4. По местам войны

Вагон ЮМЖД.

8.10 — отходит из Дайрена утренний экспресс на север, и я с повторным удивлением рассматриваю на бархатной зелёной обивке вагона II класса бурбонские лилии в качестве декоративного рисунка. Как они туда попали? Экспресс идёт очень быстро, и в окна, в которые пышет июльским жарким днём, видны исторические надписи. Вот Дашичао, где был большой бой и откуда японская ветка в 35 минут донесёт вас до Инкоу — китайского порта; вот Вафангоу… Память так и рисует картину, что продавали в Костроме в рядах в Проломных воротах в тот год: русский казачок почём зря рубит японцев, и их ярко-красная кровь льётся на славу и на доход И. Д. Сытину.

А здесь, стоит только вскопать эти ярко зеленеющие поля, эти небольшие курганы, — и там мы увидим кости русских героев.

Вот Ляоян… Случайно со мной том корреспонденции с театра русско-японской войны Гарина-Михайловского, и бес иронии заставляет меня раскрыть книжку в соответственном месте; я читаю (стр. 50):

20 мая. — Ляоян! — Под этот возглас я просыпаюсь.

Ко мне врываются несколько человек.

— Представьте себе!.. Не наврали!.. Один корпус двинулся к югу, но всё остальное на месте и в Ляояне спокойно, как будто и войны никакой нет.

Настроение великолепное. Неудачи никого не смущают, и их давно не хотят слушать…

Один было начал рассказывать, а ему закричали: «Замолчите, довольно!».

— Да и вполне понятно, — говорит Сергей Иванович, — не пришли же люди наводить на себя уныние. Люди твёрдо решили либо умереть, либо победить, и беспредельно верят в успех дела… Нет, прекрасное настроение. Армия — как один человек!

— Так что победим?

— Никакого сомнения!

Не правда ли, трудновато глотать такое воспоминание? Мне, положим, могут сказать — что, собственно, вам-то за дело? Вы ведь там не были виноваты. Так чего же вы беспокоитесь?.. Да и было-то это уж 23 года назад!

Всё равно! Всякий русский должен чувствовать своё кровное родство с прошлым… Память о вступлении русских войск в Париж в 1814 году должна и теперь наполнять его пьянящим чувством русской радости.

И наоборот, эти неудачи лежат на русских плечах как тяжёлый проклятый груз.

Конечно, если не считать себя русским или относить это за счёт нелюбимого правительства…

Но всё равно, никуда не денешься!

* * *

Уже промелькнул и Ляоян. Сорок вёрст до Мукдена. Мелькнули мимо и кладбища русских воинов, устроенные и обихаживаемые японцами. Аккуратные изгороди, скромные тяжёлые кресты, полное почтение к своему врагу.

Вспоминаю, как в Мукдене тоже есть русское военное кладбище. Некто господин Г. в 1910 году получил своеобразную концессию, чтобы вырыть все русские трупы под Мукденом и схоронить у русской церкви, у часовни, которая имеет вид старинного русского шлема. До самой войны возился Г. с этой задачей, а как в 1915–16 годах закрыли по военному времени кредиты на это дело, так и не кончил… Однако и так цифра, которую называли относительно свезённых трупов, что-то гомерически высока — 90 000.

Господин Г. сейчас благополучно здравствует в Мукдене, а по большой улице, если ехать с вокзала прямо в китайский город, стоит японский памятник этому бою и мукденской победе:

— Огромный ружейный патрон стоит на громадном постаменте, и вокруг, среди зелени туй и кипарисов, в строгом порядке на постаментах расставлены пленные русские орудия.

Молчат они так же, как молчат наполеоновские пушки в Москве, в Кремле, у Арсенала.

Мукден! Поезд гремит на вокзале, и среди толпы вижу господина Г. Он словно отвечает моим мыслям.

Так кто же виноват в неудаче в японо-русской войне, кого судить?

Конечно, прежде всего, виноваты те самые, про которых сказал Пушкин:

— Мы ленивы и нелюбопытны!

Они были ленивы в Азии и нелюбопытны к ней же. Живя её тяжёлым бытом, всячески отругиваясь от царя Петра и его призывов в деятельность, они взяли у Запада только начатки его военного искусства и его роскошь…

Я отнюдь не нападаю на старое правительство. Отнюдь нет! Это общая всем русским черта — отсутствие организации.

Пусть Гарин писал, до поры до времени, писал о том, что-де «дух войск превосходный» и что все «уверены в победе»… Революция 1905 года, взвихрившаяся было с сопок Маньчжурии, заставила раскрыть язвы, заставила называть вещи своими именами.

Теперь среди эмигрантщины принято считать былую Императорскую Российскую Армию выше всяческих похвал… Она-де, знавшая Кутузовых, Румянцевых, Суворовых, Скобелевых и т. д.

Но ещё хранят библиотеки те обличения, которые актуальны и в наши дни, те обличения, которые и мы можем повторить во имя объяснения того разгрома, который потерпели русские белые армии от своих красных соперников…

Пусть такие вещи, как «Зверь из бездны» Чирикова, встречаются известными протестами. О, мы знаем их, эти протесты! Но разве до сих пор не живы слова генерала Церпицкого, героя японской войны, слова из его приказа по войскам Туркестанского округа:

«Наша армия есть, в сущности, толпа рабов, руководимая людьми из светских гостиных, которые в военном деле ничего не понимают. Наша армия — рабская, и ведь нет беды большей — нежели рабство. Благодаря этому, наша необразованная, грязная, невоспитанная армия, в которой около 20 % офицеров — алкоголики, не способна к энтузиазму и одушевлению».

(«Наша Жизнь». № 373, 18 февраля 1906 г.)

Разве эти слова блистательно не оправдались там, на полях Калуша и Тарнополя, тогда, в этом проклятом 1917 году, проклятом и всё же неизбежном?!

Разве нет правды и в этих словах «Нового Времени», говорившего с достоинством горькую правду:

«Сам, превратившись в придворного генерала, Куропаткин не смог за 8 лет управления своего военным министерством побороть чиновничьего духа, заразившего армию. Повинен Куропаткин и в том, что в боевой линии завёл роскошь и изнеженность, подавая к тому личный пример… Он жил не как великий солдат и ученик Суворова, а как большой русский барин, в роскошном поезде с электрическим освещением, салонами, вагоном-кухней, с огромным штатом челяди и прихлебателей…»

(«Новое Время», 15 февраля 1906 г.)

И дальше оттуда же:

«На войне барские нравы сослужили стране плохую службу. Все помнят такие подробности войны, как поезда, набитые цветами одного адмирала, в страшные дни, когда не хватало поездов для снарядов; или батальон солдат, во время сражения поливавший вагон с генеральской коровой, не выносившей жары… и т. д. и т. д.».

* * *

Как вам это нравится? А это было. Как же тут было не потерпеть краха с такими деятелями страны, при таком осведомлении о противнике?

Проехали Мукден, едем дальше.

Вот станция Сыпингай, на каковых высотах наша армия дожидалась заключения мира. И мир был блестяще заключён Витте, стяжавшим за то титул графа. Закатное солнце заливает аккуратные станционные домики, синих китайцев, японскую толпу женщин и девушек в пёстрых кимоно, в пёстрых, как мотыльки, оби (пояса).

Японцы все для праздничного дня — воскресенье — в своих аккуратных национальных костюмах, смеются, переговариваются, мирно, мирно…

В форме только начальник станции, жандарм с малиновым околышем, да вверху на пригорке, как раз против заходящего солнца, у дверей казармы, расставив ноги, стоит крепкая чёрная фигура японского часового. Жёлтая форма аккуратна, ярок красный околыш на фуражке с большим козырьком, блестит ствол ружья.

Всё дело рук этого солдата. Вся Маньчжурия залита этой японской толпой или же ещё плотнее залита сетью японских организаций.

Японские банки плотно держат в своих руках деловую жизнь севера Китая. Всё дальше и дальше распространяется крепкая спаянная экспансия японцев, не боящаяся тратить время и проложенная в недрах Генро и министерства иностранных дел на многие годы. Им впереди мерещится объединение Востока…

— А русские?

Кровь заходящего солнца — русская кровь. Они пострадали в японской войне так, что страдают от этого до сих пор. Их предал Запад, и они пошли против того, с кем связаны, — против Востока.

Недаром адмирал Рождественский писал в 1906 г. в «Новом Времени» о бое под Цусимой:

«Расположения японского флота не знал даже адмирал союзного японцам английского флота, сосредоточившего свои силы у Вей-хай-вея в ожидании приказа истребить русский флот, если бы эта конечная цель не под силу была бы японскому…».

Мир оказался разделённым, и из этого разделения цельной встала Азия, и русским, теперь бродящим по этим печальным следам русской крови, нужно пересмотреть свою русскую политику.

И проложить её так, чтобы она шла путями Азии, чтобы им не приходилось лить русскую кровь в великих войнах буйной Европы, судьбы которой им безразличны, и вместо них принять великий мир — мир Азии.

Цинаньфу-Чаньчунь, июль 1927 года.

____________

Гун-Бао. 1928. 25 августа.