара «по центру троцкистского движения» Судоплатов был назначен заместителем начальника внешней разведки[907]. В марте 1939 г., когда до начала Второй мировой войны оставалось несколько месяцев, Берия сообщил Судоплатову, что устранение Троцкого должно стать главной задачей ИНО[908].

Непосредственное руководство операцией в Мексике было поручено Н.И. Эйтингону[909], которого Судоплатов считал «идеальной фигурой», — профессиональному организатору политических убийств, вместе с Орловым занимавшемуся в Испании ликвидацией противников Сталина. В Испании Эйтингон был известен как «генерал Котов». Операция по убийству Троцкого получила кодовое наименование «Утка», причем «уткой» именовался сам Троцкий. Совместно с Эйтингоном Судоплатов разработал документ: «План агентурно-оперативных мероприятий по делу «Утка». В нем, в частности, говорилось:

«Цель: ликвидация «Утки».

Методы: агентурно-оперативная разработка, активная группа.

Средства: отравление пищи, воды, взрыв автомашины при помощи тола, прямой удар — удушение, кинжал, удар по голове, выстрел. Возможно вооруженное нападение группы.

Люди: организатор и руководитель на месте «Том».

Вместе с «Томом» в страну выезжают «Мать» и «Раймонд».

«Том» — это Эйтингон. «Мать» — испанская коммунистка Мария Каридад Меркадер. «Раймонд» — сын Марии Меркадер — Хайм Каридад Рамон, намеченный как исполнитель в одном из вариантов операции.

В плане определялись способы изучения ближайшего окружения и обстановки дома Троцкого и прилагалась смета расходов — 31 тысяча американских долларов, сроком на шесть месяцев[910]. В соответствии со слегка модифицированным планом в начале осени 1938 г. Рамон Меркадер в сопровождении Эйтингона и собственной матери отправился в Париж, где созывалась учредительная конференция 4-го Интернационала. Было известно, что Троцкий не сможет принять участия в ее заседаниях, так как не будет допущен во Францию. Но предполагалось, что в кулуарах конференции удастся установить весьма полезные связи, которые помогут затем осуществить террористическую операцию. В частности, Меркадеру, весьма общительному и умевшему произвести очаровательное впечатление на окружающих, особенно женщин, налаживание контактов будет по силам. Будущий убийца Троцкого был не только внешне привлекателен, но обладал целым комплексом качеств, необходимых для выполнения поручения Сталина.

Хайм Рамон Меркадер дель Рио Эрнандес родился в Барселоне в богатой семье в 1914 г. Его мать Каридад Эрнандес дель Рио, родившаяся на Кубе, возвратилась в Испанию в 1898 г., после того как Куба утратила колониальный статус. В возрасте 19 лет она вышла замуж, потом стала матерью нескольких детей, но через несколько лет разошлась со своим супругом и отправилась во Францию, где, ведя весьма свободный образ жизни, легко сходилась с мужчинами, но только из крайне левых кругов. Под влиянием матери, ставшей коммунисткой, Рамон тоже включился в коммунистическое движение, стал руководителем молодежной коммунистической организации в Каталонии, несколько раз подвергался арестам. Он хорошо знал французский язык, объяснялся на английском. С начала гражданской войны в Испании был ее участником, в звании лейтенанта являлся комиссаром на Арагонском фронте, был ранен. Именно в это время, в феврале 1937 г., он был завербован (вместе с матерью) в Барселоне Орловым и Эйтингоном. В первой половине 1938 г., перед «командировкой» во Францию, Меркадер некоторое время находился в Москве, где проходил подготовку к «спецзаданию»[911]. Каридад к этому времени была уже возлюбленной Эйтингона, и Эйтингон считал Рамона своим воспитанником, можно сказать приемным сыном.

На учредительной конференции 4-го Интернационала в доме Росмеров присутствовала Сильвия Агелофф — американка русского происхождения, сестра другой американки — Рут Агелофф, которая в течение некоторого времени исполняла обязанности технического сотрудника (секретаря) Троцкого в Мехико. Иногда помощь своей сестре оказывала и Сильвия. В Париж она поехала на деньги своей подруги Руби Вейл, являвшейся агентом НКВД, связанным с советской резидентурой в Нью-Йорке. Сильвия, разумеется, об этом не подозревала и рассматривала вояж как своего рода развлечение, хотя формально считалось, что она была послана на конференцию Троцким как переводчица.

Руби Вейл познакомила ее с интересным молодым человеком, который представился Сильвии сыном бельгийского дипломата, фоторепортером одного из информационных агентств Бельгии, да еще и преуспевающим бизнесменом. В Сильвию, которая была старше его возрастом и не особо красива, он вскоре «без памяти влюбился». Этим человеком был Рамон Мерка-дер, который при помощи Сильвии войдет затем в дом Троцкого на авенида Виена в Койоакане и менее чем через два года убьет Троцкого. Сильвия стала частью операции, носившей кодовое название «Раймонд» — по внедрению советской агентуры в ближайшее окружение Троцкого в Мексике для последующего его физического устранения. Рамон и Сильвия теперь часто встречались, женщина весьма охотно пользовалась заботливым вниманием и щедростью богатого влюбленного, который представился ей как Жак Морнар. Она стала его возлюбленной. Речь шла о свадьбе. Как предполагал Эйтингон, Сильвия должна была открыть своему возлюбленному доступ в дом-крепость Троцкого.

В июне 1939 г. Эйтингон был вызван в Москву. Отчитавшись о проделанной работе, он отправился назад во Францию, на этот раз вместе с Судоплатовым, который по поручению высшего руководства должен был провести «проверку кадров» будущей операции на месте. Представители Центра пришли к выводу, что боевики соответствуют поставленной перед ними задаче, хотя у них и не было навыков агентурной работы: методики вербовки агентов, обнаружения слежки, изменения внешности, ведения кодовой переписки и прочее. Всему этому, разумеется на самом примитивном уровне, их за очень короткое время обучили в Париже. Вскоре боевики были отправлены в Мексику как испанские политэмигранты.

Помимо операции «Утка» разрабатывался другой вариант убийства Троцкого, который позже получил кодовое название «Конь» — по кличке одного из главных исполнителей операции, мексиканского художника Сикейроса (Кабайо — что в переводе означало «Конь»), Формально второй параллельной операцией руководил Эйтингон. Но реальное руководство было поручено его заместителю по второму проекту Иосифу Григулевичу.

Родившийся в 1913 г. и проведший детские и юношеские годы на окраине Вильно, ставший затем комсомольцем и поехавший в 1936 г. в Испанию в составе интернациональной бригады для участия в защите республиканского правительства, Григулевич обратил на себя внимание Орлова, который убедил самоотверженного молодого человека в том, что он принесет значительно большую пользу делу мирового коммунизма, если будет выполнять специальные задания советской разведки. Григулевич оказался весьма хладнокровным киллером и стал одним из основных помощников Орлова, а затем и «генерала Котова». В Испании он работал под псевдонимами Макс и Фелипе. Его боевая группа с успехом спровоцировала вооруженные столкновения на улицах Барселоны в мае 1937 г., давшие властям повод запретить ПОУМ и арестовать ее лидера Андреса Нина. Вслед за этим именно группа Макса выкрала Нина из тюрьмы и прикончила его, хотя абсолютно достоверных данных о том, что сам Григулевич участвовал в убийстве, нет, правда, в личном деле Григулевича в архиве КГБ содержится весьма высокая оценка его «руководящей роли в ликвидации троцкистов во время гражданской войны в Испании». Нетрудно представить себе, сколько крови нужно было пролить, чтобы заслужить такую высокую оценку.

В Испании Григулевич познакомился с Сикейросом. Будучи членом компартии, Сикейрос, как и Григулевич, приехал в Испанию, чтобы защищать республику. Он воевал на фронте, командовал дивизией республиканской армии, получил звание полковника. Советские резиденты в Испании смогли убедить Сикейроса, что в СССР была раскрыта пятая колонна, что главным организатором всех провокаций против «отечества социализма» является «агент гестапо» Троцкий и что во имя мировой коммунистической революции Троцкого необходимо уничтожить, тем более что в его родной Мексике Троцкому дал приют его бывший друг Диего Ривера.

В самом начале 1938 г. Григулевича по рекомендации Эйтингона вызвали в Москву. Молодой агент-киллер понравился начальству. В его пользу говорило многое: знание испанского языка, владение навыками провокаторства в среде левых некоммунистических сил, знакомство с латиноамериканскими добровольцами периода испанской гражданской войны, прежде всего с Сикейросом, наконец, опыт организованных им убийств, воспринимаемых как выполнение служебного долга. Все эти свойства сомкнулись в одной равнодействующей: Григулевича стали готовить к отправке в Мексику для участия в операции по убийству Троцкого. По завершении подготовки Григулевич был принял на явочной квартире Берией и затем отправлен за океан под все тем же кодовым именем Макс[912].

Как и Меркадера, его рассматривали в качестве убийцы, хотя Поначалу держали «про запас», не давая прямых распоряжений по организации убийства. Позже, став видным советским ученым-историком и тщательнейшим образом скрывая свое прошлое[913], Григулевич все же проговаривался наиболее близким к нему людям: «Меня готовили для проведения ликвидаций. Солидными знаниями о ведении резидентуры я не обладал»[914]. И все же в течение почти двух лет ему пришлось заниматься предварительной агентурной деятельностью.

Промежуточным пунктом «командировки» был Нью-Йорк. Макса и его напарника испанского коммуниста Санчеса (Марко, затем — Муньес) принял легальный резидент советской разведки в США П.Д. Гутцайт (работавший в полпредстве СССР в Вашингтоне под фамилией Гусев). Он доложил о прибытии начальнику внешней разведки Шпигельгласу. В донесении, сохранившемся в архиве КГБ в расшифрованном виде, говорилось: «В целях подготовки мероприятий по Старику полагал бы целесообразным устроить Муньеса в полицию, через которую мы могли бы шаг за шагом искать подходы к внедрению его в охрану Старика». «Только после этого можно будет разрабатывать конкретный план конечной цели операции», — говорилось в следующем донесении Гутцайта[915].

В конце 1938 г. Григулевич (под кодовым именем Фелипе) и его помощник Санчес (Марко) прибыли через США в Мексику. Троцкий тогда жил еще в «Голубом доме». В нескольких кварталах от него советские агенты арендовали небольшой особняк и смогли без особого труда организовать наблюдение за передвижениями Троцкого и его сотрудников, а вслед за этим изучить систему охраны дома Троцкого и порядок допуска визитеров[916]. В этот период главная задача состояла именно в наблюдении.

В сентябре 1938 г. в Мехико прибыл эмиссар Коминтерна под псевдонимом Перес, который попытался подключить к охоте на Троцкого руководство компартии Мексики, потребовав, разумеется, строгой конфиденциальности. Не вняв этому предложению, генеральный секретарь партии Герман Лаборде[917] созвал членов ЦК, которым рассказал о полученной им секретной информации. Поняв, что речь идет об устранении Троцкого, лидеры партии заявили, что убийство нанесет большой ущерб мексиканской компартии и престижу Советского Союза[918]. За это Лаборде по требованию Исполкома Коминтерна вскоре был снят с поста генерального секретаря партии. Больше мексиканские коммунисты к участию в операции по убийству Троцкого не привлекались. Им было поручено только участие в идеологическом обеспечении операции, чем они занимались, собственно говоря, и до этого. С подачи партийного руководства, а также лидера Всеобщей конфедерации труда Ломбардо Толедано в прессе была организована массированная кампания против Троцкого, которого вдобавок к московским обвинениям пытались «уличить» в связи с правыми элементами Мексики, готовившими государственный переворот против президента Карденаса. Троцкому и Ривере пришлось даже опровергать эти слухи на специально созванной пресс-конференции[919].

24 февраля 1938 г. Троцкий выступил с «Вынужденным заявлением», в котором показал, что в кампании против него в Мексике незримо участвует Сталин, что пропагандистская кампания — только первый этап более сложной операции. Троцкий не сказал, что знает о готовящемся убийстве. Он дипломатично намекнул, что расскажет об этом позже: «Сталин, который понимает больше, чем его агенты, не сомневается, что Толедано не удастся принудить меня к молчанию… Именно поэтому Сталин готовит другие меры, гораздо более действенные. Но для своих предприятий, о которых будет в свое время рассказано, Сталину нужно предварительно отравить общественное мнение. Для этой работы ему нужен Ломбардо Толедано». Свое заявление Троцкий завершил словами: «Читатели этих строк без труда поймут, что ни нынешние обстоятельства моей личной жизни, ни общий характер моей работы отнюдь не располагают меня заниматься г[осподи]ном Толедано. Но дело идет в данном случае о чем-то совершенно другом, именно об общественном мнении страны, которая оказала мне и моей жене гостеприимство и которую я за истекший год научился ценить и любить. Поэтому и только поэтому я вижу себя вынужденным ответить настоящим заявлением на широко подготовленную клевету мексиканских агентов Сталина»[920].

С подобными заявлениями, которые публиковались как в самой Мексике, так и за ее пределами, Троцкий выступал и позже. Дело в том, что до Троцкого стали доходить слухи о подготовке покушения на его жизнь. Уже летом 1938 г. в «Бюллетене оппозиции» появилась заметка «Жизнь Л.Д. Троцкого в опасности»[921], в которой отмечалось появление в Мехико весьма подозрительных личностей. Имена Фелипе и Марио не фигурировали, но появление советских агентов вызвало волну слухов, которые дошли до Троцкого.

Между тем советские агенты продолжали следить за Троцким и после его переезда весной 1939 г. на авенида Виена. Во второй половине 1938 г. их связь с Центром была на некоторое время прервана. Приходилось действовать самостоятельно, по собственной инициативе. Обрыв связи произошел из-за проведенных репрессий, в результате которых была расстреляна или отправлена за решетку большая группа высших сотрудников НКВД[922]. 17 февраля 1938 г. по приказу Ежова, занимавшего тогда должность наркома внутренних дел, в кабинете его заместителя М.П. Фриновского[923] был отравлен начальник 5-го отдела Слуцкий[924]. Разведка на некоторое время лишилась руководства; «аресты в Москве внесли колебания в сеть советских информаторов в США»[925]. Вскоре был снят со своей должности, а затем и расстрелян Ежов, на смену которому пришел Берия. Лишь постепенно разведывательная и диверсионно-террористическая деятельность за рубежом начала восстанавливаться под руководством нового начальника 5-го отдела Фитина.

В конце 1939 — начале 1940 г. в жизни Троцкого произошли два важных изменения. Во-первых, пополнился состав семьи. После длительных перипетий супруги Росмер привезли в Койоакан внука Троцкого Севу. Все это время он жил у подруги Седова Жанны. Троцкий давно просил Жанну отдать ему внука, но привязавшаяся к ребенку Жанна тянула время. Возникла долгая и раздраженная переписка; обе стороны прибегли к помощи адвокатов и даже судебному разбирательству[926]. В конце концов Сева, которому шел уже четырнадцатый год, прибыл в Мексику.

Троцкий всячески оберегал внука. Он категорически запретил своим сотрудникам вступать с Севой в какие бы то ни было разговоры, связанные с политикой. В глубине души понимая, что Севе вряд ли придется когда-нибудь возвратиться на родину, дед даже не стремился сохранить у него знание русского языка. Он, как и Наталья Ивановна (которая не была родной бабушкой, но относилась к Севе с нежностью и вниманием), общался с подростком на французском языке[927].

Другим важным изменением было общее ухудшение состояния здоровья Льва Давидовича, которое стало проявляться постепенно, но все более давало о себе знать. Теперь речь шла не о каких-то странных припадках, которые случались с ним раньше, но становились все реже и реже (он о них почти и забыл). На этот раз возникло сердечно-сосудистое заболевание, резко повысилось кровяное давление.

Троцкий пытался вести прежний образ жизни, много писал, принимал посетителей, но вынужден был чаще отдыхать. Верный своей привычке никогда не сидеть без дела, он начал коллекционировать кактусы и завел кроликов, за которыми исправно ухаживал. За кактусами предпринимались специальные экспедиции в горы, причем Лев Давидович проявлял все еще завидную выносливость, карабкаясь, если нужно, по кручам, когда ему встречался интересный экспонат. Сохранял он и прежнюю внешнюю педантичную аккуратность. Кадры кинохроники запечатлели, что даже кроликов Троцкий кормил в пиджачной паре.

27 февраля он начал писать завещание, которое прервал на полуслове. 3 марта дописал к нему еще два абзаца, не возобновляя работы над предыдущем текстом, не завершая его. Завещание свидетельствовало о том, что Троцкий до конца дней оставался верным своим утопическим идеям и сохранял романтические человеческие черты, причудливо уживавшиеся в нем.

Для Троцкого завещание не могло быть обычным документом. Слишком очевидная и важная аналогия вспоминалась всегда при упоминании этих слов: «завещание Ленина». Сам Троцкий, наверное, считал «Завещание» Ленина самым важным ленинским документом. Выполнения этого завещания он неоднократно требовал и даже сделал это требование пунктом программы левой оппозиции в СССР. Тем не менее, в отличие от ленинского политического завещания, исписанные Троцким листы носили прежде всего личный характер, причем Троцкий прописал даже имущественные пункты (что Ленину в голову не пришло). Как и Ленин, Троцкий, формально говоря, не дописал своего завещания и не оформил его. Так и остались незаконными несколько фрагментов:

«Высокое (и все повышающееся) давление крови обманывает окружающих насчет моего действительного состояния. Я активен и работоспособен, но развязка, видимо, близка. Эти строки будут опубликованы после моей смерти.

Мне незачем здесь еще раз опровергать глупую и подлую клевету Сталина и его агентуры: на моей революционной чести нет ни одного пятна. Ни прямо, ни косвенно я никогда не входил ни в какие закулисные соглашения или хотя бы переговоры с врагами рабочего класса. Тысячи противников Сталина погибли жертвами подобных же ложных обвинений. Новые революционные поколения восстановят их политическую честь и воздадут палачам Кремля по заслугам.

Я горячо благодарю друзей, которые оставались верны мне в самые трудные часы моей жизни. Я не называю никого в отдельности, потому что не могу называть всех.

Я считаю себя, однако, вправе сделать исключение для своей подруги, Натальи Ивановны Седовой. Рядом со счастьем быть борцом за дело социализма судьба дала мне счастье быть ее мужем. В течение почти сорока лет нашей совместной жизни она оставалась неистощимым источником любви, великодушия и нежности. Она прошла через большие страдания, особенно в последний период нашей жизни. Но я нахожу утешение в том, что она знала также и дни счастья.

Сорок три года своей сознательной жизни я оставался революционером, из них сорок два я боролся под знаменем марксизма. Если б мне пришлось начать сначала, я постарался бы, разумеется, избежать тех или других ошибок, но общее направление моей жизни осталось бы неизменным. Я умру пролетарским революционером, марксистом, диалектическим материалистом и, следовательно, непримиримым атеистом. Моя вера в коммунистическое будущее человечества сейчас не менее горяча, но более крепка, чем в дни моей юности.

Наташа подошла сейчас со двора к окну и раскрыла его шире, чтоб воздух свободнее проходил в мою комнату. Я вижу яркозеленую полосу травы под стеной, чистое голубое небо над стеной и солнечный свет везде. Жизнь прекрасна. Пусть грядущие поколения очистят ее от зла, гнета, насилия и наслаждаются ею вполне.

Все имущество, какое останется после моей смерти, все мои литературные права (доходы от моих книг, статей и пр.) должны поступить в распоряжение моей жены Натальи Ивановны Седовой.

27 февр. 1940 г.

Л. Троцкий

3 марта 1940 г.

Характер моей болезни (высокое и повышающееся давление крови) таков, что — насколько я понимаю — конец должен наступить сразу, вернее всего — опять-таки, по моей личной гипотезе — путем кровоизлияния в мозг. Это самый лучший конец, какого я могу желать. Возможно, однако, что я ошибаюсь (читать на эту тему специальные книги у меня нет желания, а врачи, естественно, не скажут правды). Если склероз примет затяжной характер и мне будет грозить длительная инвалидность (сейчас, наоборот, благодаря высокому давлению крови я чувствую скорее прилив духовных сил, но долго это не продлится), — то я сохраняю за собою право самому определить срок своей смерти. «Самоубийство» (если здесь это выражение уместно) не будет ни в коем случае выражением отчаяния или безнадежности. Мы не раз говорили с Наташей, что может наступить такое физическое состояние, когда лучше самому сократить свою жизнь, вернее, свое слишком медленное умирание…

Каковы бы, однако, ни были обстоятельства моей смерти, я умру с непоколебимой верой в коммунистическое будущее. Эта вера в человека и его будущее дает мне сейчас такую силу сопротивления, какого не может дать никакая религия.

Л. Тр.»[928]

Троцкий начал писать еще один раздел завещания: «В случае смерти нас обоих…» И остановился, не смог. Фраза так и осталась недописанной. Потеряв всех детей, близких, соратников и друзей, он не в состоянии был прописать собственной рукой еще и пункт о том, что же произойдет, если вместе с ним убита будет еще и Наталья. Именно убита, потому что одновременно умереть естественным путем Троцкие не могли.

Развязка, действительно, приближалась. Через некоторое время новому резиденту НКВД в США Исхаку Ахмерову удалось восстановить связь с Фелипе, которого в ноябре 1939 г. Берия вызвал в СССР для отчета и получения новых указаний. В ходе консультаций в качестве приоритетного был утвержден план «Конь», предусматривавший нападение группы террористов на дом, в котором проживал Троцкий, и его убийство. Общее руководство операцией было возложено на Эйтингона, непосредственным руководителем должен был выступать Григулевич, а командиром боевой группы предложили стать Сикейросу, на которого предполагалось свалить вину в случае провала операции (что, собственно, и произошло).

В конце года Григулевич вновь отправился в Мексику, теперь уже для выполнения того задания, к которому его готовили. Из Парижа к мексиканскому побережью отплыл и Эйтингон, получивший следующую директиву: «Свою научную работу продолжайте… Имейте в виду, что всякая научная работа, тем более в области сельского хозяйства, требует терпения, вдумчивости и умения ожидать результатов. Готовьтесь к снятию урожая, помните, что плод должен быть полностью созревшим… Не делайте непродуманных экспериментов, идите к получению результатов наверняка, и тогда Вы действительно внесете ценный вклад в науку, но обязательно с таким расчетом, чтобы Ваши опыты не отразились на Вашем здоровье или здоровье Ваших ассистентов»[929].

Эйтингону приказывали действовать осторожно и нанести удар наверняка. Одновременно в США готовилась еще одна — резервная — группа, которой следовало осуществить террористический акт, если по тем или иным причинам Эйтингон и Григулевич окажутся не в состоянии убить Троцкого. Разработкой третьего плана занимался резидент НКВД в Нью-Йорке Г.Б. Овакимян и американский коммунист Томас Блек [930].