Три дня в Севастополе

Древний Херсонес Таврический имеет для нас важное историческое значение в том отношении, что в нём совершилось крещение великого князя Владимира, а с ним вместе и всей Руси.

Принятие Владимиром христианства воспоследовало не вдруг, а по предварительном сравнении многих вероучений и по совершенном убеждении князя и собранных им бояр и старейшин в правоте и святости греческого вероисповедания. Событие это, по словам наших летописей, совершилось следующим образом. В 986 году приходили ко Владимиру послы из Волжской Болгарии, и предлагали ему принять магометанство. Приходили также миссионеры из Рима и проповедники от жидов хозарских, и был присланный греками философ. Но изо всех религиозных толкований их, Владимиру наиболее понравилось объяснение греческого философа, который и был одарен щедро и отпущен с великою честью. В следующем году, Владимир, по совету бояр и градских старцев, послал десять разумнейших мужей к болгарам, к католикам и в Цареград, для испытания предложенных вер на месте. По возвращении посланных, на собранном вновь совете бояр и старцев, было отдано предпочтение греческой вере. «Где примем крещение»? — спросил Владимир. «Где ти любо», — отвечали бояре. 988 год ознаменовался походом Владимира на Херсонес. Долго не мог он взять укрепленного города, несмотря на все свои усилия. Напрасно он угрожал херсонесцам держать их в осаде целые три лета, если они не сдадутся, — осажденные не соглашались. Наконец, один из корсунян, по имени Анастасий, пустил из города в стан русский стрелу с надписью: «за вами к востоку находятся колодези, откуда херсонцы получают воду чрез трубы; перекопайте водопроводы». Услышав это, Владимир воззрел на небо и воскликнул: «если это сбудется, я непременно крещусь». Указанное средство оказалось успешным, Владимир овладел Херсонесом и, вступив в него с дружиною, послал сказать греческим императорам Василию и Константину: «ваш славный город я взял, так поступлю я и с вашей столицею, если не отдадите за меня сестры своей, еще незамужней, которая, как слышно, есть у вас». Императоры, с своей стороны, потребовали от него, чтобы он крестился, соглашаясь только под этим условием исполнить его желание. «Скажите царям своим, — отвечал Владимир послам греческим, — что я крещусь, что я еще прежде испытал закон ваш, чрез нарочитых своих мужей, и полюбил вашу веру и ваше богослужение». Чрез несколько времени прибыла в Херсонес на корабле царевна, сопутствуемая многими сановниками и пресвитерами, и крещение Владимира совершилось в церкви св. Василия, стоявшей посреди Херсонской городской площади, а затем последовало и бракосочетание его с греческою царевною. В память всего этого, великий князь построил в Херсонесе церковь и, возвративши завоеванный город царям греческим, как вено за руку сестры их Анны, отправился в свою столицу.

Вся историческая жизнь Херсонеса сложилась так, как будто его исконным призванием было — передать России неугасимый светильник православия и опочить затем навеки. Проследим его историю вкратце, чтобы удостовериться в истине вышесказанного.

Полуостров Крым в глубокой древности заселен был диким и невежественным народом таврами, отчего и получил название Таврического. Легенды о нём восходят к временам доисторическим. В греческих сказаниях о мифологических героях мы встречаем упоминовения: то о том, как Тезей афинский похитил с южного берега Понта-Эвксинского (Черного моря) прекрасную и храбрую королеву амазонок Антиону; то о том, как Ахиллес со своей дружиной совершает здесь воинские игры и показывает свое искусство в бегании; то, наконец, о том, как Ифигения, дочь Агамемнона, знаменитая жрица богини Артемиды, собирается заклать в Тавриде брата своего Ореста, а Пилад предлагает принести в жертву свою жизнь, чтобы только спасти жизнь друга своего. Историческая же известность о Тавриде начинается с заселением берегов Крыма греческими поселениями. По словам Страбона, Херсонес основан ираклеотами, в начале VI века до Р.X. Известная предприимчивость, смелость и энергия греческих поселенцев способствовали развитию торговли как Херсонеса, так и других соседственных с ним колоний, и они скоро стали богатыми и могущественными. Построенный в углу Таврического полуострова, между заливом Ктенус (нынешний Севастопольский рейд) и заливом Символов (Балаклавская бухта), Херсонес был защищен со стороны Тавроскифских владений высокою, со многими башнями и рвом, каменною стеною, имевшей протяжением по словам Страбона, около 50 стадий (8 верст). В течение многих веков он ведет более или менее успешную борьбу с соседственными тавро-скифскими племенами. Во времена владычества римлян, его подчиняют сперва вассальному царю Босфора, но потом зависимость его изменяется в непосредственное подчинение Риму и ему возвращено было отчасти прежнее республиканское самоуправление. При разделении Римской империи, Херсонес подчиняется Византии и зависимость его от неё продолжается до самого её падения. Как отдаленнейшая область Римской империи, он служит местом ссылки политических и других преступников. Так, здесь была заключена, за сочувствие к христианству, Флавия Домитилла, племянница императоров Тита и Домициана, здесь томились в заточении и папа римский Климент, и папа римский Мартин II-й, наконец, сюда же был сослан и император Юстиниан II-й, по низложении его Леонтием. Но несмотря на это, Херсонес имеет громадное значение, — он служит средоточием богатства, наук, искусств и греческой цивилизации в Тавриде. Занимая территорию до 40 верст в окружности, он ведет обширную торговлю и даже вмешивается в политику византийского двора. По словам Дюбиа-Монпере, в лучшую пору его развития, в нём насчитывалось до 5000 домов и до 50 000 жителей. В период великого переселения народов, Херсонес подвергается нападениям готов, угров, аваров, хазаров и гуннов, и отражает их собственными своими силами, так как Византия не имела уже возможности защищать свои отдаленные области. Но вот, под стенами знаменитого города появляется наш великий князь Владимир со своими дружинами и покоряет его. Событие знаменательное! Херсонес покоряется затем, чтобы дать великому князю, а с ним вместе и всей Руси, крещение. Это выдающееся из ряда других явление составляет самое важное, самое блестящее дело во всей его исторической жизни, эпопею его призвания, исполнив которую, он начинает склоняться к упадку. Его постоянные столкновения с печенегами и половцами в XI и XII, и с генуэзцами и татарами в XIII веке истощают его силы, а набег Ольгерда князя литовского в 1363 г. наносит ему самый жестокий удар, после которого он не мог уже поправиться: стены его были разрушены, жители перебиты или уведены в плен, а город сожжен или обращен в развалины. Окончательное же разрушение Херсонеса совершилось при завоевании Крыма турками в 1475 году. С этих пор город опустел совершенно, и только остатки стен, башен, храмов и дворцов, еще долго напоминали путешественникам время прежнего его величия.

В последующие затем годы, близ развалин Херсонеса поселились татары. Построенная ими маленькая деревушка Ахтиар, с покорением Крыма русскими в 1783 году, по повелению императрицы Екатерины, переименована в Севастополь. Вновь возникший город поглотил остатки прежнего. Посланный Стефаном Баторием к крымскому хану в 1578 г. Максим Броневий, при посещении развалин Херсонеса, этого, по его выражению, «гордого, изящного и славного города», видел еще остатки стен и башен, построенных из огромных тесаных камней. Княжеский дворец, обширный, по его словам, как целый город, с великолепными входными воротами, продолжал еще существовать, как продолжали существовать и некоторые ограбленные и лишенные своих ценных мраморов церкви. При покорении Крыма русскими, многие из виденных Броневием остатков зданий, стен, башен и ворот были еще целы. Но, по приказанию князя Потемкина, их стали разрушать, а камни и мраморы употреблять на постройку Севастополя. И сколько мраморов, капителей, фресок, было положено в фундаменты казарм и других зданий! Стены же и ворота, по преданию, пошли на постройку Севастопольского карантина. Император Александр II-й приказал остановить разрушение, но было уже поздно. Новейшие путешественники: Паллас в 1793 г. и Муравьев в 1820 г. находят еще следы городской стены и водопровода. Но Терещенко, посетивший Крым в начале пятидесятых годов, пишет в своих «Очерках Новороссийского края» следующее: «Я спешил взглянуть на следы древнего Херсонеса, но каково было мое удивление, когда открылась предо мной лишь равнина, усыпанная щебнем, и только кое-где выказывались бугры — быть может, следы зданий. Время стерло с лица земли тот знаменитый Херсонес, который три раза падал и возрождался. С каким нетерпением ехал я из Балаклавы в Херсонес, отстоящий в двух верстах от Севастополя, с таким же негодованием смотрел на пустое место, без памятников, без малейших остатков его древнего величия».

Исчез с лица земли исполнивший свое назначение Херсонес Таврический, и мы только в раскопках, сделанных на месте его нахождения известным нашим археологом, графом А. С. Уваровым, можем видеть теперь следы его прежних богатств, его цивилизации и некоторых из его построек.

Из числа многих открытий, сделанных графом А. С. Уваровым, особенное внимание обратили на себя развалины церкви, в которой, как признано ныне, крестился великий князь Владимир. Покойный архиепископ Херсонский и Таврический Иннокентий возымел счастливую мысль восстановить этот храм и, с благословения Святейшего Синода, устроил в 1853 г., близ остатков открытого храма общежительную киновию и при ней малую церковь во имя св. благоверной княгини Ольги. Во время осады Севастополя, церковь эта и кельи иноков были разрушены. На месте их французы построили батареи и громили оттуда Севастополь. В 1857 году, разрушенная киновия восстановлена, а в следующем затем году последовало Высочайшее повеление построить над остатками церкви, в которой крестился великий князь Владимир, большой соборный храм, во имя равноапостольного просветителя России, и от монарших щедрот были дарованы первоначальные средства для производства работ. 23 августа 1861 года, Государь Император соизволил лично совершить закладку храма. В этом же году и скромная херсонесская киновия была возведена на степень первоклассного монастыря. Работы по устройству монастыря двинулись вперед быстро. Двухэтажный архимандритский дом, с домовой церковью, во имя Корсунской Божией матери, был окончен постройкою в 1863 году. Вместе с тем построено и несколько братских келий. Но сооружение храма во имя равноапостольного князя Владимира долгое время ограничивалось возведением стен фундамента, и только в последние два года, благодаря энергическим усилиям архимандрита Евгения и ревности принявшего на себя постройку храма, известного нашего строителя П. И. Губонина, строительные работы производились с особенной заботливостью, так что стены храма к концу 1874 года были выведены под своды второго этажа[40].

В ноябре 1874 года мне пришлось совершить поездку в Крым. Тотчас по прибытии в Севастополь, мне захотелось исполнить свое давнишнее желание поклониться месту, откуда Русь восприняла свет христианского вероучения, и на утро, в обществе С. П. Губонина, сына строителя Херсонесского собора, приехавшего одновременно со мною в Севастополь для осмотра работ, произведенных в соборе в течении лета, я отправился в Херсонесский монастырь. День был теплый, тихий и ведренный, какой может только быть в глубокую осень на юге России. Извощичий экипаж рысцой потащил нас по улицам Севастополя, если только можно назвать улицами эти взрытые, как гряды, циклопические тропы, вьющиеся между руин разрушенного города. Двадцать лет прошло с тех пор, как разразившаяся так нежданно над Севастополем гроза превратила его в беспорядочную груду камней, но эта груда камней лежит и доныне почти в том же виде, в каком она осталась, когда гроза утихла. Это даже и не груда камней, но какая-то искалеченная, безобразная масса скелетов без черепов, с провалами во впадинах глаз, с изломанными ребрами и пустыми внутренностями. Правда, кое-где встречаются поправленные для жилья дома, встречаются и небольшие новые постройки, но в общих чертах картина разрушения производит самое тяжелое впечатление. Вы видите не город, а какое-то громадное покинутое кладбище, с развалившимися памятниками, обрушившимися могилами и торчащими из-под земли углами гробов.

Тление и запустение царят в этом, забытом людьми жилище смерти и нескоро еще жизнь, как кажется, коснется его своим дыханием.

Выбравшись за город, мы поехали мимо бывших наших бастионов и неприятельских траншей и батарей. В ложбине между двумя возвышенностями, посылавшими друг другу смерть и разрушение из нескольких сот орудий, лежит городское кладбище с небольшой при нём церковью, сохранившейся и во время осады. Дорога, окрестные холмы и балки, усеяны небольшими белыми камнями. Кругом глухо и безлюдно — ни одного строения, ни одного деревца до самого монастыря.

Среди такой пустынной мертвенности, вид вновь строящейся обители производит самое отрадное впечатление. Жизнью и трудом веет от этих простых, незатейливых, деревянных святых ворот, у которых мы не нашли, однако, ни привратника, ни толпы нищих, ни толпы торговцев, — этих атрибутов каждого сколько-нибудь значительного русского монастыря. Отодвинув низенькую на колесцах рогатку, заставлявшую проход во святых воротах, мы вошли на двор монастыря и пройдя несколько шагов вперед по неширокой песчанистой дорожке, очутились перед новым, весьма красивым двухэтажным домом настоятеля. Налево, в некотором расстоянии от дорожки, виднеется небольшая монастырская церковь, построенная во имя семи священномучеников в Херсонессе епископствовавших, а за нею далее — братские кельи и другие монастырские постройки. Направо же высится закутанный в леса новый Владимирский собор. Монастырский двор не велик, но содержится чисто и опрятно. Перед домом настоятеля разведен маленький садик с клумбою цветов и небольшой беседкой. Труд, забота и попечение о развитии и благосостоянии обители выказываются на каждом шагу.

Узнав от одного из монастырских служек, что архимандрита Евгения нет дома, мы отправились ко вновь строящемуся храму. Храм сооружается по плану профессора Гримма, под наблюдением архитектора М. Ю. Арнольда, из громадных тесаных плит белого Инкерманского камня, с мраморными по фасаду колоннами[41]. Это будет здание простое, но вместе с тем величественное и чисто в русском стиле; оно занимает площадь в 304 квадратных сажени, и будет состоять из двух этажей. Высота его с крестом около 19 сажен. Нижний этаж возведен над остатками стен церкви, в которой великий князь Владимир воспринял св. крещение, а верхний предназначается для богослужения. С чувством немого благоговения осматривал я остатки стен этой древней базилики. Внешняя форма их представляет образец византийского стиля. Алтарь церкви выдается наружу полукруглым выступом, стены сложены из грубо обтесанных желтоватого цвета, больших камней, между которыми местами виднеются обломки колон, вероятно, какого-либо еще более древнейшего храма. Вышина сохранившихся стен от полу: со стороны алтаря и входа достигает — семи, а в прочих местах — не более трех-четырех футов.

В небольшом расстоянии от вновь строящегося храма виднеются следы еще двух отрытых церквей, а вокруг их и несколько в сторону, между громадными глыбами камней, обтесываемых для нового собора, известочных творил, бревен, воротов и груд мусора, попадаются обломки древних колонн, карнизов, крестов — как будто с этого должно начаться объединение древнего мира с идущим к нему навстречу новым.

С высоты верхней площадки лесов я обозревал территорию «гордого, изящного и славного» Херсонеса. Мне хотелось определить положение: и главной его улицы — Аркаса, шедшей, как известно, от западных ворот по южному краю города и поворачивавшей потом на северо-восток, и главной городской площади с её храмами и дворцами, и дворца княжеского, «обширного как город», и знаменитой городской стены, с её башнями и рвами, начинавшейся у Черной речки и шедшей немного выше Инкермана до самой Балаклавской бухты, и не менее знаменитых водопроводов. Но исполнить этого, к сожалению, я не мог, так как на поверхности земли никаких следов их существования (кроме отрытых при раскопках следов церквей) уже не оказывалось. Время всё уничтожило и только одно вечно неизменное море также, как и прежде, во время славы и могущества Херсонеса, кипит и пенится у его крутых каменистых берегов. Всё также мерно и безустанно, одна вслед за другой, несутся волны на эти выдающиеся береговые выступы, мыски и крошечные каменные островки, и прядают высоко с шумом, покрытые пеной, как белоснежной пеленой, и дробятся и рассыпаются тысячами брызг. А там, вдалеке, где море как бы сливалось с густой яркой синью горизонта, прозрачная светло-зеленая масса волн, чуть-чуть колеблясь, вспыхивает под златисто-белесоватыми лучами осеннего солнца, и горит, и блестит багрянцем, чернью и серебром.

* * *

В тот же день, под вечер, я совершил поездку по линии бывших севастопольских укреплений нашей стороны. На Малаховом кургане я пробыл довольно долго. Вот что занес я там, на память об этом достопамятном вечере, в дневник свой 20 ноября 1874 года.

На Малаховом кургане.

С благоговением склоняюсь пред тобою,

Холм исторический, священный, славный холм,

Свидетель мужества, геройства, чести, долга,

И памятник всех дел, свершенных ими здесь.

Земля вокруг тебя вся вспахана огнем

И пропиталася до недр людского кровью.

В надежде отстоять твердыню дорогую

И с него родину от вражьего вторженья,

Здесь пали легионы наших Леонидов,

Приняв на щит удары полчищ полумира

И грудью мощной отразив их ярый натиск,

Здесь русские костьми легли богатыри.

При залпах тысячи громаднейших орудий,

Под огненным дождем свинца и чугуна,

В дыму и пламени негаснувших пожаров,

Под смертный хрип и стон истерзанных людей,

Здесь триста сорок дней разыгрывалась драма,

Которой целый мир, дивясь, рукоплескал.

Герои Сарагоссы, Трои, Карфагена,

Вас, севастопольцы, едва ль не превзошли…

Здесь не был просто бой — боролися гиганты,

Тут рыцари дрались, сойдяся в поединке,

Тут крики слышались: «стреляйте вы, мы — после»…

Смерть проносилась, но не было победы:

Антей не побежден, когда его пята

Касается земли, как матери и силы…

Изуйте ж пози здесь, пришельцы-пилигримы.

Зане то место, где стоите вы, есть свято!

С каким волнением и трепетным желаньем,

Пришлец издалека, рвался я мыслью видеть

Тебя, мой дорогой и сердцу близкий холм,

И вот я, наконец, у твоего подножья.

Вокруг немая тишь, безлюдье и пустыня,

Известка, глина, грязь и глыбы плитняка —

Всё исковеркано, изрезано и взрыто,

Как будто волны здесь морские в бурном взмете

Окаменели вдруг под взглядом чародея.

Осенний теплый день склоняется к закату,

Последний солнца луч, луч поздний и холодный,

Под легким облачком, гонимым ветерком,

Как резвое дитя, играет и бежит

По ямам и буграм изборожденной почвы,

И где то там вдали теряется и гаснет…

Почтительно как сын, с главой непокровенной,

Я поднялся на холм, который силы вражьи

С таким неистовством громили день и ночь,

В который брошено так много бомб и ядер,

И на который глаз людских, дивясь, смотрело

Едва ль не более, чем смотрит с неба звезд…

Вот башня — памятник, где наши командиры,

Отцы седых дружин, как бы зеницу ока,

Блюли им вверенный самой судьбою пост.

Вот славный тот блиндаж, где старый лев Синопа,

Окончив свой обход по линиям огня,

Беседовал с детьми своими — моряками

И оживлял в них дух и веру в одоленье.

А вот — колодцы мин с их мрачным лабиринтом

Подземных галерей, воронок, душников,

Где русский наш Вобан с таким искусством вел

Подземную войну с противником достойным.

Вот место, где ядро Корнилова сразило,

Вот здесь Панфилов пал, а здесь Нахимов славный,

Смертельно раненый, окончил славно жизнь.

О! сколько горестных и жгучих вспоминаний

В нас будит этот холм своим живым рассказом.

Взволнованный, в слезах, всхожу на вал кургана,

Вокруг раскинулись в нестройном беспорядке

Ложбины узкие, овраги, балки, кручи,

Останки батарей, руины грозных верков,

Окопов всяческих, люнетов и траншей;

На западе заря сгорела, гаснет отблеск,

Земля оделась прозрачной серой дымкой,

И звездочки зажглись на синем склоне неба.

Пора бы и домой, но я еще стою,

Смотрю и думаю, о прошлом вспоминаю…

И вот передо мной как будто восстает

Не мертвый нынешний, но прежний Севастополь,

С его стальной стеной недремлющих штыков,

В огневом поясе грохочущих орудий.

Идет в разгаре бой, кровавый страшный бой,

Из-под густой зловещей черной тучи дыма,

Застлавшей горизонт, не видно даже света,

День превратился в ночь, ночь ужаса и страха,

Орудия, мортиры, ружья, штуцера,

Стреляя залпами и порознь, превзойти

В убийственной борьбе стараются друг друга.

Снаряды сыплются — как частый крупный град,

Чугун, свинец и медь валятся словно с неба,

И места нет вблизи, где б человек, укрывшись,

Спокойно мог сказать: «теперь я безопасен»…

Смерть носится как вихрь и косит жатву крови,

И бешеным её порывам нет конца.

Ей кажется, что мир ей отдан весь на жертву,

И мечется она безумно там и здесь,

И новых тысячи любимцев избирает,

Меж тем как раненый, истерзанный, избитый,

Напрасно ждет ее и молит, словно блага,

Перста холодного её прикосновенья.

Везде лежат тела — и лошади, и люди:

И трупы целые, и части, члены трупов

Смешалися с людьми, в которых тлеет жизнь,

И человек живой завидует умершим.

Один глоток воды дороже полумира,

Последняя мольба в борьбе за жизнь о нём;

Здесь бледные уста сомкнулися с молитвой,

Тут вопль проклятия колеблет жгучий воздух,

Страдалец чуть дыша, коснеющей рукой,

Чтоб жажду утолить, щепоточку травы,

От крови влажную, вокруг себя срывает…

Но бой колеблется, враги зовут резервы,

И вот они спешат, усиливая бег,

Им нужно во время прибыть, чтобы ворваться

В заветный бастион — венец их всех усилий;

Уже полк за полком, как вал завалом в море,

Несутся, буйные, вперед неудержимо, —

И вот ударились о каменный утес,

И вспять отпрянули, лишь брызги волн, да пена

Взлетели высоко и пали в те же волны,

Окала не дрогнула, утес не шевельнулся…

Еще удар, другой, и масса волн громадных

В напоре яростном уж хлещет чрез утес,

Но каменная грудь скалы не подалася…

Хвала тебе во век, бессмертный ваш Хрулев,

Ты к «благодетелям» о выручке воззвал,

И с ними бросился и выручил победу.

Но тени падают… и только Горчаков

Со свитою своей стоит еще у бухты,

Как в тот несчастный день, когда твердыня пала,

И перед ним войска, в молчании проходили.

Всю тяжесть этого жестокого паденья

Он вынес на себе, достойный наш стратег,

И, гордый правотой своей в дни тяжких бед,

Он лег вблизи своей разрушенной твердыни,

Как будто говоря: «за это я отвечу»…

Меж тем ночь южная спускается всё ниже

И кроет синей тьмой, как пологом, окрестность.

С душой, пополненной печали и тоски,

Я земно кланяюсь тебе, курган Малахов,

Вестминстер доблести и храбрости и славы, —

Угрюмый, как вокруг природа, — Партенон:

Твое бессмертное геройское паденье

К развитью нашего величья послужило…

На другой день утром я посетил севастопольский музей, устроенный в пожертвованном графом Тотлебеном доме, а вечером на четырехвесельном катере ездил на Братское кладбище. В день же отъезда из Севастополя осматривал городской собор, в котором погребены павшие при защите адмиралы Корнилов, Нахимов и Истомин. Но тетрадка, в которой были записаны впечатления виденного, утратилась, — и я не считаю себя вправе профанировать чувства, теснившие тогда грудь, на память. Поэтому, обрывая рассказ на половине, заношу для памяти оставшееся доныне непонятным впечатление погребения праха трех адмиралов отдельно от князя М. Д. Горчакова, генерала С. А. Хрулева и других достославных вождей, улегшихся запросто среди курганов и братских могил товарищей по защите падшей твердыни на «Братском кладбище» северной стороны. Ведь там преданы земле все убитые и умершие от ран и болезней воины-защитники, как пехотинцы, так и моряки. Зачем же выделены эти три героя? Зачем отчуждены они от тысяч других храбрых и храбрейших? Неужели в этом могло выразиться какое-либо особенное им отличие?.. Но, оставляя в стороне суждение о том, не могу не заметить, что всякому русскому человеку горячо любящему свою родину и дорожащему её славой и справедливостью, гораздо приятнее было бы видеть нею тесную дружную родную семью защитников Севастополя — похороненною рядом на одном зеленом предгорье «великой нивы смерти».