КУРСАНТ 1-го ОМСКОГО ВОЕННО-ПЕХОТНОГО УЧИЛИЩА

В армию я был призван 15 мая 1942 г. — со второго раза: до этого (в конце марта) в военкомате получил отсрочку по состоянию здоровья — еще явны были признаки дистрофии. Сначала оказался в подразделении, отправлявшемся на Сталинградский фронт. Уже сидели в вагонах, когда подошла группа офицеров, предложившая выйти из вагона лицам, фамилии которых будут названы. Как выяснилось, это были еще не служившие в армии. Среди них, естественно, оказался и я. С того дня я стал курсантом 1-го Омского военно-пехотного училища.

Почти ежедневное пребывание на воздухе, в движении (по территории лагеря — только бегом, походы только форсированным маршем и т. д.) и хорошее для того времени питание для всех нас, особенно для меня, дистрофика, оказались весьма полезны. Главным гарниром к мясу (и без мяса) была овсяная каша. Возможно, она одна из главных причин моего избавления от дистрофии. Она мне не только не «приелась», но я ее очень люблю, а последнее время ем почти каждый день.

В воскресные дни иногда брал увольнительную, посещал СибНИИСХоз. Там узнал, что Саша Коленчиц уехал в Красноуфимск, где на опытной станции ВИР находились его коллеги по лаборатории.

Однажды на одном из утренних построений нам, курсантам, зачитали выдвинутые западными странами условия, при выполнении которых они откроют «Второй фронт» борьбы с гитлеровской Германией. В числе этих требований был пункт: «Освободить безвинно репрессированного великого ученого-биолога Николая Ивановича Вавилова» (за точность формулировок не ручаюсь, это было так давно — летом 1942 года). К сожалению, это не помогло. Как потом узнали, он умер в начале 1943 года, объявив голодовку. По словам его преемника на посту президента Всемирного Генетического конгресса, крупного зарубежного ученого: «От голода умер человек, который хотел накормить весь мир».

К концу лета мы вновь оказались на вокзале для отправки под Сталинград. И снова из вагонов вызвали, но уже курсантов с высшим образованием. Из нас сформировали учебный взвод и стали готовить командиров минометных подразделений. Здесь со мной приключился один конфуз.

Предстоял экзамен по минометному делу и картографии. Командир нашего учебного взвода для поддержания высокого уровня успеваемости во взводе, чтобы не проиграть в соревновании с другими взводами, распорядился рядом со слабыми по знаниям курсантами посадить «успевающих». Одним из таких был и я. Мне пришлось много подсказывать моему соседу — и устно, и записками. Одновременно работал и курсант-«стукач», который доложил об этом в спецчасть (или это называлось тогда по-другому). Когда уводили нас (меня и моего соседа по экзамену) на гауптвахту, сидевший на второй полке нар курсант Шапиро (мой друг, окончивший МГУ по ядерной физике) нам вслед продекламировал: «Во глубине сибирских руд храните гордое терпенье, не пропадет ваш скорбный труд и дум высокое стремленье».

Потом как-то в столовую во время обеда нагрянуло начальство лагеря: кто-то написал жалобу о плохих обедах — жидкие супы и т. д. Комиссия подходила к каждому столу и спрашивала: «А какие у вас жалобы на питание?» Мы стояли молча, не зная, что ответить. Тут нашелся Шапиро: «Уж очень мало нам во щи лаврового листа кладут». Все засмеялись, комиссия заулыбалась, повара повеселели и обстановка несколько разрядилась.

Шапиро (теперь уже и не помню его имени и отчества, кажется, Иосиф) единственный из курсантов того учебного минометного взвода, с которым мне удалось встретиться после войны. Где-то в 50-х годах мы увидели друг друга на эскалаторе в московском метро — он спускался, я поднимался. Он увидел меня первым, и я подождал его. Весь этот день и вечер мы провели у него. Мы уже были профессорами. Как оказалось, его почти сразу же отозвали с фронта в числе нескольких фронтовиков, окончивших МГУ и прошедших специализацию по ядерной физике. С тех пор он работал в лаборатории знаменитого «ядерщика» Курчатова.

Тогда я, при содействии Шапиро, будучи директором Института биологии БашФАН СССР, приобрел для научных работ дефицитный в то время счетчик Гейгера, впервые позволявший проводить исследования по физиологии и биохимии растений так называемыми «методами меченых атомов».

Возвращаясь к прерванному повествованию отмечу, что в учебном минометном взводе у меня было много друзей-собеседников — инженеры, учителя средних школ, один преподаватель физики Томского университета. Где они теперь? Как сложились их судьбы?

Через три месяца нам присвоили воинские звания — я стал лейтенантом, с правом занимать должность командира взвода батальонных минометов.

Перед отправкой на фронт нам дали трехдневные увольнительные. Я использовал их для поездки в СибНИИСХоз. Там узнал, что меня очень хотел видеть недавно приехавший в Омск директор ВИРа Иоганн Гансович Эйхфельд. Он жил в гостинице, и мы долго говорили о ситуации, сложившейся в Институте и ВАСХНИЛе в целом. В то время все, что было до войны, казалось сном. И когда проснемся, и проснемся ли — неизвестно.