Глава 10. Конец отрицания

Сейчас единственное, чего я хочу, — умереть. Том все повторяет, что лучше бы он вообще не родился на свет. Мы так любили Дилана, но он не чувствовал себя любимым. Не думаю, что он кого-то или что-то любил. Как это случилось? Я не знаю мальчика, которого видела сегодня [на видеопленке].

Мое отношение к Дилану у меня в голове и у меня в сердце изменилось.

Запись в дневнике, октябрь 1999 года

В октябре, через шесть месяцев после Колумбайн, управление шерифа согласилось показать нам собранные доказательства. Мы с Томом были приглашены на демонстрацию материалов.

Моя реакция на эту новость была сложной. После месяцев домыслов, слухов и ложной информации облегчением было, наконец, узнать правду. В то же время (и по той же причине) я просто окаменела от ужаса. За неделю до демонстрации доказательств я писала: «Эта встреча потребует от меня больше мужества, чем у меня есть. Я могу верить в то, что все произошло именно так, как я придумала, до тех пор, пока не поговорю со следователями. Я не хочу, чтобы они разрушили тот образ Дилана, который живет у меня в голове».

За два дня до мероприятия позвонил Гари Лозов. Управление шерифа сообщило ему, что частью их отчета будут видеозаписи, и он хотел предупредить нас, что, когда мы будем смотреть их, может быть «больнее, чем двадцатого апреля».

Гари предположил, что полицейские говорят о записях с камер видеонаблюдения. Том сказал, что он откажется смотреть запись бойни. Я же не могла поверить, что мы вообще обсуждаем такой вопрос. Если я увижу, как Дилан убивает людей, я сойду с ума.

Ночью перед назначенной встречей мы с Томом составили список вопросов. Мы все еще были убеждены, что Дилан был пассивным участником трагедии или случайно оказался вовлечен в действия, значения которых он в то время не понимал. Судя по слухам, в доме Харрисов нашли армейские учебные материалы по технике промывания мозгов. История о такой находке только укрепила нашу веру в то, что Дилан был еще одной жертвой трагедии. Это было вполне правдоподобно: мистер Харрис служил в армии. Я тешила себя фантазиями о том, что мы сможем прийти на общую поминальную службу.

Но это был только один момент. Я уже начинала понимать, какой хрупкой была та конструкция, которую мы создали. Отрицание было для меня необходимым защитным механизмом. Возможно, оно даже помогло мне выжить. Но с течением времени становилось все труднее его поддерживать. Большая часть того, о чем сообщали средства массовой информации, была ложью, что укрепляло наш скептицизм. Но мы знали, что Дилан принимал участие в покупке оружия, а также было много надежных свидетелей, которые видели, как Дилан стрелял в детей, и слышали его распаленные ненавистью крики. Трещин в моей замечательно подогнанной системе становилось все больше.

Как я и подозревала, встреча в управлении шерифа заставила эту систему лопнуть, как проткнутый воздушный шар.

Сегодня та моя жизнь, которую я вела раньше, закончится по-настоящему. Если завтра я узнаю ужасные вещи, которые мне придется нести до конца своей жизни, то я буду вспоминать сегодняшний день как конец лучших времен. Сегодня вечером мы работали над нашими вопросами. Байрон крепко обнял меня, чтобы помочь держать себя завтра. Надеюсь, грядущий день не разрушит мои воспоминания о мальчике, которого я любила. Я не знаю, что за видеозаписи они собираются нам показать.

Запись в дневнике, октябрь 1999 года

Утром восьмого декабря мы пришли в управление шерифа. Мы уже встречались с главным следователем Кейт Баттен и следователем Рэнди Уэстом, когда они допрашивали нас в конторе нашего адвоката вскоре после стрельбы. Присутствовали они и во время нашего посещения библиотеки старшей школы Колумбайн. В общении с нами они показали себя прекрасными профессионалами, и я никогда не была более благодарной им, чем в тот день.

Поздоровавшись со всеми, мы с Томом заняли два стула из тех, которые рядами стояли в комнате, отведенной для официальной демонстрации улик. Я подумала о Харрисах и о других семьях, дети которых пострадали в Колумбайн. Сидеть на одних и тех же стульях в разное время — только так мы могли приблизиться друг к другу.

Указывая на разные помещения на плане школы, который вывели на экран проектора, Кейт и Рэнди начали рассказывать о том, что Эрик и Дилан сделали утром двадцатого апреля 1999 года. Мы с Томом в первый раз услышали из официального источника, что же именно произошло в тот день и в те дни, которые предшествовали ему.

То, о чем я расскажу дальше, очень тяжело для восприятия, и принять решение о том, стоит ли об этом говорить, было нелегко. Жертвам трагедии и их родным и так пришлось пройти через громадные трудности, и я не хотела описывать сами события, чтобы не усугублять страдания, которые они уже перенесли. Также есть основания предполагать, что подробные описания таких преступлений могут стать образцом для подражания для других психически больных людей, тогда как исключение наглядных материалов и выразительного языка уменьшит вероятность распространения заразы.

Вместе с тем для меня важно рассказать об акте ужасного насилия, который Дилан и Эрик совершили перед своей смертью. Поскольку большая часть этой книги посвящена моей любви к Дилану, для меня также очень важно признать порочность его последних минут на земле. Обыкновенно я не приуменьшаю то, что он совершил, чтобы успокоить себя, и всегда буду помнить о том, как бы я чувствовала себя, если бы Дилан был одним из невинных людей, убитых или раненых в тот день. Здесь я намереваюсь почтить память бедных детей и их учителя, которые пали жертвами.

Кейт начала говорить. Бойня была тщательно спланирована. Чтобы направить внимание в другую сторону, Эрик и Дилан заложили небольшую бомбу в поле, примерно в трех милях от здания школы. Они надеялись, что этот взрыв отвлечет работников служб экстренной помощи от происходящего в школе. Ребята приехали в школу и вошли в здание в 11:15 с двумя спортивными сумками, где лежали бомбы, сделанные из баллонов с пропаном. Около входа они наткнулись на Брукса Брауна, который упрекнул Эрика в том, что он пропустил важный тест. На это Эрик ему спокойно сказал: «Это уже не важно». А затем Харрис предупредил его: «Брукс, ты мне теперь нравишься. Уходи отсюда. Иди домой».

Эрик и Дилан установили бомбы в столовой, вернулись в свои машины и начали ждать. Когда бомбы в столовой не взорвались, мальчики встретились и направились в сторону здания, после чего по ступеням поднялись к западному входу школы и начали стрелять.

Кейт не рассказывала нам многие ужасные детали: что мальчики говорили, как жестоко они обошлись с некоторыми людьми или где пули или обломки настигли своих жертв. Она приложила все усилия, чтобы не перегружать нас видео- и аудиозаписями, вместо этого сведя свой рассказ к хронологическому перечислению того, кто кого застрелил, какое оружие при этом использовалось и где в здании школы пострадал каждый человек. Намеренно это было сделано или нет, но я посчитала поступок Кейт актом милосердия и была ей благодарна за него.

Эрик выстрелил в Рейчел Скотт и Ричарда Кастальдо. Девушка погибла мгновенно, а Ричард получил множество тяжелых ранений, и нижняя часть его тела так и осталась парализованной. Затем Эрик стрелял в Дэниела Рорбофа, Лэнса Кирклина и Шона Грейвса, которые поднимались к ним. Дэниел был убит, а двое других — ранены. Пятеро учеников сидели на траве напротив западного входа. Эрик выстрелил в них. Майкл Джонсон был ранен, но продолжал бежать и скрылся. Марк Тейлор был ранен несколько раз, упал на землю и притворился мёртвым. Еще трое учащихся скрылись.

Дилан направился по ступенькам к входу в столовую. Он выстрелил в Лэнса Кирклина, перешагнул через лежащего Шона Грейвса и вошел в здание. Эрик, все еще находившийся снаружи, выстрелил в учеников, сидящих около двери в столовую и ранил Анну-Марию Хокхалтер. Не выстрелив ни в кого и не проверив заложенные в помещении бомбы, Дилан присоединился к нему, и вместе они открыли огонь по ученикам, которые пытались перелезть через ограду футбольного поля, но не попали ни в одного из них.

Услышав странные звуки с улицы, учительница Патти Нильсон спустилась со второго этажа, чтобы прекратить то, что она посчитала игрой на камеру или глупой шуткой. Когда она подошла к дверям западного входа, мальчики выстрелили, и осколками стекла ранило ученика Брайана Андерсона и саму Нильсон. Учительница бросилась в библиотеку и велела ученикам укрыться под столами. Сама она залезла под конторку библиотекаря и набрала 911.

Вскоре вооруженный охранник школы Колумбайн помощник шерифа Нил Гарнер появился на стоянке. Эрик выстрелил в него, Гарнер отстреливался, но зацепить нападавшего не удалось. Между Гарнером, еще одним офицером полиции округа Джефферсон и Эриком чуть позже произошла еще одна перестрелка, но ранен никто не был.

Мальчики ворвались в школу. Эрик выстрелил из своей винтовки сорок семь раз. Дилан три раза стрелял из пистолета и дважды — из обреза. Также они повсюду бросали сделанные из обрезков труб бомбы.

Эрик и Дилан бежали по коридору, стреляя во всех, кто попадался им на пути и бросая бомбы. Стефани Мансон была ранена пулей. Минутами ранее тренер Дейв Сандерс, который успел эвакуировать людей из столовой, убедился, что они в безопасности, и побежал на второй этаж, чтобы предупредить как можно больше людей. Выбежав из-за угла, они с еще одним учеником увидели на другом конце коридора Эрика и Дилана. Оба тут же попытались убежать, но нападавшие открыли по ним огонь, смертельно ранив Дейва, но упустив ученика. До сих пор так и неизвестно, чей выстрел убил Сандерса. Другой учитель Рич Лонг помог Дейву добраться до классной комнаты, где двое учеников, Аарон Хэнси и Кевин Старки, пытались оказать ему первую медицинскую помощь. Тем не менее, несмотря на их усилия, учителя не успели вовремя эвакуировать, и он умер в тот же день.

Дилан и Эрик бросили через перила лестницы две бомбы в столовую; эти бомбы взорвались. Взорвалась и бомба, брошенная в коридор перед библиотекой. Затем мальчики вошли туда. Эрик выстрелил в стол, под которым прятался Эван Тодд. Эван был ранен, но серьезно не пострадал. Дилан застрелил Кайла Веласкеса, прятавшегося под компьютерным столом. Мальчики перезарядили оружие и начали стрелять в сотрудников экстренных служб, эвакуирующих школьников. Затем Дилан выстрелил в стол, ранив Дэниела Стиплтона и Макайю Холла. Эрик, даже не заглянув под компьютерный стол, начал стрелять и смертельно ранил Стивена Курнова, а затем зацепил Кейси Руджсеггер. Он перешел к следующему столу и убил Кэсси Бернал. Дилан выстрелил в Патрика Айрленда, который пытался помочь Макайю Холлу.

Эрик начал палить куда попало. Дилан выстрелил в выставочный стенд, а затем — в ближайший стол, где прятался Марк Кинтген. Он выстрелил еще раз, ранив Лизу Кройтц и Валин Шнур. Потом он убил Лорен Тоунсенд.

Эрик заглянул под стол, чтобы поиздеваться над сидевшими под ним двумя девушками, затем выстрелил в Николь Ноулен и Джона Томлина. Когда Джон попытался выбраться из-под стола, Дилан убил его. Эрик выстрелил в Келли Флеминг, и она мгновенно умерла. Он снова открыл огонь по Тоунсенд, которая уже была мертва, и ранил Жанну Парк и уже во второй раз Лизу Кройтц.

Мальчики подошли к столу, чтобы перезарядить оружие. Эрик заметил Джона Саведжа, знакомого Дилана. Джон спросил Дилана, что они делают, на что тот ответил: «Да так, просто людей убиваем». Потом Саведж спросил нападавших, убьют ли они его. Дилан приказал ему выбираться из библиотеки, после чего Джон сразу же покинул комнату.

Эрик выстрелил и убил Дэниела Маузера. Затем оба мальчика открыли огонь по еще одному столу, под которым прятались Дженифер Дойл, Остин Юбэнкс и Кори ДеПутер. ДеПутер погиб, а Дойл и Юбэнкс были ранены. Потом Эрик и Дилан заметили раненого Эвана Тодда и насмехались над ним.

Эрику разбило нос отдачей от обреза, и у него было сильное кровотечение. Возможно, поэтому мальчики решили покинуть библиотеку и направились к выходу. Дилан выстрелил в комнату отдыха для персонала и попал в телевизор. Он разбил стул о конторку библиотекаря, прямо над тем местом, где пряталась Патти Нильсон.

Потом оба парня ушли из библиотеки. После этого тридцать не пострадавших детей и десять раненых сумели выбраться из здания. Патрик Айрленд и Лиза Кройц остались в комнате. Патрик был без сознания, а Лиза не могла двигаться. Патти Нильсон, еще одна учительница и два сотрудника библиотеки заперлись в комнате, прилегающей к библиотеке.

Следующие тридцать две минуты Эрик и Дилан бродили по школе, стреляя во все, что попадалось на пути, и разбрасывая сделанные из обрезков труб бомбы. Кейт Баттен подчеркнула, что в это время в здании еще оставалось от двухсот до трехсот человек. В школе было много учителей и персонала, которые не эвакуировались, чтобы защитить оставшихся детей. Во время своего рассказа Кейт снова и снова повторяла, что просто удивительно, что больше никто не был убит. Мальчики вернулись в столовую и попытались взорвать бомбу, которую оставили там ранее. По пути они заглядывали в стеклянные двери классов, смотрели в глаза прячущимся там детям, но не пытались проникнуть внутрь или стрелять. Они больше никого даже не ранили. Они прошли в столовую, а затем — на кухню. Потом Эрик и Дилан вернулись в библиотеку. Перед тем, как покончить с собой, они стреляли через окна по полицейским снаружи. Самые большие бомбы мальчики оставили в своих машинах с таймерами, установленными примерно на двенадцать часов дня. Бомбы не взорвались.

Патрик Айрленд пришел в себя и сумел доползти до окна библиотеки, из которого он выпал прямо на руки двух бойцов отряда SWAT, стоявших на крыше бронетранспортера. Лизу Кройтц, получившую несколько пулевых ранений, эвакуировали позднее вместе с четырьмя подростками, которые прятались в комнате отдыха персонала.

Один учитель Уильям «Дейв» Сандерс был мертв, а также погибли двенадцать учеников: Кэсси Бернал, Стивен Курнов, Кори ДеПутер, Келли Флеминг, Мэтью Кетчер, Дэниел Маузер, Дэниел Рорбоф, Исайя Шульц, Рэйчел Скотт, Джон Томлин, Лорен Тоунсенд и Кайл Веласкес. Двадцать четыре ребенка были ранены, трое пострадали, пытаясь выбраться из школы.

Я сидела онемев, пока весь этот поток подробной информации о бойне в школе выливался на нас. Это было словно документальный фильм, наполненный такой жестокостью, что при обычных обстоятельствах я бы ни за что не стала его смотреть.

Увы, из всего ужаса без всякой неопределенности вырисовывался один факт: Дилан сделал все это.

Бойня была запланирована заранее, и Дилан принимал участие в планировании. Атака была четко расписана по времени и разработана на основании определенной стратегии. Дилан определенно убивал и ранил людей. Он издевался, когда они просили пощадить их. Он говорил на языке ненависти и отпускал расистские комментарии. Он не проявлял никакого милосердия, сожалений или мук совести. Он застрелил учителя. Он хладнокровно убивал детей.

Меня всегда будет терзать то, как закончились их жизни.

Первый раз за многие месяцы мои глаза были сухи. Я не только не могла охватить умом то, что только что услышала, я ничего вообще не чувствовала. Все, что я напридумывала себе, чтобы выжить, было разорвано в клочья. Блокнот с вопросами, которые мы вчера записывали, нераскрытый лежал у меня на коленях.

Когда до моего сознания начали доходить детали всего сказанного, я поняла и самое шокирующее и ужасающее откровение того утра: разрушения должны были быть еще больше. На самом деле бойня в Колумбайн была неудавшейся попыткой взорвать всю школу. Таймеры на больших, сделанных из баллонов с пропаном бомбах, которые мальчики установили в столовой, были поставлены так, чтобы они сработали, когда в помещении было полно студентов. Из-за ошибки в расчетах они не взорвались. Кейт сказала, что если бы это случилась, то пламя охватило бы переполненную столовую, поймав в ловушку сотни учеников. Мог обвалиться и потолок, в результате чего весь второй этаж упал бы в столовую.

Ужас от того, что произошло, померк по сравнению с тем, что планировали мальчики. Я едва могла дышать, думая об этом. Какой ужасной ни была эта трагедия, она могла бы быть намного, намного страшнее. И это действительно хотел сделать мой сын!

Собравшись с силами, Том начал задавать вопросы. Самая большая тайна была все еще не раскрыта: каким было душевное состояние Дилана? Почему он был там? Какие мысли и чувства заставили его принять участие в этом зверстве?

Мы считали, что Дилан не оставил никаких объяснений своим действиям. Следователи уже говорили нам, что он стер все содержимое жесткого диска своего компьютера. Они забрали из его комнаты все, что могло каким-то образом позволить нам заглянуть в мысли сына. Мы много раз искали записку. Я просила поискать и друзей Дилана, когда они приходили. Они открывали коробочки с дисками и перелистывали книги. Никто из нас ничего не нашел.

Поэтому мы с Томом все еще цеплялись за последнюю надежду. Было очевидно, что Дилан участвовал в бойне от начала и до конца, но делал ли он это по своей воле? Может быть, ему промыли мозги, накачали наркотиками или каким-то другим образом принудили? Кейт покачала головой и сказала, что полиция уверена, что Дилан принимал участие в стрельбе по своему собственному желанию. Когда мы спросили, как она может быть настолько уверена в этом, она сказала, что мальчики оставили видеозапись.

Это было то самое доказательство, о котором нас предупреждали. Хотя мальчики вместе посещали занятия по видеосъемке, мне в голову никогда не приходило, что они могут снять самих себя. Новость о том, что они это сделали, заставила все мое нутро сжаться от ужаса и благоговейного страха. Тем не менее, я была совершенно не готова к тому, что увидела, когда Кейт вставила кассету в магнитофон и нажала на клавишу Play.

Моя жизнь снова раскололась на части. Если бы я этого не видела, ни за что бы не поверила. Сбылись мои самые ужасные кошмары. Я все думаю о его сумасшедшей ярости и желании умереть. Он лгал нам и своим друзьям. Сочувствие было ему совершенно чуждо. Я постоянно пытаюсь понять, как этот чудесный, любимый ребенок мог дойти до такого. Я так злюсь на Бога за то, что он сделал с моим сыном.

Запись в дневнике, октябрь 1999 года

«Подвальные ленты» были видеозаписями того, как Дилан и Эрик говорят на камеру в разных местах и разное время. Они были сделаны за несколько недель до стрельбы. Чаще всего съемки проходили в спальне Эрика, расположенной в подвале, что объясняет название, которое мальчики дали своим фильмам.

Мы и понятия не имели о том, что эти фильмы существуют, но к тому моменту, когда на экране появилось изображение, я поняла, что мне придется распроститься со всеми своими предположениями о жизни сына и причинах, которые привели к участию в зверских убийствах и его собственной смерти.

Мое сердце почти остановилось, когда я первый раз увидела Дилана и услышала его голос. Он выглядел таким же, каким я его помнила, и говорил точно так же. Это был мальчик, по которому я так тосковала. Тем не менее, через несколько коротких секунд слова, которые он произносил, достигли сознания, и мой разум пошатнулся. Я встала со стула, спрашивая себя, успею ли добежать до туалета до того, как меня стошнит.

Дилан и Эрик вели себя нелепо, рисовались, разыгрывая представление для себя и своей невидимой аудитории. Я никогда не видела на лице Дилана выражения такого насмешливого высокомерия. От удивления я открыла рот, когда услышала слова, которые они использовали — отвратительные, мерзкие, расистские, унижающие выражения. Их никогда не произносили и не слышали в нашем доме.

Взаимоотношения между мальчиками теперь лежали на поверхности, и это тоже было откровением. Я чувствовала, как в крови бурлит адреналин, мешая сосредоточиться, но информация на кассетах была такой важной, что я даже не решалась моргнуть.

В первой записи мы увидели Эрика, ведущего себя как распорядитель церемонии и рассказывающего о том, что он хотел показать в этом фильме, в то время как Дилан добавлял высокомерные комментарии. На первый взгляд, Эрик выглядел спокойным, здравомыслящим человеком, тогда как Дилан бесновался на заднем плане. Было очевидно, что ярость Дилана — это ключевой момент в их взаимоотношениях. Эрик снова и снова призывал моего сына «почувствовать гнев», и Дилан подчинялся, превращая в злость все, что он мог держать в себе, и поддерживая себя в таком состоянии. Обвинения, которые он бросал, были смехотворными, особенно когда он вспоминал обиды своего дошкольного детства.

Психологи, которые смотрели эту видеозапись, пришли к подобному выводу: Эрик использовал тихо тлеющую, депрессивную злость Дилана, чтобы питать свой садизм, а Дилану были нужны разрушительные порывы Эрика, чтобы пробудиться от своей пассивности. Мне потребовались годы, чтобы разобраться в том, что я слышала на пленке, и понять роль злости в саморазрушении Дилана.

Сквозь приводящую в ужас браваду и шокирующие слова, вылетающие из его рта, я могла видеть знакомую подростковую неуверенность в себе, то же самое неуклюжее смущение, которое Дилан демонстрировал каждый раз, когда Том доставал видеокамеру, чтобы снять домашнее видео. Я хотела просочиться сквозь экран и избить сына кулаками, закричать на него и одновременно — вернуться назад во времени, обнять его и сказать, что мы его очень любим и что он не одинок.

Я уже не помню, в каком порядке проигрывали отрывки. В одном из них мальчики, сидя на стульях перед камерой, ели и пили что-то алкогольное прямо из бутылки. Они составляли списки людей, которым хотели причинить боль, и описывали, что бы они с ними сделали. (Как заметила Кейт, ни один из людей, упомянутых на кассете, не пострадал во время стрельбы.) В другом отрывке Дилан держал камеру, а Эрик переодевался и демонстрировал оружие. Они говорили о том, что весь план надо держать в тайне. Эрик показывал, как тщательно он спрятал оружие, чтобы родители ничего не нашли.

Здесь Кейт сделала замечание в наше пользу. Она сказала, что эта часть фильма была просто сенсацией даже для тех, кто работает в правоохранительных органах. Следователи не смогли обнаружить один из тайников Эрика, когда первый раз обыскивали дом Харрисов. Им пришлось вернуться еще раз после того, как они посмотрели видеозапись. Кейт добавила, что люди, которые были в той комнате, придя домой, обыскивали комнаты своих детей так, как никогда раньше не делали.

Дилан рассуждал о том, как бы ему пронести свой только что купленный дробовик в наш дом. Сын отпилил ствол, сделав ружье короче, так что его было легче спрятать. Хранить такое оружие было противозаконно. Он рассказывал, что собирается спрятать ружье под пальто и проскользнуть в свою комнату так, что никто ничего и не заподозрит. Мы так никогда и не узнали, хранился ли дробовик у нас дома или где-то еще. Возможно, он лежал в изголовье кровати Дилана: о том, что там есть полость, можно было догадаться, только перевернув кровать на попа. Видя все это, я ощутила полную безнадежность. Даже если бы мы продолжали обыскивать комнату сына, как мы делали на протяжении шести месяцев после того, как он попал под арест в одиннадцатом классе, мы, скорее всего, все равно ничего бы не нашли.

В одном месте на видеозаписи Дилан отпустил издевательский комментарий по поводу моих родных, и еще один — насчет своего старшего брата Байрона. Мы жили в горе уже целых шесть месяцев, и никто не нес этот груз с большим достоинством, чем Байрон. Наш старший сын с потрясающим тактом и храбростью выступил вперед и принял на свои плечи ужасную ответственность. В этом была определенная ирония. В жизни Дилана было так мало того, на что он мог бы жаловаться или злиться, что для того, чтобы поддерживать свою ярость, которая была нужна Эрику, сыну приходилось хвататься за такие соломинки, как отношения с братом или редкие встречи с родственниками.

В другом месте Дилан жаловался Эрику по поводу того, что я заставила его участвовать в праздновании Песаха. В те выходные, когда они сделали эту видеозапись, я решила провести традиционный обед и пригласить нашу соседку. Я спросила сыновей об их рабочем расписании, чтобы все запланировать. Ответ Дилана показался мне грубым и эгоистичным. Он не хотел ни в чем участвовать. Самый младший за столом должен был прочитать часть службы, а он стеснялся.

Я попросила сына подумать еще:

— Я знаю, что этот праздник для тебя ничего не значит, но он многое значит для меня. У нас будет вкусный обед. Не мог бы ты там быть для меня?

Когда Дилан сказал, что будет, я поблагодарила его и сказала, что очень рада. Затем он записал то самое видео, где жалуется Эрику, что ему придется пойти.

Эрик, который играл с пистолетом, пока Дилан говорил, вдруг замер, когда услышал слово «Песах». Он не знал о том, что я из еврейской семьи. Когда Дилан понял, что проговорился, он попытался дать задний ход. Казалось, он боится реакции Эрика. Сын сказал своему другу, что я не настоящая еврейка, а только на четверть или даже на одну восьмую. Я даже не могла сказать, чего Дилан больше боится: что его будут осуждать или просто застрелят.

Наконец, Эрик снял повисшее напряжение, посочувствовав Дилану. Глядя на все это, я думала: «Вы маленькие глупые идиоты! Все эти разговоры о том, что вы ненавидите всех и каждого… А вы ведь даже не знаете, о чем говорите! Вы все это сами придумали, чтобы не прекращать злиться». Самое ужасное во всем этом было то, что, в этот момент, казалось, Дилан и сам почти понял это.

Еще в одном месте Эрик предложил, чтобы они сказали что-нибудь о своих родителях. В этот момент Дилан опустил глаза и сказал почти неслышно:

— Мои родители всегда ко мне хорошо относились. Я не хочу ругать их.

Ни один из них даже не подумал о том, какую боль то, что они запланировали, принесет людям, которые их любят. В другой записи они дошли до того, что объявили, что их родители и друзья не несут никакой ответственности за то, что скоро произойдет. Видимо, мальчики решили, что эта небольшая деталь изменит ситуацию для их родных после того, как все будет кончено.

Последний отрывок был самым коротким. И он же оказался для меня самым трудным. В нем мальчики остановились на несколько секунд, чтобы попрощаться с близкими, перед тем, как пойти взрывать школу. Все их вооружение было разложено вокруг, как будто они отправлялись в экспедицию. Эрик оставил своей семье распоряжения о том, как поступить с его имуществом.

Дилан не злился, не говорил о ненависти или о мести. Он ни словом не упомянул о смерти и разрушениях, которые вскоре последуют. От бравады, которой сын щеголял в предыдущих видеозаписях, не осталось и следа. Но он и не плакал, а выглядел каким-то безжизненным, смирившимся со своей участью. Что бы он ни собирался сделать, Дилан шел в школу, чтобы покончить с собой. Он смотрел в сторону от камеры, как будто разговаривал сам с собой. Сын помолчал, потом мягко сказал: «Просто знай, что я ухожу в лучший мир. Эта жизнь никогда мне особенно не нравилась…»

Глядя на это, мне пришлось закусить губу, чтобы не закричать: «Остановись! Остановись! Не оставляй меня! Не делай этого! Не убивай этих людей! Дай мне шанс помочь тебе!» Но где бы он сейчас ни был, Дилан уже не мог меня слышать.

Туфекси: «Я не вижу никаких преимуществ от опубликования этих записей. Зато существует вероятность, что они нанесут огромный вред».

Из записи разговоров с социологом Зейнеп Туфекси, февраль 2015 года

Годы спустя нам с Томом пришлось бороться за то, чтобы так называемые «Подвальные ленты» никогда не были показаны широкой публике.

Нам пришлось преодолеть значительное сопротивление. Люди считали, что мы что-то скрываем или пытаемся защитить репутацию Дилана. (Как я сухо сказала Тому, когда мы в первый раз услышали это конкретное обвинение: «Думаю, эту лошадь в сарае уже не утаишь».) Ко мне даже обращались люди, родные которых покончили жизнь самоубийством: «Не думаете ли вы, что опубликование этих видеозаписей могло бы помочь людям понять, почему такое случается?»

Мой ответ на этот вопрос: «Нет, не думаю». Я все еще остаюсь при своем мнении, которое перекликается с многими известными во всем мире работами о самоубийствах и насилии, которые легли в основу этой книги: существует совершенно реальный риск того, что другой ребенок с нарушенной психикой использует эти записи как образец для своей собственной стрельбы в школе.

В какой-то мере Дилан и Эрик уже стали, можно сказать, чемпионами в этой невеселой области. Мы с Томом получали леденящие душу письма от одиноких детей, которые восхищались Диланом и тем, что он сделал. Взрослые, над которыми издевались, когда они были детьми, писали нам, чтобы сказать, что могут понять и мальчиков, и их поступки. Девочки забрасывали нас любовными письмами. Молодые люди оставляли на нашем автоответчике сообщения, где называли Дилана героем и даже богом. После пробной работы в исправительном центре для молодых преступников я узнала, что некоторые заключенные мальчики радовались, когда смотрели телевизионные репортажи из разрушенной школы. Видеозаписи, которые сделали Дилан и Эрик, просочившись в средства массовой информации, стали бы знаменем всех детей, над которыми издевались в школе.

Все эти разговоры вокруг «Подвальных лент» действовали на меня хуже, чем письма, переполненные ненавистью. Если они станут доступны всем, мы уже никогда не сможем контролировать, кто их сможет увидеть. (Даже хронологическое описание событий в школе и рассказ о том, что было на видео, заставляют меня нервничать, и я никогда бы не стала их приводить, не получив одобрение людей, глубоко изучивших эти вопросы.) Мы ни в коем случае не можем позволить этим записям увидеть свет. Много плохого и так уже случилось.

Это не только наше предубеждение. С течением лет наши страхи того, что действия Эрика и Дилана могут вдохновить на нечто подобное других несчастных детей, подтвердились уже не раз. Материалы, связанные с Колумбайн, были обнаружены среди вещей стрелка из Виргинского политехнического института Чо Сын Хи и стрелка из начальной школы Сэнди-Хук Адама Лэнза. Исследование, результаты которого были опубликованы компанией ABC News в 2014 году, показывает, что «по крайней мере семнадцать нападений и тридцать шесть предполагаемых дел или серьезных угроз, происшедших после событий в школе Колумбайн Хай, могут быть связаны с бойней 1999 года».

Мы нисколько не сомневаемся, что рассказы о самоубийствах или поведении самоубийц могут заставить других уязвимых людей сделать нечто подобное. Более пятидесяти исследований по всему миру напрямую связывают репортажи о самоубийствах в выпусках новостей с возрастающим количеством похожих или точно таких же попыток лишить себя жизни. Такое явление называют «подражающими самоубийствами» или эффектом Вертера — термином, который предложил социолог Дэвид Филлипс в семидесятые годы. Само название подчеркивает, насколько давно мы знаем об этом явлении: еще в восемнадцатом веке ряд молодых людей, подражая герою романа Гете «Страдания юного Вертера», кончали с жизнью, как он, надев желтые панталоны и голубой сюртук.

То, что об эффекте Вертера стало известно средствам массовой информации, несомненно, спасло немало жизней. Возможно, вы замечали, что в выпусках новостей редко сообщают о самоубийствах, особенно о самоубийствах подростков. Это не случайно; средства массовой информации следуют указаниям Центра по контролю за заболеваниями и Национального института психического здоровья, специалисты которых считают, что ограничение показа и поверхностное освещение таких событий может спасти кому-то жизнь.

В этих указаниях рекомендуется, чтобы средства массовой информации избегали настойчивого повторения, приукрашивания или сенсационных репортажей. Они не должны давать упрощенные объяснения причинам самоубийства. Нельзя наглядно показывать, как человек лишил себя жизни. Предсмертные записки нельзя воспроизводить ни в каком виде. Журналисты должны избегать использования изображений мест смерти, запоминающихся объектов и горюющих членов семьи.

Согласившись освещать самоубийства в средствах массовой информации не как преступления, а как часть огромной проблемы со здоровьем, журналисты, работающие на основные телерадиокомпании страны, спасают множество жизней. Двумя случаями, в которых делается исключение, являются самоубийства знаменитостей и самоубийства, связанные с убийствами. Нет, я далеко не так наивна, чтобы поверить, что когда-нибудь увижу мир, где не будет широкого освещения смерти хорошо известного человека, такого как Робин Уильямс, или такого события, как стрельба в начальной школе Сэнди-Хук. Как бы ни были трагичны эти события, они становятся сюжетами для новостных репортажей. Но существует много способов подойти к рассказу о них ответственно, и существуют убедительные доводы не забывать об этом. По крайней мере, я считаю, что есть веские доводы для того, чтобы изменить освещение самоубийств, связанных с убийствами, в средствах массовой информации.

Все больше исследований указывают на то, что количество массовых перестрелок в Соединенных Штатах неразрывно связано не только с легкой доступностью оружия большой мощности и отсутствием знания о том, как сберечь свое психическое здоровье, но и с тем, как средства массовой информации показывают такие события. И если такой информационный фон может вызывать или усиливать волну подражающих самоубийств, то я полностью согласна с такими специалистами как доктора Фрэнк Окберг и Зейнеп Туфекси в том, что необходимо разработать новый набор инструкций по освещению самоубийств, связанных с убийствами.

Конечно, существует существенная разница между тем, как эти события освещаются в легальных, общедоступных новостных организациях, и тем, что происходит в самых темных углах сети Интернет или даже на кабельных каналах новостей, идущих двадцать четыре часа в сутки. Мэг Мориц, репортер и профессор, которая внимательно следила за освещением событий в Колумбайн в средствах массовой информации, напомнила мне, что журналисты, задавая вопросы, часто вынуждены мгновенно принимать решения в едва ли располагающей к этому обстановке. Но даже если и так, будет вполне разумно ждать от сотрудников легальных новостных организаций того, что они будут следовать передовым практическим инструкциям.

Многие из этих инструкций что-либо запрещают. Нельзя показывать изображения стрелка, особенно те, где он держит в руках оружие или одет так, как пришел на бойню. Нельзя показывать оружие, которое он использовал, или другие вещественные доказательства. Нельзя постоянно повторять имя стрелка, нужно употреблять слова «убийца», «преступник». Нельзя давать сюжеты в прямой эфир, публиковать видеозаписи, которые сделали стрелки (такие, как «Подвальные ленты») или записи, которые они разместили в социальных сетях. Нельзя сравнивать одного убийцу с другим, особенно подчеркивая количество убитых ими. Туфекси считает, что цифры — как много погибших и раненых, сколько пуль было выпущено — и фотографии особенно возбуждают, так как дают повод посоревноваться. Нельзя делать сенсацию из жестокости преступления или количества тел, например, писать «самое большое количество убитых и раненых за всю историю страны!» Нельзя упрощать мотивы, которые привели к преступлению.

И, самое главное, нельзя неосторожно делать героев из убийц. Это кажется очевидным, но когда происходят подобные события, вам не удастся избежать подробных (и, я буду настаивать, фетишистских) описаний того, какое оружие использовали убийцы, как они его прятали, что они делали и ели в тот роковой день, что было на них надето. Их имена становятся знакомыми в каждом доме. Мы знаем их любимые блюда, видеоигры, фильмы и группы. Конечно, эти детали неизбежно просочатся в средства массовой информации: утечки всегда случаются, а Интернет есть Интернет. Но если эти изображения и упомянутые выше подробности могут усиливать или вызывать жестокость, они не должны бесконечно повторяться по каналу CNN.

Доктор Фрэнк Окберг — психиатр, основоположник изучения посттравматического стресса и почетный председатель находящегося в Колумбийском университете Центра имени Дарта по изучению журналистики и травматических эпизодов. Рассказывая журналистам о травмах, он советует расширить дискуссию о травматических событиях, а не делать из них сенсацию. Какие именно детали на самом деле помогут нам объяснить произошедшее? На какие источники мы можем сослаться? Как мы можем включить эту трагедию в более широкое понятие психического здоровья?

Очень большим шагом вперед было бы просто перестать поспешно высказывать свои заключения, а особенно — упрощать причины, которые привели к трагедии. Стрелки в школах не убивают людей «из-за» жестоких видеоигр или музыки в стиле техно, а люди не кончают с собой из-за того, что потеряли работу или расстались со своей девушкой. Во многих статьях, которые я читала после смерти Робина Уильямса, люди пишут, что были поражены тем, что такой богатый и всеми любимый человек мог чувствовать, что ему незачем жить. Конечно, деньги и популярность не защищают людей от болезней психики, а лишь приводят к ним.

Когда мы упрощаем причины смерти, возникает риск того, что кто-то может предположить, что любовные неприятности или проблемы на работе — это повод подумать о смерти. Увольнение или разрыв отношений могут усугублять отчаяние человека, но людей все время бросают и увольняют, эти события сами по себе не могут объяснить, почему кто-нибудь кончает с жизнью самоубийством. Подобным же образом доказано, что жестокие видеоигры понижают порог чувствительности к восприятию жестокости у детей и представляют определенную опасность для уязвимых подростков, которые борются с психическим заболеванием или испытывают еще какие-либо трудности. Но стрелки в школах берутся за оружие не потому, что играли в Grand Theft Auto или Doom.

Я очень надеюсь, что приведенные здесь рекомендации будут восприняты не как выступление в пользу цензуры или угроза свободе слова, а как призыв к этичному освещению событий. (В качестве примера поступка, который вызвал мое большое уважение, могу привести писателя Стивена Кинга, который попросил издателя отозвать из продажи свой роман «Ярость» после того, как несколько школьных стрелков цитировали книгу.) Самая типичная фотография из Колумбайн — это стоп-кадр с камеры видеонаблюдения, где видны Дилан и Эрик в полном полувоенном обмундировании, размахивающие оружием в школьной столовой. Когда бы я не видела ее — особенно если фотография сопровождается статьей, которая якобы подразумевает более конструктивный подход к проблеме, — мне приходится сдерживаться, чтобы не швырнуть журнал через всю комнату.

Конечно, есть образцы того, как освещение различных событий в средствах массовой информации меняется к лучшему. Хороший репортер никогда не мечтает о том, чтобы опубликовать имя жертвы сексуального насилия или сведения о секретных передвижениях войск. Возможно, вскоре будет также немыслимо опубликовать фотографию убийцы поверх числа убитых и раненых им людей на кроваво-красном фоне.

Некоторые новостные компании начинают прислушиваться к подобным рекомендациям. В 2014 году консервативная канадская широковещательная сеть решила не называть имя и не публиковать фотографию преступника, ранившего пять офицеров полиции, двое из которых умерли. В передовой статье, которую они выпустили, это решение объяснялось так: «Очень легко рассказать о жизни убийцы, прочесать его спутанную страницу в фейсбуке, порассуждать о мотивах, но эти действия на самом деле только укрепят ощущение того, что его акт насилия в какой-то мере справедлив». Я не настаиваю на том, что имена убийц должны скрываться, как это делают многие аналитики в области средств массовой информации, и буду только рада дать возможность давать рекомендации кому-нибудь более квалифицированному. Тем не менее, существенно то, что серьезные широковещательные компании при освещении событий идут на компромисс и не сообщают таких деталей.

Во многих европейских странах национальные советы по новостям отслеживают, как освещаются различные события, и наказывают за нарушения. Возможно, в Соединенных Штатах этого нельзя сделать, и, может быть, никто и не захочет таких нововведений (хотя мне очень хотелось бы, чтобы нашлась управа на National Enquirer, где опубликовали просочившиеся в СМИ снимки с места преступления из Колумбайн, в том числе и фотографию мертвых Дилана и Эрика в библиотеке). В лучших отделах новостей каждый день ведутся разговоры о чувствительности, подражании и травме. Я верю, что с течением времени и улучшением образования агентства новостей будут следовать вышеприведенным рекомендациям добровольно, по той простой причине, что это правильные и нужные вещи. Сейчас же, если вы видите репортаж или заметку, которые считаете безответственными, вы можете (как это делаю я) послать электронное письмо в новостную компанию или высказать свои возражения в социальных сетях.

Страх волны подражаний был главной причиной, по которой мы с Томом так сопротивлялись тому, чтобы «Подвальные ленты» были рассекречены. Но это был не единственный аргумент. Если отвлечься от того, к чему деструктивное поведение одних отчужденных детей может подтолкнуть других, я была в ужасе от одной мысли о том, что друзья и родные убитых и раненых могут невольно получить еще одну травму, просто пролистывая журнал на стойке в супермаркете или сидя у телевизора в спортбаре.

Также меня тревожило то, что публикация записей будет и дальше поддерживать такую удобную фантазию о зле, которое бывает только таким, что только круглый дурак не сможет его распознать. Для меня трагедия в Колумбайн была доказательством того, какой опасной может оказаться такая фантазия. Когда вы видите Дилана на этих пленках, вы думаете: «Этот ребенок — сумасшедший, он практически кипит от гнева. Он планирует настоящую жестокость и свое собственное самоубийство. Его родители, должно быть, полные идиоты. Не может быть, чтобы они жили с таким человеком в одном доме и не знали, что он опасен».

Все, что я могу сказать по этому поводу, — это то, что я сама бы так подумала.

Не было никакого способа подойти к публикации этих записей ответственно. Не было и убедительной причины выпустить их на суд широкой общественности. Целая армия профессиональных следователей и психологов изучила пленки и не смогла прийти к однозначному заключению о том, почему Дилан и Эрик совершили свое кошмарное преступление. Что вообще собирались там изучать обычные граждане?

Я часто думаю, что куда более поучительно — и страшно — было бы показать то видео, где мы снимали Дилана в день его выпускного бала, за трое суток до бойни, улыбающегося и шутливо бросающего маленькие снежки в отца, держащего камеру. На мой взгляд, демонстрация того, как отчаявшиеся люди могут маскировать свои истинные чувства и намерения — это куда более важная вещь.

Записи так и остались частными. Противники тайн в ярости, но никаких открытий для них не будет. Там просто нет ничего, что стоило бы видеть.

Мое отношение к Дилану и в моем разуме, и в сердце изменилось. Я сейчас так зла на него. Я не могу понять, что я как мать сделала, что он почувствовал себя таким несчастным, злым, оторванным от людей.

Запись в дневнике, октябрь 1999 года

Когда мы вышли из управления шерифа после просмотра «Подвальных лент», мне казалось, что все мое тело в оцепенении. На парковке я шатаясь побрела к машине, проглатывая свои слова, как горький напиток. Ужас от того, что мы услышали, — не говоря уж о том, что трагедия могла быть куда более страшной и ущерб мог быть куда более сильным, — практически поставил меня на колени.

В дни и месяцы после той встречи весь мой мир снова был разбит. Просмотр «Подвальных лент», наконец, заставил меня увидеть моего сына таким, каким его видел весь остальной мир. Ничего удивительного, что все считали его чудовищем.

Внутри каждого из нас есть крошечный гироскоп, поддерживающий нас в равновесии и отвечающий за наше положение. Многие месяцы после «Подвальных лент» мой гироскоп не работал. Я с трудом могла сказать, где находится верх.

Когда я оправилась от шока и снова стала что-то чувствовать, меня охватила злость. Меня трясло от одной мысли о том, что Дилан сделал со всеми этими невинными людьми и от того, что жертв могло быть намного больше. Все эти месяцы я носила в своем сердце светлую память о нем, а он разрушил эти воспоминания и вообще все. На День благодарения единственная вещь, о которой я могла подумать, — это поблагодарить, что бомбы не взорвались. Пустой стул Дилана напоминал о других семьях, где в этот день тоже были пустые места за столом. Я держала Байрона за руку, пока он возносил благодарности за еду и за нас, но поддерживать разговор я не могла, как не могла и съесть ничего из того, что было на столе, просто символически откусывала небольшой кусочек. Через жалкие пятнадцать минут, когда Байрон извинился, встал из-за стола и понес свою тарелку на кухню, мы с Томом оба расплакались.

Этой осенью у меня начались проблемы с желудочно-кишечным трактом. Когда подошло время ежегодного посещения гинеколога, мой врач явно был потрясен тем, как я выгляжу и разговариваю. Я знала его много лет, он принимал роды, когда родился Дилан. Я забеременела одновременно с женой доктора, поэтому мы с ней посещали одни и те же занятия по уходу за младенцами. Как медик и как друг он был непреклонен: мне нужно было найти психотерапевта.

Мне это было нужно даже сильнее, чем он думал. Из-за юридических запретов я не могла посещать какие-либо группы поддержки. И, хотя мои друзья и коллеги очень поддерживали меня, давая возможность делиться воспоминаниями о Дилане, горем и проблемами, но с кем на всем свете я могла поговорить о том, что увидела на этих видеокассетах? Прежде всего, это было невозможно из-за судебного преследования. И теперь, когда на некоторые мои вопросы появились ответы, стыд и гнев заслонили все остальные чувства.

В отчаянии я назначила встречу со специалистом, с которым пыталась работать сразу после нападения в школе. Я всегда подозревала, что он не прошел специальную подготовку для таких сложных случаев, как мой, и эта наша встреча стала последней каплей. После того, как я рассказала врачу, что мы видели и слышали на тех кассетах, он мог только, оцепенев, сидеть на стуле. В конце концов, он признал, что это ему не по зубам, и он не знает, как тут можно помочь. Психотерапевт спросил, не позволю ли я ему проконсультироваться с другим специалистом. Хотя я была благодарна ему за его откровенность и попытку помочь, мы решили расстаться.

Я попросила рекомендации у своего доктора, у друзей, у пастора и раввина. Гари Лозов помогал мне рассматривать кандидатов. Это была приводящая в уныние работа. Один психотерапевт, услышав, кто я такая, никак не мог дождаться возможности повесить трубку. Она совершенно не хотела, чтобы ее втягивали во все те юридические дрязги, которыми была окружена наша семья. Некоторые специалисты демонстрировали слишком назойливый интерес к деталям нашего дела, а другие признавали, что им просто не справиться с такой задачей. Мы продолжали искать, и, наконец, я нашла женщину, которая тоже потеряла ребенка. Это было совсем другое дело. Взглянув в ее глаза, я почувствовала, что вернулась домой.

По правде говоря, несколько дней после «Подвальных лент» я просто слепо злилась на Дилана вместо того, чтобы отпустить свой гнев. Злость блокирует любовь, а только любовь может принести победу.

Именно мой новый психотерапевт помог мне увидеть, почему же тот день в управлении шерифа оказался для меня настолько сокрушительным. Я должна была начать скорбеть по сыну заново. Дилана, которого я уже оплакала, не было; человека, который встал на его место, я даже не могла узнать.

Как портрет Дориана Грея, образ Дилана в моем сознании становился все отвратительнее и отвратительнее каждый раз, когда я осмеливалась на него взглянуть. Защитный механизм, за который я цеплялась все эти месяцы, — вера в то, что сын действовал непреднамеренно, не осознавая того, что делает, или его принудили, — исчез. Злобное лицо, которое я видела в видеозаписях, было той его стороной, которую я не узнавала, стороной, которую я никогда не видела при его жизни. Увидев эти записи, было очень трудно не сказать: «Дьявол — вот кто он на самом деле».

С помощью моего психотерапевта я обнаружила, что не было никакого успокоения в том, чтобы воспринимать Дилана как чудовище. Если копнуть глубже, я не могла сопоставить эту характеристику с тем Диланом, которого я знала. Весь остальной мир мог объяснять то, что он сделал, двумя способами: либо он родился таким злым, либо его вырастили без всяких моральных принципов. Я же знала, что не все так просто.

После того, как мы увидели «Подвальные ленты», я открыла маленькую коробочку, лежавшую в ящике моего письменного стола, где я хранила несколько дорогих мне вещей. Среди них была крошечная лошадка-оригами. Я все время проверяла, лежит ли лошадка в коробочке, иногда доставала ее и рассматривала, словно надеялась, что ее причудливые изгибы дадут ответы на мои вопросы.

Когда Дилану было девять лет, я подхватила ужасную глазную инфекцию, которая не прошла даже после нескольких походов к врачу. Дилан очень волновался, часто проверял мои глаза, искал улучшения. Он был физически привлекательным ребенком, и я все еще помню ощущение его руки на моем плече, когда сын с волнением вглядывался мне в глаза. Еще окончательно не оправившись от болезни, я обнаружила на своем столе крошечную крылатую лошадку, сделанную из сложенной бумаги. К ней прилагалась написанная детским почерком записка: «Надеюсь, что мой выздоровительный Пегас поможет тебе выздороветь. Я сделал его специально для тебя. С любовью, Дилан».

Как я могла сопоставить херувима с облаком золотистых волос, который, смеясь, осыпал мое лицо поцелуями, и мужчину — убийцу — на экране? Как мог ребенок, который сделал для меня «выздоровительного» пегаса быть тем человеком, которого я видела в записях? Мне нужно было совместить мальчика, матерью которого я была, с тем, кем он стал в конце своей жизни.

Больше нельзя было избегать того ужасного факта, что мой сын планировал кошмарный акт насилия и принимал в нем участие. Но добрый ребенок, который сделал для меня пегаса, милый стеснительный мальчик, который всегда стремился помочь собрать паззл из тысячи кусочков, молодой человек, который лопался от смеха, когда мы вместе смотрели комедийный сериал «Театр загадочной науки 3000 года» — они все тоже были реальны. Кем был человек, которого я любила, и почему я должна была любить его?

Однажды друг прислал по электронной почте цитату, которая настолько глубоко меня потрясла, что я отыскала книгу, чтобы прочитать ее полностью. «Имейте терпение, памятуя о том, что в Вашем сердце еще не все решено, — писал Райнер Мария Рильке в четвертом письме к молодому поэту, — полюбите даже Ваши сомнения. Ваши вопросы, как комнаты, запертые на ключ, или книги, написанные на совсем чужом языке. Не отыскивайте сейчас ответов, которые Вам не могут быть даны, потому что эти ответы не могут стать Вашей жизнью. Живите сейчас вопросами. Быть может, Вы тогда понемногу, сами того не замечая, в какой-нибудь очень дальний день доживете до ответа»[12].

Придет время, и мое сердце снова откроется для моего сына, придет час, когда я смогу оплакивать не только его жертв, но и его самого. Я узнаю о тех страданиях, которые Дилан переживал, возможно, годами, и о которых я даже не подозревала. Тревожное расстройство и посттравматический стресс, которые я пережила после Колумбайн, дадут мне мой собственный опыт о том, как сбои в правильной работе мозга могут повлиять на ход мыслей человека. Ничто из перечисленного никоим образом не извиняет и не смягчает того, что сделал Дилан. Тем не менее, мое лучшее понимание болезни мозга, которой, как я сейчас думаю, он страдал, дает мне возможность снова оплакать его.

Этот процесс занял годы. Вначале мне приходилось жить с вопросами, на которых не было ответов. Просмотр записей был только первым шагом. Как бы это ни было ужасно, мне пришлось принять тот факт, что Дилан был активным участником бойни и действовал по своей воле. Далее мне предстояло соединить вместе по кусочкам собранные противоречивые фрагменты, чтобы понять, как Дилан мог скрывать целую часть своей жизни от нас с Томом, а также от своих учителей, близких друзей и их родителей.

И я намеревалась это сделать, не только из-за моего собственного горя и ужаса, но и для того, чтобы понять, что же я все-таки могла бы сделать по-другому.