Глава 14. Путь к насилию

Я всегда чувствовал, что одна из самых больших трагедий Колумбайн — это то, что ни вы, ни Харрисы ничего не рассказали о том, какие уроки Колумбайн преподнесла вам. Таким образом вы не можете ответить на вопросы, которыми задаются многие родители во всем мире: какие признаки ненависти и отчаяния вы видели? Какие тревожные признаки вы пропустили? Проводила ли ваша семья много времени, сидя вместе за обеденным столом? О чем говорил ваш сын? Что бы вы сделали по-другому в воспитании Дилана?

Самый мучительный вопрос касается того, что ваш сын от вас скрывал. Я слышал, что многие люди говорят о том, что подростки могут очень хорошо прятать различные предметы (то есть бомбы и оружие) и охранять свои секреты от родителей. Мне приходится с ними согласиться. Но дело тут не в том, чтобы спрятать какие-то вещи. Ваш сын так злился, мучился, ненавидел всех вокруг. Он был в таком бедственном положении, что хотел убить сотни своих одноклассников. Сотни! Как вообще вы могли не заметить ТАКУЮ ненависть и такие проблемы у своего сына? Каким образом вы настолько потеряли связь, что вы не видели его состояния? Как это могло случиться?!

Я думаю, вы бы сделали очень большое дело, если бы публично рассказали об этих уроках. Конечно, для вас это сделать очень трудно. И больно. Могут люди сказать, что вы ужасные родители, не обращавшие внимания на своего ребенка? Разумеется. Но ведь многие и так уже говорили об этом. Для меня куда более важно, что та боль, которую вы испытаете, открыв свою душу и рассказав обо всем, не может быть хуже той боли, которую вы уже испытали, потеряв сына таким трагическим образом, не говоря уж о чувстве вины, связанном с тем, что вы не можете ничего сделать, кроме как покаяться.

Сентябрь 2007 года. Отрывок из письма Тома Маузера, отца Даниэля Маузера, убитого 20 апреля 1999 года в школе Колумбайн Хай

Дилан в выпускном классе Робин прикалывает бутоньерку к пиджаку Дилана перед их выпускным балом, за три дня до стрельбы. Фото из архива семьи Клиболд.

Я знаю, что людям очень хочется увидеть последние дни жизни Дилана, поэтому я открываю свои дневники и дневники Дилана, чтобы описание событий шло параллельно.

Специалисты по оценке угрозы говорят о «пути к насилию». Доктор Рейд Мелой объясняет: «Целенаправленное насилие часто начинается с личной потери или унижения. Это событие становится точкой невозврата, когда человек решает, что единственный способ исправить причиненный ему вред — это совершить акт насилия. Первый шаг — это поиски и планирование этого акта. Следующий — подготовка: сбор оружия, выбор мишени. Последний — осуществление нападения».

Эрик вступил на путь к насилию, возможно, уже в апреле 1997 года, когда мальчики впервые начали делать маленькие бомбы. Он считал, что Дилан тоже идет по этому пути, но дневники Дилана говорят о другом. Сын был почти уверен, что умрет задолго до того, как Эрику представится шанс осуществить свой план. Дорога Дилана вела его к самоубийству до января 1999 года, когда неожиданно повернула в другую сторону.

Не то чтобы мы с Томом не знали, что в выпускном классе с Диланом было что-то не так. Мы просто очень сильно и — как оказалось — смертельно недооценивали глубину и силу его боли и то, на что он был способен, чтобы прекратить ее.

Заставила Дилана несколько минут побыть с нами, когда мы все сидели на кухне и ужинали. Очень трудно достучаться до него — он просто отталкивает нас. Мы должны продолжать пытаться поддерживать хоть какие-то отношения. [20/08/98]

Дилан заскочил домой из школы по пути на работу, и я приготовила ему перекусить. Он чувствовал себя отвратительно, сказал, что, наверное, подцепил простуду или еще что-то похуже. Прежде чем пойти на работу он выбрал фотографию для школьного ежегодника. Том пришел домой поздно, и у нас был прекрасный маленький семейный ужин. Дилан вернулся с работы и посидел с нами перед тем, как уйти. [28/08/98]

Летом между одиннадцатым и двенадцатым классами Дилан вел себя как обычный подросток: иногда веселый, забавный и приятный в общении, а иногда — отрешенный от мира, раздражительный и замкнутый на себе. Тем не менее, у меня все время было ощущение, что он что-то скрывает.

Дома Дилан все еще был на коротком поводке. Мы обыскивали его комнату, чтобы удостовериться, что он не прячет наркотики или что-нибудь краденое. У него никогда не было проблем с деньгами, но тем летом ему их очень не хватало. Том заставлял его искать работу, но Дилан не хотел снова идти в фаст-фуд, он хотел работать с компьютерами. Сын выплачивал возмещение убытков жертве преступления, и, пока он старался хоть немного заработать, выполняя случайную работу для нас и наших соседей, нам пришлось добавить ему денег, когда он просрочил выплату страховки за автомобиль.

На установочном собрании программы реабилитации родителей попросили не общаться с персоналом. Нам сказали: «Если вы не получаете от нас никаких вестей, значит, все идет хорошо». Несмотря на то, что, как мы узнали позднее, Дилан иногда пропускал встречи или опаздывал на них, нам ничего не говорили. Когда его первый психолог уволился, новый позвонил нам, чтобы представиться, и на этом все. Годы спустя я прочла заметки первого психолога по делу Дилана. Она назвала сына «милым молодым человеком, ведущим себя несколько по-дурацки, но обладающим искрометным чувством юмора — он заставил меня смеяться».

С тех пор я много раз говорила с друзьями Дилана, с которыми он проводил время тем летом. Я прямо спрашивала, видели ли они признаки депрессии или ярости, но им поведение Дилана казалось таким же обычным, как и нам. Некоторые самые глупые моменты того лета даже были запечатлены на пленку. На свое шестнадцатилетие Девон устроила гавайскую вечеринку, и позже она подарила мне фото Дилана в аляповатой гавайской рубашке и соломенной шляпе, которую он одолжил по случаю у ее отца. На обороте Девон написала: «Могу сказать, что он ненавидел этот наряд, но все равно его надел». Она до сих пор вспоминает, как много Дилан мог съесть.

Нат часто ночевал у нас. Они с Диланом засиживались до такого часа, когда по телевизору показывали только ролики телемагазина. Мальчики выключали звук и придумывали свои диалоги к демонстрируемым товарам, смеясь так, что у них животы болели. Потом они вдвоем совершали налет на кухню. Парни ели польские сосиски, яблочные чипсы, пончики и тоннами уничтожали картофельные чипсы с соусом сальса. Том, бывало, говорил, что нам надо купить долю в компании «Орео».

Несмотря на эту видимую нормальность десятого августа Дилан пишет в дневнике страстное прощальное письмо к девушке, в которую он тайно влюбился — одну из предсмертных записок в дневнике, переполненном ими.

За несколько дней до начала занятий в школе Дилана приняли на работу в техническую поддержку магазина, торгующего компьютерами. Он с готовностью принял дресс-код магазина — рубашку с воротничком и черные брюки, и в первый день проработал одиннадцать часов, вернувшись домой усталым, но гордым. Мы с Томом заметили, что если Дилан выберет карьеру, связанную с компьютерами, этот длинный рабочий день будет только первым из очень многих.

К осени старшеклассников школы Колумбайн Хай попросили сделать фотографии для ежегодника. Местный фотограф дал Дилану полезный совет — попросить друга посниматься с ним, чтобы сын мог полностью расслабиться. Выбор пал на Зака, и мне очень понравились снимки, где фотограф запечатлел веселого и счастливого Дилана среди розовых скал в долине неподалеку от нашего дома. Одна из этих фотографий позже появилась на обложке журнала «Тайм» с подписью «Чудовища по соседству».

С началом учебы Дилана в выпускном классе жизнь всей семьи вошла в норму.

Мы с Томом с осторожным оптимизмом и гордостью смотрели на Байрона, который, наконец, нашел любимую работу, связанную с продажей машин. Его наниматели были внимательными и сдержанными наставниками, которые хотели обучить его всем премудростям в своем бизнесе так же сильно, как сын и сам хотел научиться. Байрон переехал ближе к нам, чтобы было проще добираться на работу, и теперь мы видели его чаще. Мы с Томом с все большим удовлетворением смотрели, как наш старший сын словно повзрослел за одну ночь. Байрон даже взял котенка, и я была тронута, увидев, каким любящим нервным молодым папашей стал мой сын.

Та работа стала для Байрона поворотной точкой, местом, где он возмужал и стал трудолюбивым, ответственным, преуспевающим взрослым человеком, каким и является сейчас.

Мы с Томом приобрели еще одно здание для сдачи в аренду в центре города и сдали студию, находящуюся над нашим домом. С дополнительным доходом мы больше могли не беспокоиться о деньгах, хотя все еще не знали, сможем ли позволить себе оплачивать Дилану колледж. Что было куда важнее, так это то, что Том наконец подобрал комбинацию препаратов, которые принесли ему облегчение от хронических болей. Ему еще предстояло пройти через несколько операций, но теперь он мог делать гораздо больше, чем раньше.

Я тоже привыкла к своей новой работе и наслаждалась свободой иметь три выходных в неделю вместо двух. У меня появилось больше времени, чтобы готовить, и я без зазрения совести использовала вкусные блюда как предлог, чтобы собрать семью вместе. Я делала тушеную говядину, лазанью, слоеные мексиканские запеканки с овощами, которые любили оба мальчика, любимый Диланом тыквенный пирог со специями и пудинг из тапиоки. Все блюда я готовила в тройном количестве: одна порция — съесть сразу, вторая — заморозить, чтобы мне было что подать на стол в спешке, и третья — дать Байрону с собой. По воскресеньям мы почти каждую неделю обедали всей семьей. Байрон и Дилан устраивали на кухне сражения на кухонных полотенцах. Хотя они уже выглядели совсем взрослыми, в душе по-прежнему оставались мальчишками.

Также у меня появилось время заняться рисованием. Мне всегда нравился вызов, который бросает нам каждая попытка перенести трехмерный мир в два измерения. За прошедшие годы я иногда брала уроки и время от времени посещала вместе с подругой занятия по графике в субботу по утрам. Но за воспитанием детей, домашними делами и работой иногда проходили месяцы, пока мне удавалось выкроить свободный день.

Естественно, ни раньше, ни позже у меня не было такого творческого запала, как в тот год. Я могла рисовать часами, не думая ни о чем, кроме как о том, как лучше передать цвета и формы, которые я видела в природе, на лежащий передо мной лист бумаги.

В те дни мои дневники были наполнены темами, которые меня просто переполняли: мелово-белый, размытый цвет, игра теней, композиция, детали и форма. После Колумбайн, подозревая, что мое увлечение заставило меня закрыть глаза на боль Дилана и его планы, я долгие годы не принималась рисовать снова.

5/11 Завтра Тому предстоит амбулаторная операция.

6/11 Мы пробыли в больнице до пяти, потом начали медленное движение к дому через дорожные пробки. Мы остановились, чтобы взять на вынос еду в китайском ресторанчике и купить лекарства. Мы обрадовались, увидев, что Дилан дома и может поужинать с нами. Его машина сломалась, поэтому ему пришлось ждать, пока друг не забрал его около девяти, чтобы поехать в кино. Я так хочу быть к Дилану ближе, но его почти все время нет дома. Сейчас такое важное время. Ему действительно нужно планировать свое будущее, но он совсем не двигается в этом направлении. По крайней мере, сегодня вечером он был любезен и поел с нами.

9/11 Сегодня Дилан мил и любезен.

Он сам сказал, что хочет поехать в колледж в Аризону, чтобы избавиться от плохой погоды.

Казалось, проблемы прошлого года остались для Дилана позади. Его настроение могло часто меняться, он бывал раздражительным, но с каким подростком этого не происходит? Иногда мы замечали, что он устал, но его работа в магазине компьютеров отнимала много времени, а в школе у него были алгебра, продвинутый курс по производству видеозаписей, английский и психология, не говоря уж о занятии по боулингу рано утром.

Без всякого напоминания с нашей стороны Дилан посещал встречи со своим психологом в программе реабилитации, участвовал в общественных работах в местном парке и проходил текущие тесты на наркотики. Хотя у сына никогда не было проблем с наркотиками, узнав об их отрицательных результатах, мы вздохнули с облегчением: по крайней мере, одной проблемой было меньше. Дилан стал возвращать себе привилегии, которые потерял после ареста, и когда стало трудно совмещать работу в компьютерном магазине со школой и расписанием программы реабилитации, вернулся в «Блэкджек пиццу».

11 сентября 1998 года Дилану исполнилось семнадцать лет. Наш подарок отдавал должное его выдающемуся аппетиту — маленький черный холодильник, который на следующий год он мог взять с собой в колледж. Холодильник сыну очень понравился, и он настоял на том, чтобы поставить его прямо в своей комнате, протянув провод сзади. Когда Нат узнал об этом, он пришел с еще одним подарком: огромной корзиной жареных цыплят, предназначенной только для Дилана.

В том же месяце сын вызвался ставить звук для школьной постановки «Франкенштейна» на Хэллоуин, и это возобновило их отношения с Бруксом Брауном. Они перестали общаться после конфликта Эрика с Бруксом в прошлом году, но снова начали понемногу дружить, работая над пьесой.

Дилан гордился «Франкенштейном». Он использовал набор самых разных аудиоисточников, чтобы создать леденящий кровь саундтрек. Актеры и остальные ребята, работавшие над пьесой, записали шутливое видеообращение к учительнице драматического искусства. В нем Брукс, Зак и Дилан валяли дурака: говорили, что надеются, что она купит им пива или заплатит за то, что они передадут все секреты своей выпускной постановки следующему поколению школьников. Джуди Браун организовывала вечеринку по поводу окончания работы над пьесой и сфотографировала Дила, смеющегося над этим видео вместе со всеми.

Дилан обещал, что закончит свои заявления о приеме в колледж к Рождеству. Нам приходилось несколько раз заставлять его, но сын тщательно выполнял свои обычные обязанности, и мы с Томом помогли ему правильно заполнить бумаги. Мы советовали ему подумать о колледжах поменьше, но сына это не заинтересовало. Дилан подал заявления в два колледжа в Колорадо и в два в Аризоне, и мы поздравили его, когда он отнес все четыре пакета с заявлениями на почту.

Рождество было скромным и уютным. Как всегда, Дилан занимался поисками и украшением елки — ему всегда хотелось взять самую большую, какую только мы могли погрузить на крышу нашей машины. Каждый год я по традиции вытаскивала Тома и мальчиков на какое-нибудь рождественское мероприятие: на концерт мадригалов или праздник в зоопарке. В это последнее Рождество мы ходили в марокканский ресторан, где сидели на подушках прямо на полу и ели без столовых приборов, черпая сдобренную специями пищу кусками хлеба.

Дилан попросил Тома одолжить ему немного денег, чтобы купить рождественские подарки, и я была очень тронута, обнаружив утром под елкой дневник в твердой обложке. Это был отличный подарок — выбранный с вниманием, но без лишней экстравагантности. Я и представить себе не могла, что через четыре месяца буду проливать слезы над страницами этого дневника.

Мы с Томом купили Дилану длинное черное кожаное пальто, о котором он просил. Том считал, что на тощей угловатой фигуре Дилана оно будет выглядеть смешным, и в душе я была с ним согласна. Но несколько мальчиков в школе носили похожие черные пальто, и сын уже купил себе черный хлопковый плащ. Он считал очень забавным, когда учитель или кто-нибудь из администрации школы видит их с Эриком в коридоре и шутя говорит: «Вы выглядите так, как будто состоите в „Тренчкот мафии“». Но до гибели сына я и не знала, что в школе есть большая группа подростков, имеющих дурную репутацию. Все они носили длинные черные пальто и называли себя «Тренчкот мафией».

Сразу после событий в Колумбайн очень много говорилось и писалось о принадлежности Дилана к этой группировке. Все надеялись, что это и есть один из ключей, который укажет, что именно мы упустили и поможет раскрыть тайну. Не была ли «Тренчкот мафия» бандой помешанных на смерти готов? Или неонацистов? Сатанистов? Подростков, исповедующих культ самоубийства? Как и множество других таких нитей, линия с «Тренчкот мафией» заглохла сама собой, не открыв ничего нового. Правда, некий миф о ней к тому времени уже появился. На самом деле это была группа подростков, некоторые из которых дружили между собой, другие — нет, объединяло их то, что они носили пальто и плащи определенного покроя, чтобы отличаться от остальных детей в Колумбайн, которые одевались в более консервативных магазинах, такие как «Поло» или «Аберкромби & Фитч». Дилан и Эрик никогда не считали себя принадлежащими к этой группе, хотя и дружили с одним мальчиком по имени Крис, который был ее членом.

Независимо от того, что мы думали о том, как выглядит это пальто, подарок казался вполне безобидным, и Дилан очень обрадовался, когда рождественским утром развернул сверток.

11/01/99 Этот длинный трудный день кончился. У Тома была сегодня операция. Нам пришлось встать в четыре утра, чтобы приехать в больницу к шести. После тринадцати часов ожидания мне просто необходимо было вернуться домой. И хорошо, что я это сделала, потому что Дилан еще не дорос до того, чтобы оставаться ответственным человеком в мое отсутствие. Он проспал и пропустил урок и снова спал, когда я вернулась домой. Ничего не сделал из того, что было нужно (и даже не вспомнил о кошках). Кого я вырастила?

12/01 Том вернулся домой из больницы… Дилан от всех отгородился. Мы его почти не видим, и попытки привлечь его к нашим делам полностью проваливаются. Он даже не поздоровался с Томом и не спросил, как отец себя чувствует. Это было странно.

В январе, примерно за три месяца до трагедии, у Тома была операция по замене части левого локтевого сустава. Вечером я приехала домой из больницы и обнаружила, что Дилан не сделал ничего из того, о чем я просила. Я уже не помню, какие именно были дела — может быть, почистить брокколи к ужину или купить молока. В записанном на автоответчике сообщении говорилось, что он пропустил урок. Кошки не были накормлены, а Дилан спал в своей комнате. Я была разочарована и злилась, что он пинал балду, пока я сидела с его отцом в больнице, и все это ему высказала.

Не могу сосчитать, сколько раз я рассказывала эту историю другим родителям, дети которых покончили с собой. «Я не могла понять, почему она ничего не делает, — сказала мне мать, с которой мы недавно познакомились, и по лицу ее лились слезы. — Я говорила ей, чтобы она перестала быть такой эгоисткой!» Через четыре дня после этой ссоры ее дочь умерла. Иногда, когда ребенок пропускает школу и не хочет вам помогать по дому, это не означает, что его нужно ругать и критиковать, но говорит о том, что ему нужна помощь.

Дилан часто выглядел уставшим, и я вслух беспокоилась о его школьном расписании и работе в «Блэкджек пицце». Мы с Томом оба были очень озабочены тем, каким апатичным и оторванным был сын в ту неделю, когда мужу делали операцию, поэтому мы отправились с ним в китайский ресторанчик, как только Том смог это сделать через несколько дней после операции. Обед прошел прекрасно, и мы успокоились.

Оглядываясь назад, я могу видеть, как часто Дилан мастерски развеивал все наши сомнения, едва только они у нас появлялись. Я не знаю, манипулировал ли он собой или нами — то ли он надеялся на то, что все, что идет плохо, наладится, то ли на то, что мы не заметим, насколько все плохо. Он всегда был ребенком, на которого мы могли положиться, ребенком, который хотел сам заботиться о себе. Поэтому, когда он говорил, что все в порядке, мы ему верили.

Его дневники показывают громадный перелом в его мыслях. В записи от двадцатого января мы читаем: «Я здесь, ВСЕ ЕЩЕ один, все еще мучаюсь». Он не смог покончить с собой и злится из-за этого. Синтаксически нарушенные конструкции, отмеченные доктором Лэнгманом, становятся все более быстрыми и яростными до той степени, когда вся запись делается практически непонятной: «Я люблю ее, путешествие, бесконечное путешествие, начатое и идет к концу. Нам нужно чтобы быть счастливыми существовать временно. Я вижу ее во всем великолепии, глюк. Люблю ее, бесконечную чистоту».

Возможно, он был пьян, но такое ощущение, что фантазии стали для него реальными: «Сценарии, образы, кусочки счастья все еще приходят. Они всегда будут. Я люблю ее. Она любит меня. Я знаю она устала от страданий, как и я. Время. Время пришло». Три дня спустя, двадцать третьего января, они с Эриком и Робин побывали на выставке оружия Tanner Gun Show, где купили ружья, которые использовали во время нападения, и встретились с Марком Мейнесом, молодым человеком, который продал им полуавтоматический пистолет TEC-9.

По иронии судьбы я никогда не была так счастлива, как той зимой 1999 года. В выходные после операции Тома Байрон приехал в полдень, и трое мужчин возились со своими машинами, так что детали были разбросаны по всему гаражу. Том не мог много работать руками, зато давал советы и приглядывал за работой, они все втроем шутили и помогали друг другу.

Я сидела в теплом доме, работая над рисунком, пока кастрюля с домашним мясом в остром соусе томилась в духовке. Когда ребята вернулись в дом, я посмотрела с ними футбольную игру Денвер Бронкос только для того, чтобы насладиться ощущением того, что вся наша семья собралась вместе. Время летело — осенью Дилан уедет в колледж, — и я не хотела пропустить ни единой секунды. После того как Байрон отправился домой, Дилан с отцом поехали взять в прокате фильм на самой любимой, тщательно отлаженной классической машине Тома. На обратном пути Том впервые позволил Дилану вести ее, и Дилан вернулся, просто лопаясь от гордости.

Это был просто идеальный день, и эту мысль я записала в дневнике перед тем, как лечь спать. «Я чувствую себя такой счастливой и благодарной, — писала я. — Этот день был просто золотым».

Конечно, я много раз задавалась вопросом о том, как легко Дилан нас обманывал. Как это часто бывает у людей, живущих с мыслями о самоубийстве, Дилану стало легче функционировать после того, как он придумал план, и, таким образом, он заставил нас поверить, что его жизнь изменилась. Поэтому бывает трудно отличить тех, кто действительно вырвался из круга депрессии от тех, кто чувствует облегчение от мысли, что скоро умрет. (Доктор Дуайн Фусельер, который большую часть жизни проработал в ФБР, занимаясь тактикой переговоров об освобождении заложников, по той же причине советует своим ученикам быть внимательными, когда все кризисные пункты в переговорах вдруг разрешаются — неожиданное сотрудничество может означать, что террорист принял решение умереть.) Но я до сих пор не могу сопоставить мальчика, который вместе со мной смеялся до упаду над Алеком Гиннесом в «Добрых сердцах и коронах»[17] с парнем из «Подвальных лент», парнем, который уже начал строить планы убийства ни в чем не виновных одноклассников.

Обман был повсюду. Через два дня после обеда с мясом под острым соусом нам с Томом позвонил психолог Дилана из программы реабилитации. Несмотря на то, что у нас были возражения, он рекомендовал досрочное окончание программы и для Эрика, и для Дилана. Это была потрясающая новость. Только пять процентов участников выпускаются из программы досрочно. Психолог сказал нам, что оба мальчика отлично поработали, и он убежден, что они твердо стоят на ногах. Это было за десять недель до побоища.

Люди часто считают эту деталь особенно поразительной, но меня она не удивляет. Если даже я не знала, что происходило в голове у Дилана — ребенка, которого я родила и вырастила, который сидел на моих коленях и помогал мне разгружать посудомоечную машину, — то что вообще мог знать незнакомый человек? В своей книге «Анатомия насилия» доктор Адриан Рейн рассказывает об эксперименте, в котором детей оставляли в комнате одних и говорили не брать игрушку, когда экспериментатор выйдет из комнаты. За этим следила видеокамера, на нее же записывали и ответы — правдивые или лживые, — когда экспериментатор возвращался и спрашивал, брали ли дети игрушку.

Когда эти «ты брал игрушку?» интервью показали студентам, они верно определили, кто из детей лжет, только в пятидесяти одном проценте случаев, то есть чуть лучше, чем если просто отвечать наугад. Затем исследователи продемонстрировали записи таможенным служащим, которым, как отмечает доктор Рейн, часто приходилось выводить на чистую воду людей, провозящих контрабанду. Эти опытные профессионалы смогли угадать обманывающих детей только в сорока девяти процентах случаев, то есть их результат был хуже, чем если бы они просто подбрасывали монетку.

Тогда исследователи показали записи офицерам полиции. Они угадали правильно в сорока одном проценте случаев — то есть показали результат ощутимо хуже, чем вероятный. Возможно, вы могли подумать, что с самыми маленькими детьми будет легче, но даже четырехлетка может обвести профессионала вокруг пальца. С неким ликованием доктор Рейн так подвел итоги своего исследования: «Родители, вы думаете, что знаете, о чем думают ваши подросшие дети, но на самом деле у вас нет ключа даже к вашему двухлетке. Так и случаются трагические истории. Извини, друг, но ты, так же как и я, бессилен в попытках угадать, кто здесь патологический лжец».

Для меня это слабое утешение. Меня не удивляет, что Эрик и Дилан смогли обмануть своих учителей, школьного психолога, психиатра Эрика и специалистов программы реабилитации. Но до апреля 1999 года я была уверена, что Дилану не удастся обвести вокруг пальца меня.

Через неделю после звонка психолога из программы реабилитации начали приходить ответы на заявления о приеме в колледж. Дилана взяли в один колледж в Колорадо, другой поместил его в лист ожидания, а также приняли в оба колледжа в Аризоне. Дилан не горел особым энтузиазмом по поводу колледжа в Колорадо, но был доволен тем, что в Аризоне у него есть запасной вариант.

«Его жизнь становится на место», — думала я, организуя ужин с семьей Харрисов, чтобы отпраздновать окончание программы реабилитации. Хотя весь год мы прилагали усилия, чтобы разделить мальчиков, теперь наши сомнения об их отношениях пошли на убыль. Конечно, Эрик продемонстрировал нам свою импульсивность и эмоциональность, но он был под строгим надзором своих родителей и начал посещать психиатра. Мальчики вскоре должны были закончить старшую школу, их ошибки остались позади, и я радовалась, что наши семьи могут отметить их успехи. Жизнь дает нам так мало возможностей что-либо отметить, а нам было за что ее поблагодарить.

Несколько недель назад я спросила Дилана о планах его друзей. Он сказал, что Нат, Зак и еще несколько ребят собираются в колледж, а Эрик надеялся вступить в Корпус морской пехоты. Но перед нашим ужином с Харрисами я спросила Дилана, как продвигаются планы Эрика. Сын сказал, что в морские пехотинцы его друга не взяли. Вместо этого Эрик будет жить дома, работать и посещать общественный колледж.

Во время нашего разговора у Дилана был такой отсутствующий взгляд, что я начала беспокоиться, не передумал ли он насчет своего собственного колледжа. После первого возбуждения по поводу теплого климата сын снова стал отрешенным, более тихим и апатичным, чем обычно, как будто у него что-то было на уме.

— Ты уверен, что хочешь уехать? — спросила я.

Дети некоторых моих подруг начинали учиться в общественном колледже поближе к дому, и я хотела напомнить сыну, что у него всегда остается этот вариант.

— Я точно хочу уехать, — сказал он, и голос его звучал решительно.

Я кивнула, решив, что все поняла: он, естественно, нервничал, но был готов к переменам в жизни. Теперь я думаю, что он говорил о своей собственной смерти.

Через пару дней мы получили письменное подтверждение о досрочном окончании программы реабилитации. В своем окончательном докладе от 3 февраля 1999 года психолог Дилана писал:

ПРОГНОЗ: Хороший

Дилан — умный молодой человек с огромным потенциалом. Если он сможет реализовать свой потенциал и станет более целеустремленным, он далеко пойдет в жизни.

РЕКОМЕНДАЦИИ: Успешное окончание

Дилан заслужил право на досрочное окончание программы реабилитации. Ему нужно стараться правильно ставить себе цели, и тогда он сможет оставаться на верном пути. Он достаточно умен, чтобы осуществить любую свою мечту, но ему нужно понимать, что напряженный труд является частью его дороги к ней.

Я, наконец, позволила себе выдохнуть. Дилан снова твердо стоял на ногах. Может быть, я слишком остро прореагировала на кражу. Ведь все мне говорили, что мальчишки часто делают глупости.

Дневники Дилана рассказывают совсем о другом. К тому моменту его состояние решительно ухудшилось. Если бы мне выпал шанс повернуть время вспять, я бы обыскивала все углы и закоулки в комнатах моих детей не в поисках наркотиков и вещей, которые мы не покупали, а разыскивая хоть какой-нибудь ключ к их внутренней жизни. Я бы отдала все на свете за то, чтобы прочитать дневники Дилана, когда он еще был жив, когда еще оставался шанс вытянуть его из трясины, которая засосала и его самого, и множество невинных людей.

Позже в феврале у нас с Диланом был разговор о том, что его последний год в школе подходит к концу, и он упомянул о выпускном розыгрыше. Решив, что в нем должен участвовать весь класс, я спросила сына о деталях. Он улыбнулся и сказал, что ничего не хочет мне рассказывать.

Они с Томом любили грубые шутки, но мысль о выпускном розыгрыше заставила меня нервничать. Психолог из программы реабилитации сказал совершенно недвусмысленно: даже самое маленькое и незначительное нарушение, вроде того, чтобы обмотать на Хэллоуин чей-нибудь дом туалетной бумагой, может разрушить будущее Дилана. Если он сделает еще одну ошибку, то получит запись об уголовном преступлении в свое дело.

— Даже не думай об этом, — предупредила я.

— Не волнуйся, мама, — сказал он. — Обещаю, что больше не попаду в беду.

Программа реабилитации была официально закончена, но Дилан должен был в последний раз встретиться со своим психологом. Я позвонила ему и попросила удостовериться, что Дилан понимает всю серьезность своей ситуации. Я не хотела, чтобы он принимал участие ни в каких беспорядках в школе — неважно, насколько это было глупо, и даже если в этом будет участвовать весь выпускной класс.

Психолог поговорил с сыном об этом во время их последней встречи и еще раз объяснил правила. Дилан никогда больше не говорил с нами о розыгрыше.

Боже, я объелась. Мы только что вернулись с ужина с Эриком Харрисом и его родителями. Мы ходили отметить окончание программы реабилитации для Эрика и Дилана. Надеюсь, что весь следующий год они будут держаться подальше от проблем, чтобы их записи были удалены, что бы это ни значило. Что касается меня, я никогда не забуду, через что мы прошли год назад!

Запись в дневнике, февраль 1999 года

Мы встретились с семьей Эрика во второй день февраля в местном стейк-хаусе. Прошел почти год с тех пор, как мы видели их в последний раз. Вшестером мы заняли две отдельные кабинки, в одной — четверо родителей, в другой — Эрик и Дилан.

Когда мама Эрика сказала, что не уверена в планах своего сына на будущее, я тут же сообщила, что Дилан осенью уезжает в колледж. В глубине души я вздохнула с облегчением, поняв, что у Дилана куда более конкретные планы, чем у Эрика. Скоро эта моя глупая гордость будет навсегда усмирена.

Однажды в середине февраля Дилан спустился вниз одетый для работы, хотя по расписанию была не его смена. Пес Эрика Спарки серьезно заболел, поэтому Дилан поменялся с другом сменами в «Блэкджек пицце». Мне очень нравилась маленькая собачка, и я огорчилась из-за Эрика. Очень трудно терять своих питомцев, особенно животных, вместе с которыми ты вырос. Когда Дилан выходил из дома, я обняла его и сказала, как горжусь, что он такой ответственный работник и хороший и верный друг.

Позже на той же неделе мы вдвоем посмотрели требования для получения степени в выбранном сыном колледже, и оба были просто возбуждены, когда увидели, какие предметы он может изучать. Том преодолевал формы на получение финансовой помощи, а мы с Диланом начали планировать визит в колледж.

Однажды вечером в конце февраля я сделала Тому и Дилану сюрприз, принеся домой два фруктовых пирога и кассету с «Семью самураями», классическим японским фильмом пятидесятых, снятым Акирой Куросавой. Дилан слышал о «Семи самураях» на занятиях в школе и заинтересовался ими. Я никогда не видела этого фильма, хотя отлично знала американский вестерн, поставленный по его мотивам, — «Великолепную семерку». За окном были холод и снег, и, казалось, будет хорошо разжечь камин, наесться до отвала и посмотреть кино, но я начала беспокоиться о своем выборе, как только фильм начался: я была не уверена, что Дилану понравится длинная черно-белая киноистория с субтитрами, рассказывающая о японской деревне шестнадцатого века.

Я была не права. Дилан просто онемел, да и мы тоже. Бедный Байрон неожиданно приехал на середине фильма, и мы все время шикали на него, когда он пытался заговорить, несмотря на то, что не понимали ни слова в диалогах на японском. Байрон сел и попытался посмотреть фильм с нами, но его реакция оказалась такой, какую я ожидала от Дилана. Через несколько минут старший сын поцеловал меня в макушку и удалился. Поглощенные фильмом, мы едва ли оторвались от экрана, чтобы с ним попрощаться.

После того, как прошли финальные титры, мы с Томом и Диланом долго сидели на диване, обсуждая самые запомнившиеся сцены. Дилан, который делал видеозаписи и саундтреки в пьесах, смог оценить технические находки фильма. В особенности он был потрясен сложной хореографической сценой боя, снятой в проливной дождь, которая, как я узнала позже, стала образцом для таких режиссеров, как Мартин Скорсезе. Я испытывала трепет от того, что Дилан оценил тонкое мастерство этого фильма.

На первой неделе марта Дилан сказал, что они с друзьями собираются в горы, чтобы выполнить задание для курса по производству видеозаписей. На этой неделе у Тома была назначена еще одна операция, теперь по замене правого локтевого сустава. Я спросила у Дилана, кто собирается в поездку и кто будет вести машину; я никогда не видела двух ребят, о которых он упомянул. Март в Колорадо — зимний месяц, и я напомнила сыну о том, что надо взять теплую одежду, запас продуктов и воды на случай, если погода испортится. Целуя Дилана на прощание, я заставила его пообещать, что он не будет нарушать границы чужой собственности. Он заверил меня, что это общественные земли, и один из мальчиков хорошо знает местность. Сын сказал, что они будут снимать боевик на натуре, используя игрушечное оружие. На самом деле они снимали видео под названием «Тренировочные стрельбы». Я не видела этой записи и не знала о ней до того времени, когда мы давали показания под присягой через четыре года после трагедии. В ней Дилан, Эрик и Марк Мейнес, молодой человек, который продал им пистолет, стреляют из припасенного оружия.

Одиннадцатого марта я взяла выходной, чтобы мы могли все втроем съездить в колледж в Колорадо, куда приняли Дилана. Сын не горел особым энтузиазмом по поводу этого визита — ведь он ясно заявил о своем намерении перебраться в пустынный климат! — но я была довольна, заметив, что он включился в процесс, когда мы пошли на экскурсию в компьютерную лабораторию. Его учебные результаты в старшей школе всегда были для нас немного странными: для того, кто был столь многообещающим учеником в детстве, Дилан далеко не блистал. Увидев его в кампусе, я почувствовала уверенность в том, что в колледже он расцветет.

Тем же вечером мы с Томом были на родительском собрании у Дилана в школе, где получили промежуточные оценки за прошлую неделю. По ним было видно, что Дилан резко скатился по алгебре и английскому. Я была почти уверена, что это «синдром выпускника», когда старшеклассник начинает валять дурака, потому что его приняли в колледж. Но все-таки мне хотелось переговорить с учителями.

Учитель алгебры сказал, что иногда Дилан засыпает прямо в классе и не выполняет некоторые задания. Он учил Дилана и раньше и был разочарован тем, что у сына не стало никакой мотивации к работе. Я была обеспокоена, услышав, что Дилан скорее заторможен, чем возбужден.

— Он вел себя с вами неуважительно? — спросила я.

Учитель с удивлением ответил:

— О, нет, только не Дилан! Дилан никогда не бывает невоспитанным.

Я вслух задала вопрос, не объясняется ли его инфантильное поведение тем, что он на год младше одноклассников? Или он перестал обращать внимание на предмет, потому что планирует снова взять его в колледже? Тут мне показалось, что я ищу для Дилана оправдания, и я замолчала.

Учителя математики очень впечатлили и даже слегка удивили мои слова о том, что Дилана приняли в университет Аризоны. Когда мы упомянули о другом университете в Аризоне, он рассмеялся и сказал: «О да, именно туда идут все спортсмены, когда вылетают из Калифорнийского университета». Позже мы рассказали Дилану об этом, и сын решил не ездить в этот колледж. В конце нашей встречи учитель сказал, что Дилан не провалит курс алгебры, если будет посещать все занятия и выполнит недостающие задания.

Затем мы отправились к учительнице английского. Она учила обоих моих сыновей, и мне было спокойнее от того, что мы были хорошо знакомы. Я с облегчением вздохнула, услышав, что уже после того, как были сданы промежуточные отчеты, Дилан сдал несколько недостающих заданий, и его оценка поднялась с D до B[18]. Учительница также высоко оценила писательские способности Дилана. Мы с Томом были приятно удивлены. Мы всегда считали Дилана склонным к математике, а Байрона — к языку.

После этой похвалы тон разговора изменился, и учительница сказала, что Дилан сдал очень тревожную работу. (Том вспоминал, что она использовала слово «шокирующую», поэтому он сразу подумал, что в работе затрагивались сексуальные темы.) Мы попросили рассказать подробнее, но учительница сказала только, что работа затрагивает очень мрачные темы и в ней используются ругательства. Чтобы продемонстрировать неприемлемость сочинения Дилана, она рассказала о работе Эрика, написанной от первого лица с точки зрения пули, вылетающей из ствола ружья. Она сказала, что рассказ Эрика мог быть жестоким, но когда она прочитала его в классе, все смеялись. История Дилана же была мрачной, в ней вообще не было юмора.

Комментарии учительницы о работе, которые я увидела только год спустя, гласили: «Я оскорблена тем, что ты используешь нецензурную лексику. В классе мы уже обсуждали допустимость использования ***. Также я хотела бы поговорить с тобой о твоем рассказе, прежде чем выставлю оценку. Ты прекрасный писатель и рассказчик, но с этой историей есть проблемы».

Во время нашего разговора Том спросил: «Стоит ли нам о чем-то беспокоиться?» Учительница Дилана сказала, что, по ее мнению, все под контролем. Она попросила Дилана переписать работу и планировала показать ее школьному психологу. Поскольку я никогда не любила уходить со встречи без плана действий, я спросила: «Итак, один из вас позвонит нам, если вы решите, что есть проблемы?» Учительница подтвердила, что позвонят.

Она действительно показала работу Дилана психологу, который попенял сыну за его язык. Мне выпала возможность встретиться с этим психологом после трагедии. Понятным образом, он был сражен наповал тем, что не распознал зарождающуюся угрозу. Профессионалы, с которыми я говорила, разделились во мнении, была бы сегодня работа Дилана (а, возможно, и работа Эрика) квалифицирована как нуждающаяся в проверке в рамках общественной школьной системы по протоколу предотвращения угрозы. Вполне возможно, что оба мальчика прошли бы незамеченными: подростки часто пишут неприятные вещи об оружии и жестокости. Тем не менее, настоящая работа по предотвращению угрозы состоит в том, чтобы собрать все имеющиеся кусочки головоломки в цельную картину, и, скорее всего, арест Дилана, его проступки в одиннадцатом классе и настораживающее сочинение все вместе заставили бы забить тревогу.

Тем не менее, мы не восприняли это сочинение как сигнал тревоги, и дальнейшие события этого вечера затмили его важность. Поскольку к учительнице английского больше никто не подходил, мы продолжили разговаривать с ней. Я упомянула увиденную мной презентацию о разнице между детьми поколений Х и У[19]. Мы поболтали об изучении языковых дисциплин в нашем округе и об одной из книг для обязательного чтения — «Молитве об Оуэне Мини».

Мы все трое были примерно одного возраста и глубоко задумывались о том, каково это было — быть молодым во время Вьетнамской войны. Это напомнило учительнице Дилана об истории, приключившейся у них на уроке. Она принесла в класс запись шестидесятых годов «Четыре сильных ветра». В песне говорилось о проблемах, с которыми сталкивались рабочие-сезонники, и у меня всегда слезы наворачивались на глаза, когда я ее слышала. Но ученики начали смеяться, когда учительница включила запись.

— И Дилан тоже смеялся? — озабоченно вскинулись мы с Томом.

Учительница подтвердила, что он смеялся. Я была горько разочарована: он часто смотрел со мной классические фильмы, и я ожидала большего. Мы с Томом извинились за бесчувственность нашего сына и его одноклассников, и мы все втроем поохали над современной молодежью, совсем как старички и старушки, сидящие в парке на лавочках. Прощаясь, мы тепло пожали друг другу руки.

По пути домой мы говорили о реакции Дилана на песню, а не о сочинении. Мне очень не понравилось, что сын смеялся, когда учительница решила поделиться с ними произведением искусства, которое трогает ее. Том никогда не мог расстаться со старыми книгами, научными журналами или деталями машин, и его кучи хлама порой сводили меня с ума. Тем не менее, тем вечером я только порадовалась этой его привычке, когда в своей коллекции он откопал старую пластинку. Мы сели в гостиной с чашками чая, и я вся отдалась грустной мелодии песни.

Том увидел в этом возможность преподать Дилану урок и немного над ним посмеяться. Услышав, что машина сына въехала на подъездную аллею, муж остановил музыку. Когда Дилан вошел, мы рассказали ему о встрече с учителями. Том вспомнил, что мы говорили о сочинении, и попросил его нам показать; я же не вспоминала об этой работе до следующего утра. Пока мы разговаривали, Том нажал на клавишу воспроизведения. Конечно, Дилан сразу узнал зазвучавшую песню. Решив, что ему предъявляют претензии, сын начал смеяться:

— Зачем вы включили эту ужасную песню?

— Почему это она ужасная? — спросила я.

Он сказал, что ему не нравится ее «странное» звучание. Мы рассказали Дилану, о чем эта песня.

— Просто послушай ее непредвзято, — потребовал Том.

Без всяких протестов Дилан дослушал песню до конца. Когда она кончилась, он признал, что песня вовсе не плохая.

Мы объяснили ему, какую боль они причинили учительнице, и поговорили о том, как важно уважать чувства других людей. Он признал, что смеяться было неправильно. Потом мы все втроем устроились на диване, чтобы посмотреть один из наших любимых фильмов — «Головокружение» Альфреда Хичкока. Ложась спать, мы с Томом чувствовали, что сделали все, что могли. Мне так и не довелось узнать, притворялся ли Дилан тогда примерным сыном или был им.

На следующее утро я попросила Дилана показать мне сочинение по английскому. Он сказал, что оно в машине, и у него нет времени, чтобы искать эту бумажку.

— Хорошо, тогда я хочу его увидеть, когда ты вернешься домой из школы, — сказала я. — Когда ты будешь дома?

— У меня сегодня нет времени, мне надо на работу, — ответил он.

Я наградила его взглядом, говорившим «Хватит придумывать отговорки», и добавила окончательно и бесповоротно:

— Я хочу увидеть это сочинение. Ты можешь показать мне его вечером, когда вернешься с работы.

Он сказал, что покажет. Но к вечеру мы с Томом благополучно забыли про сочинение.

То, что я не довела дело до конца, было абсолютно для меня нехарактерно, но очень показательно: я поверила, что Дилан полностью здоров психически. Я и не думала, что сочинение может отражать в себе смертоносные проблемы. Я знала, что в нем была какая-то ругань и оно было мрачным, но была уверена, что учительница и школьный психолог правильно разрешат эту ситуацию. Если что, больше всего мне хотелось взглянуть на то, как Дилан может писать.

Впервые я увидела сочинение Дилана больше чем через год после его смерти; копия рассказа была среди некоторых вещей, которые управление шерифа вернуло нам. Главный герой — мужчина, одетый в черное, убивает в школе популярных ребят. Он и в самом деле настораживал, но я не могла не задаваться вопросом, увидела бы я, будучи сама творческой натурой, признаки опасности в этом рассказе, если бы прочитала его до смерти сына. Художественное выражение своих чувств, даже если оно неприятно, может быть здоровым способом справиться с ними. Я ненавижу жестокость, которая так привлекательна для мальчиков-подростков, — я могу смотреть «Криминальное чтиво» примерно так же, как сидеть на острие иголки, — но я никогда и представить себе не могла, что Дилан способен быть таким жестоким в реальности.

Той весной, как бы ни был Дилан занят и с какой фантастической скоростью ни несся бы вокруг него мир, я заметила, каким печальным и расстроенным он выглядит. Примерно за месяц до стрельбы я подошла к нему, когда он сидел на диване, невидящими глазами глядя куда-то в пустоту.

— Ты стал таким тихим, милый. Ты уверен, что у тебя все в порядке?

Он встал и сказал:

— Да, я просто устал и у меня полно домашней работы. Сейчас пойду к себе ее делать, чтобы лечь спать пораньше.

— Хорошо, — сказала я. — Может, приготовить тебе что-нибудь поесть?

Он очень похудел в последние месяцы. Дома сын хорошо ел, но я волновалась, как он питается, когда находится вне дома, и часто предлагала приготовить ему французский тост или омлет между приемами пищи.

Он покачал головой и ушел наверх. Я вернулась на кухню, чтобы там прибраться, полностью доверяя ребенку, которого вырастила, довольная тем, что он может сказать мне все, что у него на уме, и уверенная, что вскоре он так и сделает в подходящий для него момент.

Не то чтобы я не знала, что что-то не так, но я и понятия не имела о том, что ситуация стала смертельно опасной. Я просто беспокоилась, что Дилан несчастен.

После трагедии не было ни одного дня, когда бы я не вспоминала эту минуту и не пыталась представить, что я иду вслед за ним по лестнице. Отстраненный взгляд — от суицидолога Томаса Джойнера я слышала выражение «как будто на что-то, находящееся на расстоянии в тысячу ярдов» — это очень тревожный признак надвигающегося самоубийства, и этот знак очень часто пропускают. Сотни раз я представляла, как требую, упрашиваю, умоляю, подкупаю Дилана: «Скажи мне, что с тобой происходит. Скажи, что ты чувствуешь. Что тебе нужно. Как я тебе могу помочь?» Я даже представляла себе, как запираюсь в его комнате и отказываюсь выходить, пока он не скажет, что у него на уме. Каждая такая фантазия заканчивалась тем, что я держу его в своих объятиях, точно зная, что сказать и как помочь.

В свой день рождения — мне исполнилось пятьдесят лет — я пригласила подругу выпить со мной после работы. Я сказала Тому не волноваться, если задержусь: я подозревала, что подруга планирует устроить вечеринку. И в самом деле, в ресторане я обнаружила дюжину старых друзей и коллег, а также Тома, который и организовал все это. То, что он старался сделать мне приятное, очень меня тронуло.

Я полностью погрузилась в разговоры с подругами, но Том на секунду оторвал меня от них и предупредил не налегать на закуски.

— Мы пойдем обедать, — прошептал он.

Дома нас ждали Дилан и Байрон, уже одетые и готовые к выходу. Байрон подарил мне цветок в горшке, а Дилан — диск с записями. Рут и Дон встретили нас в ресторане — еще один сюрприз. В тот вечер я была счастлива как никогда в жизни, совершенно не ожидая ужасного несчастья, до которого оставалось совсем недолго.

Дон фотографировал нас в ресторане. Дилан весь вечер просидел тихо, было видно, что он смущен и чувствует себя неуютно, как и всегда на людях. Но сын был вежлив и, как и всегда, наслаждался вкусной едой. На фотографиях, которые я увидела уже после его смерти, он выглядит раздраженным.

На следующий день ранним утром мы втроем поехали в Аризону. Хотя я проспала всего несколько часов, я очень хотела провести время с Томом и Диланом. На второй день Том передал руль Дилану — мы надеялись, что эта поездка даст ему навык езды по хайвеям. Первые несколько часов были настоящим испытанием. В своих очках, съехавших на самый кончик его носа, и бейсболке, повернутой козырьком назад, Дилан сидел, развалившись в кресле, и управлял машиной, касаясь руля только указательным пальцем левой руки. Я сидела на заднем сидении, сжимая ручку двери и тихо молясь про себя, пока, наконец, не попросила сына сбросить скорость. Том пытался успокоить нас обоих, хотя я заметила, что в этот раз мне не пришлось напоминать ему, чтобы он пристегнул ремень.

Постепенно Дилан начал вести машину получше и, в конце концов, просидел за рулем несколько часов. Наконец, я смогла подремать, а когда проснулась, Дилан вел машину как настоящий профи. Когда я похвалила его, он выглядел довольным, хотя, возможно, был просто рад, что я перестала храпеть. Сын слушал техно через наушники, пока Том не попросил его включить что-нибудь для нас. Том предпочитал джаз, а я — классическую музыку, поэтому мы оба были удивлены тем, насколько нам понравилось то, что слушал Дилан. Мы все были потрясены, когда горный пейзаж Колорадо сменился пустынной растительностью. Когда Том сел за руль, Дилан схватил фотоаппарат и начал делать снимки из окна машины. Он все повторял, как мечтает о том, что поедет в колледж в пустыню.

Наша экскурсия по университету прошла удачно, и к ее концу Дилан определился — он хочет пойти в университет Аризоны. Мы могли вычеркнуть другой колледж из нашего списка и отправляться домой. Мы остановились на заправке и попросили Дилана попозировать около гигантского цереуса, который был выше сына в три раза. На фотографии, которую мы проявили уже после его смерти, Дилан выглядит отстраненным и растрепанным, он стоит, неудобно вытянув руки по швам. Теперь мне мерещатся два невидимых пистолета в его ладонях. В отеле Дилан смотрел какой-то фильм в своем номере, а мы с Томом рано легли спать.

На следующее утро, когда мы собирались спуститься в ресторан, чтобы позавтракать, Дилан натянул на длинные волосы старую бейсбольную кепку, одну из своих любимых вещей. Мы сделали эту кепку вместе. Он осторожно оторвал букву В (символизирующую бостонскую бейсбольную команду «Red Sox») от другой кепки, слишком потрепанной, чтобы ее можно было носить, а я пришила букву к задней части новой кепки, чтобы сын мог носить ее козырьком назад, а логотип при этом был впереди. Вышло очень хорошо, и Дилан никогда не хотел куда-то выходить без бейсболки.

Том не остался в стороне со своими стандартами одежды в стиле пятидесятых годов. Он попросил Дилана не надевать кепку в буфете нашего отеля. Дилан возразил, что у нас сейчас каникулы, и всем абсолютно все равно, что он носит кепку. Я бросила в сторону Тома взгляд «а стоит ли ругаться из-за такой мелочи», но не хотела подрывать его авторитет, поэтому занялась сбором чемодана:

— Я спущусь в машину и подожду, пока вы с этим разберетесь.

Но я забыла ключи от машины, поэтому мне пришлось дрожать на холодном утреннем воздухе, вспоминая, как Том заставлял мальчиков надевать рубашки и начищать туфли перед походом в церковь, хотя дети пастора носили футболки и джинсы. Я злилась из-за того, что он прицепился к этой кепке. Думаю, я все еще злюсь.

Наконец, Дилан спустился к машине один, с непокрытой головой. Я хотела сказать, что согласна с ним, и для меня было бы все в порядке, если бы он надел кепку, но не сделала этого. Я сказала только:

— Жалко, что утро так началось. Вижу, ты решил не надевать кепку.

Голос Дилана звучал устало, но он явно хотел замять ссору:

— Не стоит из-за этого ругаться, дело-то выеденного яйца не стоит.

Я была откровенно удивлена. Я ожидала, что семнадцатилетний подросток будет больше жаловаться и ворчать.

— Ого, Дил, ты произвел на меня впечатление, — сказала я, ошибочно принимая его желание уйти от конфликта за зрелость.

Я похвалила сына за то, что он контролирует свой гнев, но теперь я бы хотела, чтобы он топал ногами и кричал, показав мне, какая ярость выжигает его изнутри. Теперь я задаюсь вопросом, не перестал ли он тогда вообще волноваться о чем-либо?

По пути домой с нами произошло еще одно странное происшествие, которое мы с Томом тогда списали на желание Дилана поскорее вернуться к друзьям. Мы остановились в заполненном людьми МакДональдсе в Пуэбло, чтобы перекусить. Большая группа подростков занимала пару столиков у стены. Только мы развернули свои сэндвичи, как Дилан наклонился вперед и, едва разжимая губы, заговорил:

— Мы должны уйти. Эти ребята смеются надо мной.

Я оглянулась. Подростки смеялись, громко окликали друг друга и, по всей видимости, отлично проводили время, но никто не обращал на нас ни малейшего внимания.

— Расслабься, Дилан, никто на нас не смотрит, — сказала я.

Кроме того, если человек не хочет, чтобы его замечали, он не надевает кожаное пальто до пола. Но Дилан настаивал все сильнее и бросал быстрые параноидальные взгляды через плечо на ничего не подозревающих ребят. Ему было так неуютно, что мы завернули наши бургеры и поспешили уйти. Подростки даже не взглянули на нас, когда мы уходили. Больше никаких происшествий по пути домой не было.

После нашей поездки Дилан бросился прямо в гущу своей напряженной социальной жизни. Нат провел у нас ночь. Однажды вечером, после того, как они занимались алгеброй с Робин, Дилан спросил, не помогу ли я ему с расходами на выпускной. Он положил меня на лопатки уже тем, что вообще собирался на выпускной. Как я узнала позже, собирались и его друзья. Да сын и сам выглядел удивленным этим фактом.

На следующий вечер, тридцатого марта, я была на собрании родителей старшеклассников перед выпуском и там наткнулась на Джуди Браун. После нашего телефонного разговора о снежке больше года назад мы виделись только мельком, чаще всего после школьных спектаклей, поэтому хотели наверстать упущенное. Мы разговаривали в основном о нашем общем интересе к рисованию — мои занятия по графике и какие-то уроки, которые она брала. Перед тем как попрощаться, я показала ей свои рисунки, которые были у меня в машине. Об Эрике не было сказано ни слова.

Самый болезненный вопрос, который задают родителям, пережившим самоубийство ребенка, — это вопрос о том, обнимали ли вы когда-нибудь своих детей? Вопрос задевает не только по вполне понятным причинам (всего лишь тысячу раз, а какая мать не обнимает своего ребенка?), но в моем случае было особенно больно из-за случая — вернее, из-за особых объятий, — который произошел в последние две недели жизни Дилана.

Однажды днем мы столкнулись в коридоре у подножия лестницы. Неожиданно для себя самой я обвила сына руками.

— Я тебя так люблю, — сказала я. — Ты такой чудесный человек, и мы с отцом так тобой гордимся.

Дилан осторожно положил левую руку мне на спину, едва касаясь меня. Он начал благодарить меня шутливым «высоким» тоном, который мы иногда использовали в кругу семьи, чтобы сделать изысканные и смешные комплименты. Но я не хотела превращать в шутку то, что сказала от всего сердца, и я коснулась его костлявых скул руками и заглянула ему в глаза.

— Не шути об этом, Дилан. Я сказала то, что думаю. Я так тебя люблю. Ты замечательный человек, и мы с отцом очень тобой гордимся.

Он, смущенный, опустил глаза и прошептал:

— Спасибо.

Многие годы я проигрываю эту сцену у себя в голове. Боясь, что от многократных повторений она исказится, я записала ее. Сейчас я могу смотреть ее, как фильм: две фигуры в коридоре, его рука слегка касается моей спины, я касаюсь его лица. Воспоминание об этих объятиях — одно из самых болезненных. А еще больнее то, что я осознаю, что в тот день и понятия не имела, о чем может думать Дилан.

Четвертого апреля я в последнюю минуту решила организовать запоздалый обед в честь Пасхи и праздника Песах, рассудив, что могу объединить их вместе и устроить двойной праздник, как это часто делали, когда я была ребенком.

Когда я упомянула об этом при Дилане, он рассмеялся особенно неприятно, как будто в глубине души смеется надо мной, и сказал, что не хочет в этом участвовать. Но когда я попросила его подумать, он сдался и согласился. Я провела отличный день за приготовлением разных вкусных блюд, а на обед к нам пришла соседка. Мы так и не провели всех положенных служб, но зато очень хорошо пообщались.

В начале апреля вся семья отметила день рождения Тома походом в ресторан, где подавали фондю. Байрон и Дилан поехали на одной машине, а мы с Томом — на другой, дав мальчикам возможность побыть вдвоем. Это был последний раз, когда Байрон оставался с Диланом наедине, и потом он со слезами вспоминал, что Дилан вел себя совершенно нормально.

За обедом Байрон говорил больше всех. Дилан был таким тихим, что я начала беспокоиться, что ему не уделяется достаточно внимания — обычная тревога, знакомая многим родителям, когда кажется, что один ребенок может почувствовать себя менее любимым или менее ценным, чем другой. Дилан несколько раз удачно пошутил, и одна его шутка была такой смешной, что я смеялась весь вечер. Позже, когда я не смогла вспомнить, о чем была эта шутка (и вспомнить не смогли ни Байрон, ни Том), я корила себя за то, что не уделяла сыну больше внимания.

После обеда мы поехали домой, чтобы съесть приготовленный мной торт и вручить подарки. Я подарила Тому садовую скамеечку, где он мог бы дать отдых своим суставам, любуясь на свои любимые цветы. Наши сыновья без всяких усилий достали эту скамейку из багажника моей машины и отнесли ее в сад. Байрон подарил отцу диск, а Дилан — коробочку маленьких сигар. Много лет Том выкуривал по одной в день рождения Дилана.

За четыре дня до трагедии я ходила с подругой на выставку Тулуз-Лотрека в Художественном музее Денвера, а Том и Дилан изучали карту университета Аризоны, чтобы найти, какое общежитие находится ближе к центру кампуса, и определить, в каком комнаты побольше. Когда они закончили, Дилан съездил за своим смокингом. Он повесил чехол с ним на дверь кладовки, чтобы ничего не помялось. Позже мы увидим этот чехол на заднем плане одной из «Подвальных лент».

Мы с Томом оба заметили, что на этой неделе Дилан был немного перевозбужден. Я была уверена, что он нервничает из-за выпускного бала. Робин возвращалась в Денвер из неотложной поездки по делам церкви в субботу днем, и времени после ее прилета оставалось в обрез. Дилан должен был сам выбрать цветы и позаботиться об организации ужина и транспорта — эти дела были, по меньшей мере, не в сфере его компетенции.

В пятницу Дилан спросил, не может ли Эрик переночевать у него. Мы согласились. В комнате для гостей никто не прибирался с тех пор, как там ночевал пару недель назад Нат, и нашего старого больного кота Рокки там рвало, поэтому мы с Томом втащили пылесос вверх по лестнице и попросили Дилана пропылесосить комнату и ванную до прихода его друга.

Дилана раздражало, что мы придаем такое большое значение чистоте. Он сказал, что Эрику не важно, чистая комната или нет. Я прервала его протесты: «Эрику, может и не важно, а нам важно. Если ты уберешься в своей комнате, папа займется ванной, а я — комнатой для гостей». Через несколько минут Дилан выскочил из дома, сказав, что ему надо выбежать на минутку. Я закатила глаза, решив, что он специально разводит канитель, но, скорее всего, он убирал что-то, чего мы не должны были увидеть. После того, как Дилан вернулся, мы постоянно заглядывали в его комнату, что проконтролировать, как идет уборка, и не заметили ничего необычного.

Я уже легла в постель, когда около десяти часов приехал Эрик. Он привез большую спортивную сумку, такую тяжелую, что с трудом мог нести, и как раз перетаскивал ее через порог, когда Том поздоровался с ним. Дилан и его друзья вечно таскали детали компьютеров и видеооборудование из одного дома в другой, поэтому Том и не обратил особого внимания на сумку. Он сказал мальчикам, чем можно перекусить, пожелал спокойной ночи и пошел спать.

Мы не просыпались всю ночь, а когда я встала, чтобы приготовить завтрак, Эрика уже не было. После всей этой суматохи с уборкой в комнате для гостей постель выглядела так, как будто он вообще в нее не ложился.

Мы все занимались Диланом, чтобы помочь ему собраться на выпускной. Это было так мило. Э. пришла к нам, и мы сфотографировались. Дилан и Робин уехали около шести, и впереди у него был большой праздник.

Запись в дневнике, апрель 1999 года

В субботу семнадцатого апреля мы с Томом остались дома, чтобы помочь Дилану собраться на выпускной.

Дилан проснулся гораздо более спокойным, чем в предыдущий день. Казалось, он снова решил прибегнуть к своему способу убедить меня, что он вовсе не нервничает. Когда я спросила, не волнуется ли он, что Робин не успеет приехать из аэропорта вовремя, сын пожал плечами и сказал:

— Да ничего страшного. Успеет — так успеет, не успеет — так не успеет. Я об этом не волнуюсь.

Позже днем Дилан, с волосами еще влажными после душа, принес свой смокинг в нашу спальню, где было большое зеркало. Сын никогда не носил официальную одежду, и ему была нужна помощь Тома, чтобы правильно надеть смокинг. Неловкий, в черных носках, клетчатых боксерах и белоснежной сорочке, жестко накрахмаленной впереди, Дилан словно возвышался над своим отцом, хотя был всего на два дюйма выше.

Сын терпеливо стоял, пока Том неловко продевал крошечные кусочки металла и пластика через многочисленные петли. Галстук-бабочка привел Тома в тупик, и Дилан отобрал его у отца, чтобы попробовать завязать самому. Вместе эти двое непревзойденных гениев интеллекта, разрешающих все проблемы, разобрались с галстуком. За компанию с мужчинами я сидела на кровати и рассказывала Дилану, что он выглядит как Ли Марвин, на которого надевают пышный западный наряд в «Кэт Баллу»[20], одном из самых любимых фильмов нашей семьи. Они с Томом оба рассмеялись.

У меня был фотоаппарат, и Дилан вытерпел несколько снимков, пока не стал смущаться и злиться, как обычно. Я пыталась поймать его отражение в зеркале так, чтобы он ничего не заметил, но он схватил полотенце и загородился им так, чтобы кадр не получился. Я проявила пленку только через несколько месяцев после смерти сына, назвав вымышленное имя, чтобы журналисты не добрались до фотографий. На этой фотографии из-за полотенца видны только части его лица — озорная ухмылка под усталыми глазами.

Весь прошлый год мы упрашивали Дилана подстричь волосы, но успеха в этом не добились. Но я убедила его на выпускной собрать волосы в хвост с помощью одной из моих резинок. Он положил свои очки с диоптриями в карман, а на нос надел солнечные очки с маленькой оправой. Мы решили, что сын выглядит очень привлекательно.

Элисон, наша квартиросъемщица, заглянула к нам и предложила сфотографировать нас втроем. На этой фотографии Дилан дурачится, приняв позу как у профессиональной модели в стиле «Образцового самца»[21]. Строгие линии официального костюма контрастировали с вылинявшими фланелевыми рубашками и поношенными синими джинсами на нас с Томом. Позируя с нами, сын снял очки. Последние недели своей жизни он часто носил темный очки. Сейчас я думаю, что он за ними прятался.

Том не забыл зарядить батарею в видеокамере и немного поснимал Дилана до приезда Робин. Разговор между ними получился натянутым, было ясно, что они оба не очень хорошо себя чувствуют перед камерой. Но мы много раз пересматривали эти записи, сделанные перед отъездом на выпускной, и показывали их другим. Просто потрясающе, каким нормальным кажется Дилан.

Они с Томом лениво разговаривают о бейсболе; Дилан копирует своего кумира Рэнди Джонсона, подавая мяч в облегающем смокинге. Том что-то говорит о том, что «мальчик взрослеет», и Дилан отпускает замечание о том, что детей у него никогда не будет. Том говорит, что он может передумать, и Дилан отвечает:

— Знаю-знаю. Когда-нибудь я вспомню этот разговор и скажу: «О чем я только тогда думал?»

От этого пророчества просто перехватывает дыхание.

Когда Том настаивает на том, чтобы записать на видео протесты Дилана, сын набирает горсти снега с ближайшего куста и весело бросает маленькие снежки в Тома, пока тот не выключает камеру. Любовь между ними была просто физически ощутима. Она разбивает мне сердце.

Робин приехала вовремя. Она прекрасно выглядела в пурпурно-синем платье. Том снял, как Дилан прикалывает цветы на ее корсаж, и улыбнулся, пока она сражалась за то, чтобы приколоть ему на лацкан бутоньерку. Я отпускала шутки в стиле папарацци и просила их подвинуться, чтобы на фотографии не попадали припаркованные машины. Поскольку Дилан уверял нас, что они с Робин просто друзья, я была немного удивлена и, честно говоря, раздражена, увидев, как он обнимает ее за талию.

На последних нескольких кадрах в записи, которую сделал Том, Дилан и Робин улыбаются в камеру. Потом смущенные, но довольные, оба начинают смеяться.

Когда я услышала, что машина Дилана подъехала к дому около четырех часов утра, я поднялась с постели, чтобы поговорить с ним. Хоть я и устала, мне хотелось узнать, как все прошло.

Мы встретились у подножия лестницы. Сын выглядел усталым, но счастливым, ребенком, у которого был большой вечер. Как и обычно, он не слишком хотел обо всем рассказывать, поэтому я забросала его вопросами насчет того, что он ел и с кем проводил время. Я была рада услышать, что он танцевал. Дилан поблагодарил меня за то, что я заплатила за билеты и за одежду, и я была приятно удивлена подъемом в его голосе, когда он сказал, что это был лучший вечер в его жизни.

Я поцеловала его, пожелала спокойной ночи и уже повернулась, чтобы идти в постель, как Дилан остановил меня:

— Я хочу тебе кое-что показать.

Он вытащил из кармана металлическую фляжку. Кто-то не слишком умелый, но имевший большое количество припоя залатал большую трещину на ее крышке неаккуратной заплатой.

— Что это? — требовательно спросила я. — Где ты это взял?

Он сказал, что нашел. Когда я спросила, что внутри, Дилан сказал — мятный шнапс, и он лучше не будет говорить, где взял алкоголь. Я уже была готова разразиться своей банальной речью о вреде спиртного, когда Дилан протянул руку, заставив меня умолкнуть:

— Я хочу, чтобы ты знала, что можешь доверять мне и доверять Робин. Я наполнил эту фляжку, чтобы мы могли выпить вечером. Я хочу, чтобы ты убедилась: тут не хватает совсем немного.

Он передал мне фляжку и настоял, чтобы я тщательно ее осмотрела, как будто собирался показывать с ней фокусы.

— Мы немного выпили в начале вечера, но больше не пили. Видишь? Она почти доверху полная.

Я признала, что фляжка действительно почти полна.

— Я просто хочу, чтобы ты знала, что можешь доверять мне, — снова сказал сын.

Все еще немного шокированная, я поблагодарила его за то, что он все мне рассказал, а потом добавила:

— Я тебе доверяю.

Потом я, успокоенная, вернулась в постель. В конце концов, я никогда не ожидала, что сын закончит старшую школу без экспериментов с алкоголем. Но, по крайней мере, он сказал мне об этом.

Я много думала об этом очень личном разговоре между матерью и сыном глубокой ночью. Оглядываясь назад, я иногда думаю, что втянуть меня в беседу о фляжке было одной из самых жестоких шуток, которые Дилан когда-либо разыгрывал со мной. Мог ли он сознательно манипулировать моим доверием к нему, собираясь устроить бойню? Не издевался ли он надо мной? Если он собирался умереть через несколько дней, зачем было требовать от меня доверия к себе? Нуждался ли он в этих заверениях или просто не хотел, чтобы я обыскивала его комнату?

Однажды я поделилась этими мыслями с психологом, который спросил меня: «А откуда вы знаете, что он не был искренним? Может быть, он хотел получить ваше одобрение, и это никак не связано с тем, что случилось потом». Это одна из тех вещей, которые я никогда не узнаю.

В воскресенье после выпускного Дилан встал поздно, а днем уехал к Эрику. Он выглядел ужасно усталым, чего можно было ожидать после бессонной ночи с пятницы на субботу и позднего возвращения с выпускного. Я сварила большую кастрюлю домашнего мексиканского овощного супа с разным мясом, но у Байрона были свои планы, а Дилан вернулся поздно, поэтому мы с Томом поели вдвоем. Девятнадцатого апреля был понедельник, и Дилан сказал, что не придет домой ужинать. Они собрались пойти с Эриком в стейк-хаус, в тот самый ресторан, куда мы ходили с семьей Эрика пару месяцев назад.

— А по какому случаю? — спросила я.

Обычно, когда Дилан ходил поесть с друзьями, они бывали в фаст-фуде. Сын сказал, что у Эрика есть пара купонов на скидку. Как я решила, им не нужен был повод. Мальчикам оставалось три недели до выпуска, они были на пороге новой жизни, и я только радовалась их желанию это отметить, поэтому пожелала Дилану хорошо провести время.

Он пришел домой примерно в половине девятого, и я встретила его у двери:

— Как все прошло?

— Хорошо, — сказал он, снимая заляпанные грязью туфли.

Как и всегда, стараясь вытянуть побольше информации, я спросила:

— А что ты ел на обед?

Сын поднял глаза от своей обуви, наклонил голову набок, как будто хотел сказать: «Ну хватит, мама, мы же ходили в стейк-хаус!»

— Нуууу, стейк? — протянул он.

Мы оба рассмеялись.

Том читал в гостиной, и я спросила Дилана, не посидит ли он с нами пару минут, но сын сказал, что у него много работы, добавив, что, возможно, весь вечер просидит в своей комнате, чтобы все успеть. Казалось, он пытался уклониться от прямого ответа и очень хотел подняться наверх. Я решила, что у него есть какое-то полученное в последнюю минуту перед концом года задание, которое нужно закончить. Несколько раз звонил телефон, Дилан снимал трубку. Не помню, поцеловала ли я его или зашла ли в его комнату, чтобы пожелать спокойной ночи. Я все еще пытаюсь простить себе то, что не помню этого.

На следующее утро я встала, когда еще было темно, чтобы собраться на работу. Еще до того, как я пошла будить его на боулинг, Дилан сбежал по лестнице мимо нашей спальни. Я открыла дверь, пытаясь поймать его, пока он не ушел. В доме было темно.

Я услышала, как открылась передняя дверь.

— Дил? — позвала я в темноту.

— Пока! — вот и все, что я услышала.