Глазунов Иван Яковлевич

Вы сегодня ко мне прямо в мой день рождения приехали — мне исполнилось 93 года! Я родился в хуторе Захаров Клетского района Сталинградской области 20 мая 1925 года, вот в этой вот хате, где и по сей день живу.

Кем были Ваши родители?

Мои родители тоже здесь жили и работали в колхозе. Отец, Яков Митрофанович, повоевав еще в Первую мировую, сначала работал скотником, а затем на фронт ушел. Мать, Пелагея Ефимовна, была домохозяйкой, воспитывала детей. Нас в семье было шестеро, сейчас осталось трое. Я — старший и самая младшая сестра, но она живет далеко отсюда, сегодня уже звонила, поздравляла меня. Еще одна сестра, тридцать первого года, сейчас живет в городе, где «Жигули» делают, забыл, какой называется.

Тольятти.

Да, точно. Она там живет уже пятьдесят лет, с тех пор как там пошел завод строиться. Она туда приехала вместе с мужем, которого направили в Тольятти по распределению после окончания института в Куйбышеве.

Как проходило Ваше детство?

Я учился в школе. В нашем хуторе Захарове школы не было, поэтому мы ходили в соседний хутор Евстратов, где была школа-семилетка. В Захарове была только четырехлетняя школа, но я ее плохо помню. Вы простите меня, у меня с памятью уже не очень хорошо, могу что-то подзабыть.

После того, как я закончил учиться в школе, меня послали на учебу в Сталинград, в ФЗУ № 6, которое находилось на станции Сарепта. Нас с хутора там училось четверо. Там же мы встретили в 1941-м году начало войны.

Где Вы встретили 22 июня 1941 года?

У нас к тому времени закончилась учеба и я уже был у себя дома, в Захарове.

В ФЗУ Вы сами изъявили желание пойти учиться или Вас от колхоза направляли?

Нас, окончившую школу молодежь, собрали в районе и назначали кого куда. Я, вот, попал в ФЗУ, которое имело строительную направленность: оно готовило маляров, каменщиков, плотников. Там еще, неподалеку от ФЗУ, находился завод № 264 «Судоверфь» и мы питались в его заводской столовой.

У нас в Сарепте был мастер, немец по национальности, звали его Альфред Альфенграус. Его жена работала в столовой, где мы питались. А потом, когда началась война, им объявили, что в двадцать четыре часа им необходимо эвакуироваться из Сталинграда, что, якобы, специально для этого пришел поезд из Украины. И всех наших немцев убрали из Сталинграда, отправив куда-то на этом поезде.

А потом и к нашему городу подошел фронт, война. Куда нас девать? И нас всех мобилизовали на защиту Сталинграда. Сначала нас отправили в Калач-на Дону, а оттуда в Мариновку, копать противотанковый ров. Там же меня позже и призвали в армию. В то время фронт уже шел на освобождение Сталинграда, так что свой боевой путь в Сталинградской битве я закончил на Мамаевом кургане.

Вас в армию мобилизовали повесткой?

Какие повестки?! Мы ж учащиеся были, школьники практически. Нас распределили, сказали кому куда ехать, и мы поехали.

В какое подразделение Вы попали?

Мы, четверо — я и еще ребята с соседнего хутора Евстратов — попали вместе служить в 99-й минометный батальон. Мне тогда было всего семнадцать лет. А потом, после того как Сталинградская битва закончилась, нас расформировали и отправили кого куда.

Какие минометы стояли на вооружении в вашем батальоне?

Восьмидесятидвухмиллиметровые минометы были у нас. У каждого миномета был расчет — человек пять или четыре: кто плиту таскал, кто мины подавал. Я был в расчете наводчиком.

А личное оружие было какое?

У меня был карабин и больше ничего не было.

Вас, перед отправкой на передовую, учили обращаться с минометом?

Очень мало, практически, можно сказать, что и не учили. Да какое в то время могло быть обучение? Дали нам форму военную, и мы сразу стали принимать участие в боевых действиях. В этот батальон потом попали еще двое наших земляков из станицы Клетской — Калинин Иван и еще один, их уже никого в живых не осталось.

Глазунов Иван Яковлевич.

Где Вы приняли присягу?

Да там же, в Калаче-на-Дону, где и формировался наш минометный батальон.

В формируемом батальоне были уже бывалые бойцы?

Практически никого, только мы, молодежь. Нас, ФЗУшников, там было очень много, и не только из нашего училища, но и из других. Тех, кто уже имел какой-нибудь военный опыт, были единицы.

Ощущалась в батарее нехватка боеприпасов?

Да мы тогда, семнадцатилетние, не соображали еще ничего. Нам привезут мины, скажут: «Стреляйте!», мы и стреляли.

Самый первый свой бой помните?

Помню. Недалеко от Мариновки, в балке, мы приняли первый свой бой. Нас в овраге собрали, каждому выдали по сто грамм. Я прежде сроду водки в рот не брал, а тут пришлось. И мы, лежа в снегу, устроили артподготовку. Вот такой был мой первый бой. И вот мы постоянно участвовали в артподготовках, постоянно шли вперед и остановились только около Мамаева кургана. В городе тогда немцев много было пленных, очень много.

Второго февраля 1943-го года нас собрали, спустились мы с кургана и нас отвели на Площадь Павших борцов. Там рядом парк был, и мы расположились вот в этом парке.

Вы со своими минометами там расположились?

Нет, мы с минометами шли только до Мамаева кургана. А потом все эти минометы оставили там, а сами ушли в центр города.

Вы сдавали кому-то минометы или просто оставили без присмотра?

Мы никому не сдавали, может, там кто-то и занимался передачей минометов, но мы об этом не знали. Нам сказали собраться, построиться, а потом мы пошли в этот парк. Прямо в парке из нас стали формировать новую часть для отправки на Курско-Белгородское направление. Сразу же появилось наше новое начальство и после окончания формирования мы отправились в путь.

Личное оружие осталось у вас при формировании или вы его оставили вместе с минометами и потом получили уже новое?

Нет, со мной оставался тот самый карабин, с которым я был в минометном расчете.

Ваша новая пехотная часть была вооружена пулеметами?

Нет, никаких пулеметов не было.

Шли мы в направлении Орла в основном пешком, поскольку были пехотой, никаких эшелонов для передвижения нам не дали. Да и с машинами в Сталинграде было очень плохо, поэтому все пешком, все пешком. А потом нас придали танковому полку, номер его не помню, в качестве танкового десанта. По пять человек мы были приданы к каждому танку и во время движения сидели у него на башне.

На каких танках вы были в качестве десанта?

На Т-34, других там и не было.

До Курской дуги я так и не добрался: там, под Орлом, в Змиевке, меня ранило. Я остался в госпитале, а все остальные мои сталинградские друзья пошли дальше, на Курскую дугу.

Расскажите про это ранение.

Мы сидели на танке, который вместе с другими стоял около леса. Неподалеку, на поляне стоял какой-то домик, по которому все начали стрелять. Из этого домика посыпались немцы. И вот кто-то из этих немцев выстрелил из винтовки в нашу сторону и попал мне в правую ногу. Хорошо хоть из винтовки попал в меня, а то от них в нашу сторону тоже какие-то снаряды летели.

В госпиталь меня отправили в Тулу. Там был патронный завод, так вот прямо в этом заводе и был расположен госпиталь.

Сколько Вы пролежали в этом госпитале?

Где-то полтора месяца. Да там того госпиталя было-то! Он же прямо в заводе располагался, там, кроме нас еще и рабочие работали. Нам выделили небольшое помещение, в котором мы лежали. Мы, можно сказать, сами о себе и заботились: перевязки иногда сами себе делали, бинты сами катали, стирали, сушили.

Медиков там не было, что ли?

Да был один какой-то, что-то нам выдавал. Крикнет: «Приготовиться к перевязке!», а мы начинаем каждый свой бинт скатывать в моточек, чтобы к перевязке быть готовым. Он кого-то перевяжет, кому-то даст что-то, чем помазать рану можно.

Этот госпиталь считался полевой, и в нем держали только легкораненых. А то, что в заводе он располагался, так это, наверное, оттого, что помещений свободных под госпиталь не было.

После тульского госпиталя нас направили в запасной полк, который находился там же, в Туле. В этот полк приезжали «покупатели» и забирали кого в какую школу. Меня забрали в танковую часть и направили учиться в город Сталиногорск, под Москвой.

Там меня взяли учиться на механика-водителя. Обучение планировалось быть шестимесячным, но фронту потребовались люди и нас оттуда направили на учебу кого в Тагил, а кого, как меня, в Челябинск.

А тогда уже выпускались «самоходки» СУ-152 и в Челябинске происходило формирование самоходных частей. Там, кроме самоходчиков много еще частей формировалось, там ведь и танковое училище было. И я попал в расчет одной из этих самоходных установок СУ-152.

«Самоходки» получали прямо из завода?

Да, прямо из завода. Мы там, на заводе, некоторое время прямо жили, пока нам машину собирали. А потом обкатывали ее на заводском полигоне. После окончания приемки, грузились на эшелоны, переправлялись через реку Миасс и отправлялись на фронт.

По какому принципу проходило формирование экипажей?

Я не знаю. Сказали нам на заводе: «Вы будете в таком-то экипаже», и все. Там, в Челябинске, мы, кроме самоходных установок, получали еще и танки. Тогда были такие танки, «Клим Ворошилов», назывались. Да и «самоходка» СУ-152, она же на платформе танка «КВ» собиралась.

В качестве «самоходчика» я два раза попадал на фронт. Первый раз я попал на Первый Украинский. Вернее, сначала нас привезли на подмосковную станцию «Пушкино». Там происходило доформирование, а уже потом нас направили на фронт, до Днепра.

Чем вас доформировывали?

Нам еще добавили в полк СУ-152, но это уже были машины не новые, а которые пришли из ремонта.

Кем Вы были в экипаже самоходной установки?

Нас в экипаже самоходной машины было пять человек: командир машины, механик-водитель, наводчик, заряжающий и замковый. Я был в экипаже наводчиком. А меха ни к-водитель у нас был такого низенького роста, я уж сейчас и забыл, как его звали.

Что входило в обязанности замкового?

Ну, замок открывать и туда заряжающий снаряд загонял. А наводчик уже потом наводил на какую-нибудь цель.

Вы же обучались на механика-водителя. Как же Вы наводчиком стали?

Наводчиком меня назначили в Пушкине. А механиком-водителем я все равно был. После Первого Украинского фронта наш полк снова отправили на переформировку и тогда мы опять в Челябинск поехали получать машины взамен тех, которые выбыли. Вот там меня уже в экипаж включили как механика-водителя.

Много машин выбыло в тот раз в полку?

Сорок три машины мы потеряли. Мы освобождали Киев, Белую Церковь, станцию Погребище. Полк практически перестал существовать, поэтому его формировали по новой. А после формирования отправили нас уже на Третий Белорусский фронт — в те места, где река Березина, знаешь такую? Там мы освобождали Оршу, Витебск. А от Березины до Минска километров двадцать всего и нам дали задание штурмовать город.

Перед штурмом Минска наши войска начали сильную артподготовку и под звуки нашей артиллерии мы пошли к Минску. Так наш 396-й полк первым освободил Минск.

В город мы вошли ночью. У немцев везде горело электричество, было очень светло. И мы били туда, где горел свет: видим, в здании лампочка сияет — отправляем туда снаряд. Из-за того, что все улицы Минска были освещены, мы хорошо видели свои цели, видели, как немцы убегали, а мы по ним били из орудий. Хоть мы вошли в город ночью, но бои шли весь день. В Минске хорошо трофеев поднабрали себе в машину. Пехота шла впереди, ей, конечно, больше всего доставалось — и огня, и трофеев. А мне за Минск дали медаль «За отвагу» и орден Красной Звезды за прошлые бои.

От Минска мы пошли на Каунас, Вильнюс, а затем на Кенигсберг. Довелось форсировать Неман. Войну я закончил под Кенигсбергом.

Как узнали о том, что закончилась война?

У нас в машине рация была Р-9. Командир машины 8 мая 1945 года, в одиннадцать часов вечера поймал на рации какую-то связь, а там говорят: «Война кончилась!» Он нам об этом сразу сказал. А мы всем экипажем сидим в машине и не понимаем: «Как кончилась?» А командир говорит: «Тихо, я тут сам об этом случайно подслушал, что идут переговоры об окончании войны». Так мы узнали об окончании войны. А потом, уже днем, нам об этом сообщило командование, говорят, Жуков подписал с немцами соглашение о капитуляции.

Как праздновали Победу?

Да какие нам там праздники! Мы ж люди военные.

В Вашем наградном листе на орден Красной Звезды написано: «За время боев 26 января 1944-го года в районе шоссейной дороги Липовец — Россоша в составе экипажа СУ-152 младшего лейтенанта Снеткова, отражая атаку немцев, первым снарядом поджег немецкий танк типа «Тигр». Продолжая вести меткий огонь, уничтожил еще два танка противника. Товарищ Глазунов вел огонь по танкам противника до тех пор, пока сам не получил ранение в голову и не загорелась самоходная установка…

— Вот, у меня от этого ранения шрамы сохранились.

…Выполнив поставленную задачу, вышел из горящей машины и, отстреливаясь из автомата от атакующего противника, вернулся в часть».

Все правильно написано. А вот Лымарь, был такой в нашем экипаже заряжающий, мы с ним в Челябинске познакомились на формировке. Он вообще поляк был и в 1939 году был призван в армию из Польши. Так вот во время этого боя с «Тиграми» он стал выходить из машины через задний, трансмиссионный люк. Только открыл этот люк и спустился, как его сразу же наповал и убило. Он тут же, у машины, и упал.

В том бою, когда вашу машину подбили, немцы близко подошли к вам?

Да, очень близко от нас были немцы. Но мы отбились от них, сумели уйти, кто выжил.

Кроме этого боя у вас в экипаже потери были?

Командира экипажа однажды убили. Ему видимости не хватало и он решил высунуться из люка, чтобы осмотреться. И вот он осмотрелся и из боя не вернулся. Только он открыл верхний люк, взял рацию, как в него угодили несколько автоматных пуль. Он сразу упал внутрь машины, свалившись прямо мне под ноги.

Расскажите про этот бой с «Тиграми».

«Тигры» в балке были, а мы наверху встали, а потом начали спускаться в их сторону. После того как они начали вести огонь, мы их обнаружили. Командовал нами наш помпотех, он до войны работал на сталинградском заводе инженером. И вот начали мы бить. Так до того сильно немцы тоже били по нам, что разбили «ленивец» у нашей самоходки. Машина после этого не смогла вращаться, но немецкий танк все равно был в пределах видимости нашего орудия. Мы с этим «Тигром» выходили один на один, я видел только его. Немец бил по нам из балки, а мы сверху били.

Когда немецкая болванка попала в нашу машину, то мелкими осколками от своей брони я был ранен в лицо, глаза и в правую руку. Да не я один, многие из экипажа были ранены в разные места.

Много машин Вы сменили за весь свой боевой путь?

Две машины всего. Одна на Первом Украинском, а другая на Третьем Белорусском.

Что стало с той машиной, которую в этом бою повредил «Тигр»?

Да она осталась там, где ее и подбили. Экипаж ее покинул полностью. Двоих из экипажа убило, один был ранен, а мы вдвоем его вытащили, но он умер от ран, а мы потом вышли к деревне. Оружие свое было у нас с собой.

Какое оружие было у Вас?

У нас у всего экипажа были пистолеты.

Какой марки были пистолеты?

Револьверы «наган», у которых был барабан на шесть патронов.

Они вам полагались по штату или вы их просто где-то раздобыли?

Нет, они полагались всему экипажу. Мы все в экипаже были вооруженные. А еще, кроме пистолетов, в «самоходке» были карабины. Но это было в первой машине, а когда мы во второй раз комплектовались, то тут уже нам выдали автоматы ППШ. Знаешь, такие — с круглыми дисками? В этих дисках было по семьдесят одному патрону, как помню.

Командиру экипажа тоже полагался ППШ?

Да, эти автоматы были у всех членов экипажа, включая и командира.

Когда Вам выдали автоматы, то пистолеты вы сдали или у вас были и автоматы и пистолеты?

Потом были одни автоматы, пистолетов уже не было.

Где хранили в «самоходке» автоматы?

У каждого из состава расчета были круглые сиденья, а рядом были крепления для автомата. Причем, эти крепления уже были предусмотрены заранее и шли в машинах прямо с завода. Если вдруг что, то автомат удобно было сразу же брать и выскакивать наружу уже с оружием: или надевать его или стрелять.

А вообще я вам скажу, что ППШ — автомат непредсказуемый, мог случайно выстрелить. Я однажды из этого автомата чуть сам себя не убил. Стал вылезать из машины, да зацепился за что-то внутри. А он как даст очередь, да в закрытый люк! Пули срикошетили, и я сам себе прострелил руку.

Были у Вас в полку случаи, когда кто-нибудь погибал от неосторожного обращения с оружием?

Может, и были. Я за себя рассказал, а про других я что-то не помню.

Гранаты возили с собой?

Нет, гранат у нас не было. У нас же снаряды были, не дай бог… Поэтому в машинах мы гранаты не возили.

Как отдыхали в промежутках между боями?

У нас в экипаже был один боец, он хорошо песни пел и на гитаре играл. Гитару он всегда возил с собой. Когда нам объявили, что война закончилась, он по этому поводу концерт устроил. Я и сам самостоятельно выучился играть на различных музыкальных инструментах, даже дома после войны небольшую коллекцию их собрал.

Где и как размещались члены экипажа в «самоходке»?

Внизу сидит механик-водитель. Справа от орудия располагается командир машины. Там же, рядом с орудием находится сначала заряжающий, а потом замковый. А я, как наводчик, находился над мехводом, слева от орудия. Его голова как раз у моих ног была.

Как наводчик взаимодействовал с механиком-водителем при выстреле?

Взаимодействие мехвода с наводчиком было таким: если наводчик знает, что надо остановиться для того чтобы стрелять, он механику-водителю ногой на голову нажмет, тот выжимает фрикцион, чтобы трансмиссия не разорвалась в машине, и наводчик производит выстрел.

В танках над механиком-водителем располагался командир и, нажимая ему на плечи правой или левой ногой, давал тем самым указание, куда двигаться. А как происходило управление механиком-водителем в самоходной артиллерийской установке, ведь там командир находился по другую сторону орудия?

У нас тоже управлял всем командир машины. Но у нас в машине была своя внутренняя радиосвязь — ТПУ — танковое переговорное устройство, и у нас у всех в танкошлемах были наушники, соединенные между собой. Командир машины подключал всех в машине и, что надо, говорил нам.

Внутренняя связь нормальная была или с помехами?

Команды командиром подавались четко, несмотря на весь тот шум, который стоял в «самоходке». Командир только всегда сначала называл того, к кому он обращается: например, «мехвод» или «сержант», а иногда и просто по фамилии или имени. ТПУ использовалось для внутренних переговоров, а для внешней связи у нас в машине еще и радиостанция Р-9 стояла, мы по ней с другими машинами и с командиром батареи связь держали. Я, когда механиком-водителем стал, то попал в так называемый «командирский экипаж» — нами командовал командир полка.

Когда подбивали «самоходку», какие способы эвакуации были у экипажа?

У нас был десантный люк, который располагался внизу на днище машины, два башенных люка и один трансмиссионный. У механика-водителя люка спереди не было, там был только триплекс из толстого непробиваемого стекла.

Доводилось Вам взламывать вражеские ДОТы или бронеколпаки?

Нет, мы вели огонь по технике и артиллерийским позициям.

Какие основные типы боеприпасов составляли боекомплект самоходной артиллерийской установки?

Бронебойные и шрапнель. Каждый снаряд весил сорок три килограмма.

Бетонобойные снаряды были в боекомплекте?

Да, были, тяжелые такие. Доводилось и такими нам стрелять.

По каким целям Вы использовали бетонобойные снаряды?

По скоплению машин применяли их, да по различным зданиям, где у немцев хранилась техника.

Как можете оценить этот вид снарядов?

Хорошая вещь! Да и вообще должен признать, что СУ-152 себя оправдала в войне полностью!

Какие типы снарядов чаще всего использовали в бою — бронебойные или фугасные?

Чаще всего шрапнель использовалась. А вообще все зависело от того, какая цель была и какую команду командир подавал.

Для выстрела использовались гильзы. Так вот если гильзу распечатать, там, внутри, маленькие мешочки с порохом лежат. Количеством этих мешочков регулировалась мощность выстрела: можно было убрать несколько или, наоборот, прибавить. Например, если командир давал команду стрелять шрапнелью, то количество мешочков уменьшалось, а если бронебойным, то пороховой заряд оставался неизменным.

А можно было за счет дополнительных мешочков увеличить стандартный пороховой заряд?

Ни в коем случае! Да и некуда было их класть — гильзы шли с завода уже заполненные под завязку и запечатанные.

Кто занимался пополнением боекомплекта вашей артиллерийской установки?

Ну, вот приходит грузовик с боеприпасами. Каждый снаряд лежит в отдельном лотке. А у нас в машине есть люк для загрузки боеприпасов, открываешь его и подаешь внутрь по очереди каждый снаряд. Снаряд подается по лотку, а там, внутри, его уже принимают замковый или заряжающий и раскладывают все снаряды по машине. В общем, все занимались укладкой боекомплекта.

Командир машины принимал в этом участие?

А как же! У нас все происходило по команде.

Снаряды приходили в смазке?

Они приходили в ящиках. В каждом ящике лежало по два снаряда. И никакой консервационной смазки на этих снарядах не было. Мы брали эти снаряды и прямо из ящика отправляли их в люк «самоходки».

Какова была иерархия в экипаже? Командир, ясное дело, был главнее всех. А кто шел после него по важности?

Конечно механик-водитель. Затем наводчик. Я уже говорил, что мехвод с наводчиком в одной связке работали. А заряжающий с замковым уже второстепенную роль в экипаже играли.

Если в бою случалась поломка мотора или перебита гусеница, каковы были действия экипажа? Что он должен был предпринять в связи с остановкой машины?

Когда нашей машине разбило «ленивец», мы по рации сообщили об этом и вызвали помощь. К ней потом, после боя, для эвакуации, подошли ремонтные машины — такие же «самоходки» как и наша, но без боевой рубки.

Ремонт осуществлялся на месте или подбитую технику тащили в тыл?

Чаще всего ремонтировали на месте. А вот когда у нас разбило «ленивец», нашу машину вытащили с поля боя.

Если самоходную установку подбивали, ее экипаж обязан был находиться в машине до тех пор, пока орудие было исправно и могло вести огонь? Или разрешалось покидать подбитую машину?

Нет, мы до последнего не покидали машину. Даже если «самоходка» обездвижена, и мы весь боекомплект расстреляли, то все равно не имели права покинуть машину. Но у нас всегда снаряды оставались, мы полностью боекомплект не расстреливали.

В Вашем наградном листе сказано, что Вы покинули свою машину. Это произошло по какой причине?

Потому что машина все, потеряла движение, трансмиссия разбита, фрикцион не выжать. У водителей обычно говорят «выжимать муфту», а у нас говорили «выжимать главный». Вот и выжимаешь главный: и когда движешься и когда останавливаешься. А без рабочей трансмиссии мы вообще не могли с места сдвинуться. К тому же, когда нас подбили, трое из нашего экипажа погибли, а мы двое остались. А вообще, после того как машина подбита, экипаж должен был потом ее передать ремонтникам, чтобы те зацепили ее и утащили на СПАМ (сборный пункт аварийных машин. — Прим. ред.), а сами все члены экипажа, как правило, уходили на формировку.

На формировку уходили в пределах своего полка?

Нет, нет. Нас формировали там, где были, к примеру, танковые училища. То есть отправляли в тыл, где получали заново технику.

После этого возвращались снова в этот же полк?

Да, у нас получалось, что возвращались в этот же полк. Я помню, командиром полка у нас был украинец Тютюнник, но его подбили немцы. Потом еще Тиберков был, тоже командиром полка. Когда убили генерала Черняховского, мы всем экипажем ездили с командиром полка на похороны. Там, на похоронах, много народу собралось! Только я сам туда, на площадь, в толпу, не ходил. У меня в машине был люк открыт, и я на все это из люка смотрел.

Вы прямо на «самоходке» поехали на похороны?

Да, а больше не на чем было ехать, у нас машин не было никаких-только на «самоходке» ехать и пришлось.

Много машин терял полк в бою?

Их всего у нас в полку было сорок три машины СУ-152. Вот и считайте, много это или нет. Когда на формировку уходили, очень мало уже машин в строю оставалось: пять или, может, шесть. Их, обычно, перед отправкой на переформировку, на СПАМ сдавали, а остальные терялись: подбивали их, горели они. Немцы нас тоже били — ооооо! Знаешь, как! Немецкие болванки нас здорово пробивали. Толщина брони рубки «самоходки» была сто десять миллиметров, и то, бывало, пробивали. А бывает, вдарит болванка по броне, хоть и не пробьет, а у нас изнутри своя броня крошится и от нее осколки летят.

Как самоходные артиллерийские установки защищались в бою?

Нам придавалась пехота. Но с командованием пехоты только командир имел какую-то связь, мы, остальные члены экипажа, с пехотинцами взаимодействия не имели никакого.

Пехота шла рядом, прикрывая Вас или передвигалась десантом на броне?

И десантом ехала и рядышком шла. Вот Минск когда брали, тогда пехота у нас десантом сидела.

Существовали у Вас какие-нибудь нормативы расхода снарядов за бой?

Нет, не было. Недостатка в снарядах мы особо не испытывали. Если нужны боеприпасы, тут же подъезжала машина и мы начинали эти сорокатрехкилограммовые снаряды загружать в свою машину.

В бою, во время стрельбы, куда девали стреляные гильзы?

Когда пушка стрельнет, замковый только откроет замок, а оттуда дым валит и гильза зазвенела, на пол упала. Там, в бою, некогда было их наружу выбрасывать, это уже потом делали, когда была возможность. А до этого они на полу валялись, еще порохом дымились.

Во время боя была сильная задымленность от пороховых газов. Помогала ли штатная вентиляция в СУ-152?

У нас обязательно работали вентиляторы. Эти вентиляторы крутились от аккумулятора.

Бывали случаи, когда кто-то из экипажа терял сознание в бою?

Не знаю за другие экипажи, но в нашем экипаже таких случаев не было.

Как запускался двигатель СУ-152?

Стартерами. Основной стартер был электрический, кнопочный. Затем был воздушный стартер, мы его называли «баллонный». Это когда запускали двигатель сжатым воздухом. А если эти два способа не работают, то можно было запустить двигатель инерционным стартером, это значит сзади вставлялась рукоять и заряжающий с замковым ее крутили, чтобы двигатель запустился.

Неужели «самоходку», как и автомобиль, можно было запустить с «кривого стартера»?

Да, заводили. Только у нас рычаг был побольше размером, чем автомобильный и его вдвоем крутили. Но такой способ использовался только в крайнем случае. В основном запускался двигатель электрическим стартером.

Доводилось ли Вам вести огонь с закрытых позиций?

Нет, только «напрямую» всегда вели огонь. Я видел всегда цель.

Что для вашей машины представляло большую опасность в бою: противотанковые орудия или танки? Что из них было труднее обнаружить?

В бою, обычно, командир машины наблюдает за полем боя и видит — где цели, куда ехать надо. Ему и по рации подсказывают и он сам осматривается. А потом он нам дает указание: «Цель такая-то!», а мы уже туда стреляем.

А если выбирать из пушки или танка, то хочу сказать, что танка немецкого мы боялись больше. Как-то в бою рядом с нами шла «самоходка», так ей немецкий танк своим снарядом прямо отрезал ствол орудия. Прямое попадание было и ствол словно срезало, он на землю упал и покатился.

Какая оптимальная дистанция была для уничтожения вражеского танка?

Чтобы гарантированно поразить цель, до нее чем меньше расстояния, тем лучше. Расстояние до цели нам всегда командир передавал. Он передал, заряжающий с замковым нужный снаряд зарядили, я прицелился, даю команду механику-водителю, тот выжимает «главный» и производим выстрел.

Перед выстрелом Вы, как наводчик, какую команду подаете, когда цель у вас в прицеле?

Я говорил: «Цель готова!», командир давал команду на огонь, механик-водитель выжимал «главный» — и полетел наш снаряд.

Каков был национальный состав вашего экипажа?

Практически все были русские, один только Лымарь был то ли поляк, то ли белорус.

В полку или батарее случались конфликты на национальной почве?

Ничего такого у нас совсем не было. Никто никого из-за национальности не унижал.

Могли за какие-нибудь проступки, в качестве наказания, снять с экипажа?

Тоже такого не было. И даже слышать о таком мне не приходилось. Как экипаж был сформирован — так все и служили вместе, никого не трогали.

Могли в экипаж прислать кого-то другого на замену выбывшим членам экипажа, не выводя экипажа на формировку?

У нас в экипаже такого не было. Нам людей новых давали только на формировке в Челябинске.

Длительные марши приходилось Вам совершать?

Боевые марши были, но они, как правило, составляли не более двадцати километров. А чтобы такие уж большие, их не было.

На марше машина всегда своим ходом двигалась?

Всегда только своим, никто никого не тянул. Допустим, приехали эшелоном к месту, разгрузились у железной дороги и пошли дальше уже своим ходом.

На чем работал двигатель «самоходки»?

На дизельном топливе. Правда, его не называли «дизтопливо», а называли «газоль». Полный запас топлива СУ-152 составлял девятьсот шестьдесят литров. Там, где сидел механик-водитель, был бак на двести литров и еще по бокам два бака были.

Немецким дизельным топливом не приходилось заправляться?

Нет, немецким топливом мы не пользовались.

Когда нас учили на механиков-водителей, то мы видели английские танки «Валентина». Красивые танки, чистые, белые изнутри. Наша техника изнутри никогда не красилась, обыкновенное железо и все. А у них выбелено все в машине, красота!

Вас готовили на «Валентайнах»?

Нет, это были другие — нас на наших готовили, советских. Нашими учебными танками были Т-34. После того как нас разделили, нас, будущих «самоходчиков», отправили в Челябинск, а остальных — в Нижний Тагил, там Т-34 выпускались.

За время боев экипаж несомненно «обрастал» каким-то скарбом. Где хранили в «самоходке» все это общее хозяйство?

Для всего место там находилось. У нас НЗ был в машине, этот неприкосновенный запас нам выдавался, когда мы машину получали на заводе. Он был рассчитан на пять суток, в него входили консервы, сухари, по двадцать штук на человека, сало. Мы не имели права его использовать до особого распоряжения командира. Разрешалось НЗ брать в случаях, если машину подбили или что-то с ней случилось.

А кроме НЗ? Например, что-то из трофеев?

Есть места и для этого. Когда Минск взяли, там был спиртовой завод с большими подвалами. Первой к этим подвалам подошла пехота, а эти подвалы были закрыты. Они из автоматов прострелили дверь, а в подвале стояли немецкие цистерны со спиртом. Они прострелят цистерну и оттуда ручеек ссыт потихоньку. Пол в подвале был цементированный, спирту деваться было некуда и все вокруг было им залито.

У нас Лымарь брал имеющиеся канистры и бегал в этот подвал, набирал для всего экипажа спирт.

Канистры были из-под солярки?

Нет, у нас были и чистые канистры.

На что пускали трофейный спирт, кроме как пить?

Больше никуда. Только пить. Ну, иногда и руки помыть им приходилось, когда поблизости воды не было.

Меняли его на что-нибудь?

Нет. А на что менять? На еду? Так у нас с ней недостатка не было. Это пехотинцы могли голодать, а у нас всегда еды полно было.

Когда Вам придавали десант, вы их подкармливали?

Конечно. Всегда угощали их едой.

Американскую тушенку пробовали?

Пробовал! Отличная тушенка! Длинная такая баночка, откроешь ее, а там мясо уже порезанное кружками — в каждой баночке по пять таких кружочков. Мне американские консервы нравились даже больше, чем немецкие.

А трофейную пищу добывали для себя?

Вот, опять, в Минске мы этой трофейной едой основательно запаслись. Там были немецкие консервы, хорошие такие консервы, вкусные.

Причем они открывались ключом, на наших консервах такого не было. Да и с едой иногда у нас бывало не очень, давали одни сухари.

Когда учился зимой в танковой школе в Сталиногорске, нам выдавали хлеб настолько замерзший, что ничем невозможно было разрезать буханку. До того мерзлый хлеб был. Нам давали буханку на троих и, чтобы разделить ее на всех, приходилось ее пилить. А когда распиливали, то не дожидались, когда он оттает — ели мерзлым.

В Минске были пассажирская станция и товарная станция, так вот, когда мы захватили Минск, то на железнодорожных путях товарной станции обнаружили стоящий эшелон, из которого немцы разгружали испеченный хлеб. Вот там мы хорошо запаслись хлебом. Там, в вагонах, буханки хлеба прямо штабелями лежали.

Куда же Вы сложили все это продовольствие?

Да мы не так уж и много брали, чтобы девать некуда было. Кроме консервов с хлебом нам даже немецкий ликер приносили в ящиках. Но это уже они не сами доставали, а у кого-то на что-то выменяли.

«Они» — это кто?

Да наши, «самоходчики», только из другого экипажа.

Перед боем наливали себе «сто грамм»?

В Сталинграде единственный раз нам перед боем дали по «чекушке» каждому бойцу и больше я не встречал случаев, чтобы выдавали спиртное перед боем, пока не попал на Третий Белорусский фронт. Вот там опять спиртное стали выдавать. А на Первом Украинском нигде ни грамма не выдавали.

А перед самим боем спиртное категорически нельзя было употреблять, за этим строго следили. Нельзя было даже иметь при себе ничего спиртного.

Вы на фронте курили?

Курил, но очень мало. Сейчас я уже не курю. Насчет курева я вот что скажу. Меха ни к-водитель и командир машины были офицерскими должностями, поэтому им давали дополнительные пайки и курево отличалось от того, что давали остальному экипажу: им давали пачку папирос, а всем остальным — по красной пачке махорки. Но это уже так стало в последнее время, ближе к концу войны, а до этого всем давали только махорку.

Я курил махорку очень редко. Когда стал механиком-водителем, то стал получать папиросы. Я их на своем месте перед собой в щиток понавтыкал, чтобы из коробка доставать не нужно было. Зажигалки у нашего экипажа были немецкие «бензинки», а пехота пользовалась обычным кресалом.

Что, кроме зажигалок, брали в качестве «трофеев»?

Зажигалки, бритвы. У меня был полный бритвенный прибор немецкий.

Мы зашли в один из домов, а там то ли парикмахерская была, то ли еще что. Вот там я и разжился «хозяйством». Еще старались брать часы. Но часы были, как правило, «штамповки». Вот запомните: если часы «штамповки», то это немецкие часы, в них камней не было — они шесть месяцев пройдут и все, потом не подлежат ремонту. Вот у меня было две такие немецкие «штамповки».

Когда мы как раз только от Немана отошли и подходили к Кенигсбергу, однажды увидели лежащих неподалеку двух убитых немецких офицеров. А на них форма была такая новенькая, все на них было блестящее. И вот я не пошел к ним, а один замковый говорит: «Я пойду», сходил и принес оттуда два пистолета, маленьких таких, они еще «дамскими» называются. Один из этих пистолетов замковый подарил мне, я его взял. Он был пятизарядный, бельгийский «Браунинг», кажется. Этот пистолет был у меня до самой моей учебы в училище.

«Самоходки» поддерживали огнем только танковые атаки?

Нет, не только танковые, но и пехотные тоже приходилось.

Каким способом происходило уничтожение живой силы противника? У Вас ведь не было курсового пулемета.

Не было, нам его очень не хватало. Это у Т-34 он был, а у наших машин он не был предусмотрен. Вместо пулемета иногда приходилось использовать свой ППШ.

Как маскировались машины?

Маскировка соблюдалась обязательно. Когда в лесу стояли или где-нибудь неподалеку, обязательно маскировались зеленью, ветками. Это если мы на день-два выводились из боя, чтобы отдохнуть. А во время боя какая может быть маскировка — мы в движении, нас всем видно.

А зимой машины красились в белый цвет?

Не могу сказать, поскольку так получилось, что мне не довелось зимой воевать на «самоходке». Я зимой только в Сталинграде воевал.

В засадах приходилось стоять вашей машине?

Нет, ни разу — всегда напрямую шли.

Вы, как наводчик, где проходили обучение?

В Челябинске, когда формировались. Там же проходило распределение поэкипажно: кто наводчиком, кто механиком-водителем, кто заряжающим.

Потом собрали наводчиков со всех сформированных экипажей и стали обучать?

Нет. Мы все время находились в Челябинске прямо на заводе, там и спали, там и питались. Нам выдавали для приготовления пищевые концентраты. А у нас котелки, где нам готовить? На заводе там отливали такие большие болванки, они были еще горячие, когда их выбрасывали из печи в цеху. Так вот мы подойдем, поставим на эту горячую болванку котелок с водой, бросим туда этого концентрата, немного подождем — вот и готова наша еда.

А на учебу нас ни на какую не собирали. У нас только стрельбы были, когда мы сформированным экипажем обкатывали полученную машину. Там, рядом с Челябинском, был заводской полигон. Он назывался «Полигон 70 километров». Вот на этом полигоне нам нужно было и машину обкатать и, заправившись снарядами, сделать несколько выстрелов. Там для это цели были, которые нам нужно было поражать.

Что в качестве целей использовалось на полигоне?

Там цели были разные: какой-то фанерный танк использовался в качестве движущейся мишени, а какой-то, железный, был стоячей мишенью. Туда, на полигон, видимо, специально стаскивали старые танки, чтобы использовать их в качестве целей.

Так что отдельного обучения у нас никакого не было, всю науку мы постигали во время формирования экипажей, несмотря на то, что людей в экипажи собирали из разных мест. Собрали один экипаж, потом второй, третий, сформировали полк и поехали воевать.

Была возможность взять с собой в машину дополнительный запас топлива или боеприпасов сверх установленной нормы?

Мы бы, может, и рады были снарядов побольше взять, нотам некуда было их укладывать. Там норма: сколько положено, столько ты и загрузишь. А вот топлива мы могли брать только четыре дополнительных бачка с горючим, по девяносто литров каждый, которые устанавливались наверху, на броне.

Где обычно экипаж принимал пищу?

В машине. Мы даже никого с котелками не посылали за едой, у нас же все свое было.

А под Сталинградом, в районе Мариновки, у нас с едой были проблемы: не могла наша кухня добраться до нас несколько дней. Там неподалеку был аэродром и за него был бой большой. И в этом бою, кроме людей, было набито очень много больших румынских лошадей. А тогда зима была крепкая и эти лошади лежали замороженные. У нас ни топоров не было, ничего другого, чем можно было бы тушу порубить. Так мы немецким штыком отрезали куски мерзлой конины и варили их в котелках без соли. Три дня мы выживали только благодаря конине, а до этого мы съели весь НЗ, что был у нас в вещмешках. После Мариновки горячую пищу нам довелось поесть только в самом Сталинграде на Мамаевом кургане.

Когда машина шла на марше, где Вы обычно располагались?

У нас каждый был всегда на своем месте.

Расположение экипажа внутри «самоходки» было удобным?

Да, удобным. Там, внутри, были боковые откидывающиеся стульчики. Чтобы сесть, надо было их откинуть, и они удерживались весом тела. А стоило только встать с этого стульчика, как он, за счет пружины — щелк! — сам складывался к стене.

Эти сиденья были мягкими или просто металлическими?

Да нет, они не железные были, у них поверхность чем-то мягким была покрыта.

Сильно досаждала вам немецкая авиация?

Да вот, в Мариновке, где был немецкий аэродром, там они нам досаждали, летали над нами на бреющем, стреляли. А в уже когда в самоходных частях воевал, там «рамы» постоянно беспокоили, знаете такой самолет? Сидишь, слышишь — гудит, сразу все говорят: «Ну, вот к нам и «рама» летит, чегой-то нам везет. Сейчас начнется!». Особенно это опасно было, когда машины стояли в капонирах. А в бою тоже, бывало, пикировщики нас атаковали. Бывало, что бомбы попадали и в наши машины и в танки, что рядом с нами шли. Однажды рядом с нашей машиной упала бомба, так все аж заревом взялось.

На вашем счету есть подбитые танки. Платили Вам за них какие-нибудь деньги?

Нет. Нам во время войны из денежного довольствия выдавали только «полевые деньги». У меня оклад был шестьсот девяносто рублей в то время. Но мы сами деньги эти не видели, а отправляли их по аттестату. Отправкой занимались не мы, а финотдел: мы писали домашний адрес и все наши деньги отправлялись по этому адресу. Нам оставалось только расписаться в ведомости.

Что можно было купить на сумму, равную Вашему окладу?

Ничего! На передовой никаких торговых точек не было, поэтому мы и отправляли все родным. А уж сколько что стоило в то время в тылу, этого я даже не знаю.

У Вас в полку были Герои Советского Союза?

Об этом никто нас не информировал. Видимо, в то время Героев у нас еще не было, а орденами награждали. Награждение происходило, как правило, в лесу. Нас всех строили и отличившимся цепляли медали и давали ордена.

«Обмывали» награды?

Никак мы их не «обмывали», ни грамма спиртного даже по этому поводу не употребляли.

Каково было отношение к религии среди экипажа?

Даже никто об этом и не думал. Все были неверующие у нас.

В какие-нибудь приметы верили?

Да ну, какие приметы? Нам по восемнадцать лет было — мы не верили ни в Бога, ни в Христа, ни в черта.

Что Вы можете сказать о своей машине? Чего Вам в ней не хватало?

СУ-152 — хорошая машина. Вот только у танка была башня, которая вращалась, а у нашей машины орудие наводилось только по вертикали и по горизонтали. Когда цель обнаруживалась сбоку, машине приходилось заводить двигатель и разворачиваться. Поэтому очень не хватало нам вращающегося орудия, как у танка.

Доводилось Вам бывать в ИСУ-152?

Я только слышал, что есть такие «самоходки», на базе танка ИС сделанные. А ни видеть их не приходилось, ни, тем более, бывать в них. Мы только на своих СУ-152 воевали.

Как Вы оцениваете приборы наблюдения на СУ-152?

Для механика-водителя в этом триплексе видимость очень малая. Чтобы лучше видеть, приходилось открывать его вверх. А если закроешь, так и совсем плохо: там же, в этом триплексе, стекло в четыре пальца толщиной и не видно ни хрена.

А прицел у наводчика?

Прицел был нормальный. Цель видишь, ставишь буссоль, в общем, все нормально. Оптика чистая была, не замутненная. Видимость, как правило, зависела от времени суток и от погодных условий. Обычно днем цель было видно очень хорошо.

У Вас были какие-нибудь особые приемы борьбы с вражескими танками?

Никаких приемов, все шло своим чередом. Кому повезло, тот и победил.

Во время боев в городе Вас обязательно прикрывала пехота?

Да там всегда не пойми что было. Не разберешь, прикрывает тебя кто или ты сам по себе.

Доводилось в бою встречаться с использованием немцами фаустпатронов?

Слышали мы о таких. Говорили, что у немцев есть такое оружие, которое на плечо прикладывают и по танкам стреляют. Но нам с этими фаустпатронами не довелось иметь дела.

В бою осуществлялось взаимодействие с артиллерией, авиацией и пехотой?

Это было. В Белоруссии перед нашим наступлением сначала была артподготовка, а потом еще и авиация наша сверху нас прикрывала. Мы в том наступлении на своих машинах аж на 20 километров продвинулись вперед!

Приходилось стрелять из орудия на ходу или всегда останавливались для стрельбы?

На этой машине сходу стрелять было нельзя. Идешь, видишь цель. Командир дает указание: «Цель уничтожить!» Наводчик наводит, дает механику-водителю сигнал остановиться. Тот выжимает «главную», а замковый стреляет. И опять продолжаешь ехать.

А если с ходу стрелять, то машина развалится: она же вперед идет, а отдача от выстрела ее обратно отбрасывает. Там даже при стрельбе с места откат идет на три трака. Представляете, какая там сила отдачи этой пушки была? Стрельнет, и машину, весом сорок шесть тонн, на три трака назад отбрасывает. Тут после каждого выстрела переживаешь за гусеницу, а с ходу стрелять — так ее порвало бы однозначно.

Результаты своей стрельбы на подбитых немецких танках потом рассматривали?

Нет, я этим не интересовался, по танкам не лазил. Я в своей «самоходке» сидел, никуда из машины не выходил. Да и чего я там, в этих танках, не видал?

Во встречном бою с немецкими танками приходилось сражаться?

Первый раз я увидел встречный бой под Орлом, когда еще был в составе танкового десанта. Там, в районе Змиевки наши танки с немецкими сошлись в бою. Страшно было!

А потом и уже на «самоходке» тоже встречался в поле с немецкими танками, когда друг на друга шли. В оптику хорошо было видно, когда твой снаряд попадает в броню. А бывало, конечно, что и мимо пролетали наши снаряды, в землю потом зарывались.

Как Вы оцениваете работу немецких артиллеристов и танкистов?

Я не знаю, насколько они хорошо были обучены, но техника у немцев была отличная!

Как относились к пленным?

В Сталинграде этих немцев были бесконечные черные колонны. Их, видимо, куда-то переводили. На улице стояли морозы сильные, а они были одеты кто во что смог. Колонны пленных немцев наши солдаты сопровождали обычно верхом на лошадях, больше не на чем было. Я видел, что некоторые стреляли по этим колоннам и немцы падали. А потом, после Сталинграда, такое количество пленных мне видеть не доводилось.

Как происходило форсирование водных преград?

Мы на подступах к Кенигсбергу форсировали Неман и почти сразу вступили в бой. Ох и бои там были! А форсирование как происходило? Машины на понтонах переправлялись отдельно от экипажей, не разрешалось, чтобы машина и экипаж находились на одном понтоне. А то, если прямое попадание, то гибли и машина и экипаж. А переправа эта страшно обстреливалась немецкими самолетами, да к тому же еще и бомбилась ими.

Экипаж при переправе весь вылезал из машины или механик-водитель все-таки оставался внутри?

Да где оставался, а где вылезал тоже. Я тогда был мехводом, так я не оставался внутри. Я просто загонял машину на понтон и все, а потом переходил на другой понтон к своему экипажу. А уже на другом берегу, шел к машине и занимал свое место.

Как складывались отношения с мирным населением Восточной Пруссии?

А мы с ними дела не имели. Может, пехота там с ними что-то делала, а мы все время в своих машинах сидели, не имея ни с кем контактов. Мы в населенных пунктах подолгу не задерживались: день-два — и вперед!

Какое отношение рядовых «самоходчиков» было к командованию полка?

Ничего, нормальное отношение было. Да и они к нам относились тоже по-отечески. Всегда заботились о нас: что заправка снарядами, что заправка дизтопливом — все своевременно. Питанием и другими видами снабжения полк обеспечен был у нас постоянно. И замполит нам не надоедал своими беседами о политике.

Во что был одет экипаж СУ-152?

Осенью у нас были бушлаты, а потом, вместо них, всему экипажу стали выдавать меховые безрукавки, мы их называли «шубки». Когда наступали холода, всем выдавали подшитые валенки. Ну и ватные штаны носили, чтобы не замерзнуть.

Летом же мы носили обычную летнюю форму. Сначала мы были обуты в ботинки, вокруг которых нужно было мотать много обмоток, а уже после Минска все получили кирзовые сапоги.

А когда еще под Сталинградом воевал, то сначала мы все были одеты в шинели, но потом вскоре нас переодели в бушлаты.

Что за бушлаты?

Да ватные куртки, короткие такие, стеганые. Мы их не снимали практически. Даже сушить если и приходилось, то все это на тебе и сохло.

Вши были?

Ох, и не говори даже! Этих вшей на каждом человеке было, наверное, тысячи. Мы ж мылись редко, белье тоже почти не менялось. Вот эти «шубки», о которых я говорил, и наше теплое белье до того много вшей собирали, что уже зудело все тело до невозможности.

Мы в Минске когда были, наш Лымарь принес откуда-то немецкий мешок военный, а в этом мешке чистое шелковое белье лежало. А на шелковом белье вши не держатся. Это белье мы на себя надели, а эти «шубки» меховые и белье, что на нас до этого было, отправили в костер. Так вши в огне аж стреляли, такой треск стоял.

Как Вы, члены экипажа, обращались к командиру экипажа? По званию или имени-отчеству?

Никакого имени-отчества! По ТПУ когда разговариваешь, там по должностям обычно называли друг друга: «замковый» или «командир».

Мы к своим командирам даже и вне боя так обращались. Я порой даже и не знал, как их звать по имени было.

Часто менялись командиры?

Не часто, но порой менялись.

Какие средства пожаротушения имелись на СУ-152?

Не знаю, мне не доводилось ее тушить. Но один огнетушитель всегда имелся, не помню, наверху он был или внутри.

Как сложилась Ваша судьба после Победы?

Я еще в Казанском танковом училище поучиться успел. Когда мы прибыли в училище, нас построили и заставили всех вытряхнуть содержимое свои вещмешков, смотрели, чтобы мы ничего такого с фронта не притащили, все забирали. И вот дело дошло до меня. Командир роты старший лейтенант Зайцев подходит ко мне: «Товарищ старшина, а что у Вас есть еще?». Я подумал, что скрывать глупо и говорю: «У меня есть пистолет» — «А где он у Вас?». Я ему показал, он взял его в руки и больше назад я его не получил. А после, когда у нас уже начались занятия, он, видимо взамен этого пистолета, принес мне в подарок хромовые сапоги. Там, неподалеку, кожевенный завод находился, и он пошел, взял там заготовки под сапоги, отдал в мастерскую при училище и мне сшили отличные хромовые сапоги. Я в этих сапогах домой пришел.

Как Вы оказались в Казанском танковом училище?

Когда нас вывели после боев, мы сдали свои машины на СПАМ, а нас — меня и еще одного — вызвали в штаб и говорят: «Глазунов, Вы имеете семилетнее образование. Мы Вас рекомендуем на учебу в танковое Казанское училище. Поедете?» Я говорю: «Не знаю». — «Поедете!». И нас отправили в Казань.

На кого Вы там учились?

На помпотеха. Там обучали на тяжелые танки ИС. Выпускаться оттуда мы должны были в звании «техник-лейтенант».

Но я не доучился в училище до конца: меня по состоянию здоровья комиссовали. У меня открылись раны, я пришел в санчасть, пожаловался и меня отправили домой. Все, хватит — кончилась война!

А сейчас меня каждый год в феврале приглашают в Волгоград на празднование победы в Сталинградской битве. Я каждый год ездил, встречался там со своими товарищами, которые еще живы были. А в этом году не поехал — погода не позволила и здоровье подвело. Да и один я уже остался, боевые товарищи мои все умерли.

Автор выражает глубокую признательность Негодаеву Павлу Владимировичу и Сахнову Федору Валентиновичу за помощь в организации и подготовке интервью.

Интервью и лит. обработка: С. Ковалев