Юные соблазнительницы.

В разные свои дежурства на приемном отделении больницы мне пришлось принимать двух молодых девушек в одно и то же отделение. (Если честно, то я до сих пор с трудом представляю, как кого и когда называть девочками, девушками и женщинами. С трактовками этого современной молодежью не хочется соглашаться.) Правда у одной из них была пневмония (воспаление легких), а у другой — обострение течения бронхиальной астмы. Обоих госпитализировали в пульмонологическое отделение.

Больная астмой: упитанная девушка невысокого роста с плотной чуть полноватой фигурой, с чуть отстоящими друг от друга некрупными зубами, светло-каштановыми волосами, интересным выговором с растягиванием буквы "и" и совершенным нежеланием работать ни в одном из возможных производств (по сей день сидит на иждивении матери и старшей сестры); на момент "знакомства" ей было около 18–19 лет; в поведении просматривалось домашнее воспитание с небольшим налетом общения с уличными компаниями, а точнее с потугами казаться крутой и самостоятельной.

Больная пневмонией: 15,5-летняя девушка (хотя и выглядела лет на 20–25), худенькая, среднего роста, без верхнего переднего зуба, крашенная (она в последствии, — а они обе не раз потом к нам попадали, — так часто перекрашивалась, что я не помню уж, какого цвета у нее тогда были волосы), одета в вызывающе открытые майки, на мой взгляд безвкусно накрашенная яркими оттенками недорогой косметики, с грубым прокуренным голосом. Во время первичного осмотра в приемном покое при опросе об учебе/работе, совершенно не смущаясь и не стесняясь, ответила, что она профессиональная проститутка, имеющей своего постоянного сутенера. Если честно, то мне совершенно не интересны были такие подробности, — достаточно было назваться безработной, — но она как-то так совершенно буднично об этом сказала, что это запомнилось. Особенно бросилось в глаза и запомнилось несоответствие ее внешнего вида и реального возраста.

Так вот эти две представительницы женского сословия с интервалом несколько дней попадают не только в одно отделение, но и в одну палату. Чуть позднее я, дежуря по терапевтическим отделениям, неоднократно видел их вместе: сидящими на скамеечке в больничном парке, идущими по коридору отделения, спускающимися или поднимающимися по лестнице, хохочущими в "зеленом" уголке холла.

Однажды, я вернулся в комнату дежурного врача, находящегося в том же отделении, очень поздно вечером, сел за стол и делал записи в истории болезни. Раздался стук в двери.

— Да?.. Открыто! Заходите — ответил я достаточно громко

— Можно, доктор? — в дверях появляется больная астмой в обычном больничном халатике. Аккуратно прикрывает за собой дверь.

— Можно, заходите. Что-то случилось?

— Да нет, ничего страшного. Ведь это Вы меня принимали?

— Да, кажется я.

— Вот только мне бы хотелось, чтобы Вы меня послушали (имелось в виду, послушал легкие) и сравнили с тем, что было при поступлении.

— Зачем, я и так вижу, что Вам лучше, что Вы перестали задыхаться, дыхание ровное, тихое, не шумное. Есть еще ряд показателей, по которым я могу судить, что у вас сейчас наступило значительное улучшение. К тому же Вас сразу же после поступления, я знаю, осмотрела и ежедневно слушает Ваш палатный врач. — Мне страшно не хотелось быть судьей или арбитром, а так же возможным невольным оценщиком чьей-то работы.

— Но мне бы хотелось, чтобы это сделали именно Вы и сейчас.

— Почему? Вам плохо?

— Нет. Но Ваше мнение мне очень важно.

— Ладно, раздевайтесь по пояс.

— А можно я закрою дверь в кабинет на ключ?

— Она закрыта, и без моего разрешения все равно никто сюда не войдет.

— Но я стесняюсь и боюсь.

— Ничего страшного не случится. Вы встанете спиной к дверям, и даже если кто-то войдет в кабинет без стука, — хотя такого за всю мою практику дежурств в этом отделении ни разу не могу припомнить, — то Вы все-таки будете стоять к нему спиной.

— Ну, я очень прошу,

Эти уговоры закончились только тогда, когда я сказал, что ключ от замка изнутри не входит в замочную скважину, или какой-то другой бред.

— Девушка. Или раздевайтесь по пояс и поворачивайтесь спиной, или идите в палату.

После этого она поворачивается ко мне лицом и буквально одним движением плеч сбрасывает халатик на пол. Под халатом нет более ни одной нитки, не то что бы кусочка ткани. Несколько смущенно (или с наигранным смущением, — не знаю) она перешагивает это халатик, делает молча шаг ко мне и поднимает руки за голову, как бы поправляя волосы на затылке, глазами в упор смотрит мне в глаза.

— Повернитесь, пожалуйста, спиной. Глубоко дышите открытым ртом. Можете одеваться. Как я и сказал, количество хрипов не просто значительно уменьшилось, но они почти исчезли. Буквально единичные хрипы остались справа, но это не так существенно для общей картины.

— А спереди вы послушаете?

— Давайте послушаю. Картина такая же. Ничего существенного к сказанному я добавить не смогу. Одевайтесь. Пожалуйста, а то замерзнете.

— Не замерзну, мне так даже приятно, — в халате немного жарко.

— Вам все-таки придется одеться и пойти в палату, — сказал я, прошел мимо нее и приоткрыл настежь входную дверь.

— Вы мне больше ничего не хотите сказать?

— Мне больше нечего сказать. Идите в палату.

Она ушла. И буквально через 2–3 минуты в приоткрытую дверь ординаторской постучалась ее подружка, — больная пневмонией.

— Да?.. Открыто! Входите, — ответил я на стук.

Хотите смейтесь, хотите нет (а мне стало уже не до смеха в тот момент), но ситуация повторилась до мелочей, как и диалог повторился почти слово в слово. Только теперь уже с этой больной.

Послушал и вывел за дверь и эту.

Проходит 15–20 минут. Точно не скажу, но успел сделать записи в нескольких историях болезней, как опять стук в дверь.

— Открыто! Входите.

— Можно, доктор? — в дверях появляется прежняя больная астмой в том же халатике.

— Что случилось?

— Доктор, мне стало хуже, — тяжелее дышать.

— Сколько времени?

— Как только ушла от Вас.

— И что Вы предлагаете?

— Послушайте меня, пожалуйста, ХОРОШО. Только я дверь все-таки закрыла бы…

Вновь широким театральным жестом халатик летит на пол, но теперь уже чуть ли не в угол ординаторской. Вся оставшаяся одежда представляла собой ярко алую ленту вокруг пояса.

Послушал. Естественно, как и ожидал, ничего не выслушал. Вышел в коридор, разбудил задремавшую в сестринской комнате мед. сестру. Назначил димедрол обоим, и…

Я спустился по служебной лестнице в другое отделение. Не смотря на поздний час сестры нижнего отделения не спали, — пили чай. Я напросился к ним за стол, пил с ними чай до двух часов ночи, рассказывал анекдоты.

В надежде, что прошло много времени и мои прошлые посетительницы уже успокоились, я поднялся в свою ординаторскую.

Больше никто не приходил.

Во время следующего моего дежурства они смотрели мне в глаза.

Не знаю, что они придумали: то ли поспорили на меня, то ли прикалывались… Если провокация, то для чего и во имя чего? Я их ни в тот раз, ни в последующие разы так и не стал спрашивать, — а они ничего не говорят.

Интересно, а что было бы, если бы я поддался?