Под пулями

О чем я подумал, когда кубинский бронетранспортер на узкой горной дорожке неподалеку от города Аддис-Абеба выскочил на наш автобус? Как сейчас помню: единственной мыслью, пронесшейся в голове за те секунды, что протараненная машина летела кубарем вниз по склону, была: «Надо же — погибнуть неизвестно где, неизвестно за что, да еще и от союзников!»

Но никто не погиб. Сломанная рука водителя, сотрясение мозга у двух коллег… И моя царапина на правом локте. Говорил же врач в Боткинской: фартовый!

На этой нелепой со всех точек зрения войне я ни в кого не стрелял. Соответственно никого не убил. Стреляли в меня, но, как это ни парадоксально, защищенные от пуль окопами эфиопской войны, мы порой чувствовали себя там безопаснее, чем вдали от линии фронта.

Жить под угрозой теракта. Тогда это слово было еще не в ходу. Но, по сути своей, стало нормой для эфиопской столицы. Никогда не забуду проезд по центру Аддис-Абебы, когда по нашему многострадальному автобусу был открыт автоматный огонь. И здесь, слава богу, уцелели все.

За время эфиопской «кампании» погибли 23 наших, еще четверо умерли от ран и болезней, шестеро пропали без вести. Тяжесть на сердце от гибели друзей — это то, что прежде всего мешает вспоминать об армейской службе как о времени, когда «трава была зеленее» и когда африканское солнце в январе позволяло забыть о наших морозах. Можно, как это чаще всего и бывает, стереть из памяти все тяготы, но только не это.

К счастью, уцелел подорвавшийся на мине Сережа Журавлев, в прошлом гандболист, выпускник моего инязовского курса и (вот уж параллельные судьбы!) мой друг по той самой американской стажировке. Сегодня на его груди — орден Красной Звезды.

Увы, мой эфиопский сосед Миша Буланый из иняза горьковского, выигравший у себя в институте письменный конкурс на право отправиться в Африку, так и не вернулся из краткосрочной поездки на фронт в ноябре 78-го. Осталась жена с грудным ребенком. Мишина могила — на кладбище города Невинномысск в Ставропольском крае.

Специалист по ремонту артвооружения подполковник Удалов, с которым в первые месяцы службы тоже делили и кров, и пищу, пропал в лесу недалеко от города Харар вместе с ребятами из состава отдельного медицинского батальона. В июне того же 78-го их взяла в плен сомалийская разведка. Мой однокурсник Олег Кронштадтов, тоже по воле судьбы попавший в Эфиопию, был в составе отряда, брошенного за диверсантами, которые спешили вместе с «языками» вернуться на свою территорию. По его рассказам, группа вела поиск в течение месяца — шаг за шагом, километр за километром, по пути опрашивая местное население, натыкаясь на остатки костров, но тщетно. За последним приграничным городом Джиджига следы оборвались.

Говорят, двое из шести наших захваченных сомалийцами ребят были самбистами. (Олег утверждает, что нет: мол, так народная молва переиначила слово «особисты».)

Так или иначе, они скрутили охрану, бежали, но все же погибли от пуль. Потом расстреляли и остальных, кроме самого Удалова, которого еще долго показывали иностранной прессе — в качестве доказательства непосредственного участия в войне советских войск, чего, как я уже писал, на самом деле не было. Дальнейшая судьба Николая Филипповича неизвестна.

Их лица стоят у меня перед глазами. А с 15 февраля 2011 года мы отмечаем День памяти россиян, погибших при исполнении служебного долга за пределами Отечества.

Этот долг не могу назвать делом и смыслом жизни, ведь речь шла не о защите родной земли, где у тебя просто нет и не может быть выбора. Здесь у каждого из нас выбор был. Но, приняв условия долга служебного, ты оказываешься не вправе сделать шаг назад в конкретный момент, уже стоя плечом к плечу с другом.

Вне зависимости от того, что потом скажут о том времени, о той войне и о той стране.