О фашистской государственности

Если отдельный человек — человек, то два, три или большее количество людей, спаянных между собой территорией, временем и историей, — явится ли только суммой этих отдельных особей или же представит из себя новый комплекс, привносящий некоторые новые качества, государственность?

Другими словами: государство — это только Ивановы, Петровы, Сидоровы — помноженные в своей количественности на миллионы, или же это Россия, Империя, СССР, как угодно, то есть нечто такое, что имеет свой рост, свои задачи, чему можно служить, во что можно верить, для блага чего можно умирать, то есть некоторая высшая ценность, хотя и не «реальная»?

Для одних государство — это просто форма общежития, в котором живут люди; нечто вроде «ночного сторожа» для охраны их покоя. Для других — это Молох пожирающий, грозный бог, требующий всего во имя целого и жизнь отдельного индивида охватывающий хотя незримыми, но железными цепями «прошлого», «традиций», «исторических задач» и т. д. Пусть себе представители ярого индивидуализма заявляют, что всё сущее — есть «собственность единственного»; приходят другие, которые властно возрождают старый закон:

«Salus publica — suprema lex!», то есть «Благо общественное — высший закон».

Последнюю формулировку резко поставил Муссолини своим фашизмом; социалисты всех стран ещё барахтаются в остатках старых, отрицающих государство теорий, но жестокая жизнь требует у них до того времени, покамест они смогут зажить анархически (какое счастье после стольких испытаний!), железной спаянности государства, хотя как бы и переходного момента.

Нас совершенно не интересует, что произойдёт потом с социалистическим государством СССР; ещё менее мы верим, что за ним придёт святая, золотая Анархия — всё-таки утопизм есть «у топос», то есть «нигде». Нас интересует другое именно обстоятельство, что Россия или СССР стал теперь для социалистов всех стран известной Меккой, куда они ходят поклоняться гробу и волоскам своего пророка, откуда они грозят священной войной всему миру под красным знаменем, возглашая то же самое:

— Благо СССР — есть высшее благо!

Коммунизм и фашизм — два мировых явления — стоят друг против друга, как высшее заострение принципа современной государственности. Сталин и — Муссолини.

* * *

Пересмотрим же вкратце положения, характеризующие московскую государственность в её наличности, чтобы тем определённее представить себе её противоположность — фашизм.

Диктатура Москвы направлена на достижение идеала «научного» социализма, коммунизма в его марксистской форме.

Марксистский социализм-коммунизм, прежде всего, проповедует уничтожение всех прочих классов единственно ценным классом пролетариата; таким образом получается разрушительная, взаимоистребительная, праздная по существу война за власть пролетариата. В этой войне гибнут все исторические достижения русской нации, вся её экономика, и, в конце концов, дело доходит до голой земли и голых городов. Этот регресс преступно разорителен, ибо он, конечно, усиливает соседние нации, избегшие революции.

Невыгодность катастрофического марксистского метода действия видна и потому ещё, что в минуту гражданской войны и разрухи экономической марксистам, захватившим власть, приходится «перепрягаться на пароме» и наскоро учить в сокращённых, невежественных курсах политграмоты тому новому, к чему они стремятся и ради чего они заставляют народ приносить эти бесчисленные жертвы. А так как то, что люди видали — старое — всегда надёжнее, устойчивее «нового», то проповедь древней нации принимается народом легче проповеди будущих благ социализма в наличии войн, насилий и кровавой разрухи. Упорство народа порождает упорство фанатичных властей, и отсюда возникают те ужасы русского террора, которые всем известны и которые просто-напросто давно дискредитировали идею социализма и коммунизма. Никто не хочет есть будущего сладкого куска, если он вымазан человеческой кровью настоящего…

Вся эта разруха происходит только потому, что в социалистическом государстве благо исторически сложившейся наличной нации подменено благом искусственно понимаемого общества. Вместо того чтобы любовно и осторожно разобраться в различных нитях действительности, ткущих жизнь, коммунистические Александры неистово рубят Гордиевы узлы во всех направлениях своими мечами, не понимая, что из рубленых ниток не соткёшь одеяния народа…

Но как бы там ни было, в наличном коммунизме, в его настоящей форме мы видим полный приоритет коммунистического государства, несмотря на жестокость его проявления в виде диктатуры.

Поистине, мы видим везде, что наши годы — годы диктатуры. Святая воля народная, о которой столько писалось, всё более и более становится бледным призраком, а Муссолини, Примо де Ривера, Пуанкаре, Сталин царят над народами и царят властью ещё более жестокой, нежели власть былых королей.

* * *

Что же такое фашизм?

Грубая ошибка думать, что фашизм — это что-нибудь новое. Грубая ошибка думать, что фашизмом в какой-либо степени снимается старое, как 100-свечная лампа «Сириус» делает ненужной дымную лучину. Фашизм, прежде всего, — консерватизм. Фашизм, прежде всего, есть историческая национальная государственность. Недаром Муссолини взял эмблемой фашизма древний образ ликтора, носителя государственной исполнительной власти, с топориком и со связкой прутьев, которыми он наказывает по мягким частям тела непокорных; Муссолини не взял этого символа — современного электрического стула: ведь в отечестве (патриа) есть действительно что-то патриархальное!

Муссолини хочет, чтобы современные итальянцы впрямь почувствовали себя подлинными латинами, обитателями древнего Лациума; фашисты систематически и широко организуют экскурсии в многочисленные исторические места Италии, чтобы заставить почувствовать итальянцев, что дух предков царит над ними, дух вечной тысячелетней нации, пред которой исчезает значительность каждого отдельного члена партии. В этих патриотических, исторических, национальных упражнениях — должно приобретаться чувство «величия нации», ради которого может проявиться право государства на насилие.

Имеет ли право государство теснить своих подданных?

— Нет! — кричало русское общество до революции. — Да, — ответила революция, — ради общества. — Да, — отвечает Муссолини, — ради нации! — и тем самым соглашается с русским старым богатырём мысли, забытым Константином Леонтьевым, который говорил:

— Без насилия нельзя! Неправда, что можно жить без насилия. Насилие не только побеждает, но и убеждает многих, когда за ним, за этим насилием, есть идея. В трудные и опасные минуты исторической жизни общество всегда простирало руки не к ораторам или журналистам, не к педагогам или законникам, а к людям силы, людям, повелевать умеющим, принуждать дерзающим[21].

Муссолини умеет повелевать, он умеет заставить повиноваться ради той нации, образ которой исторически рисуется ему в образе самого Вечного Города, Рима. Он зажёг свой фашизм, прежде всего, на тех унижениях, которым подверглась национальная Италия во времена министерства Джиолитти, когда ветераны войны, итальянские солдаты и офицеры, вернувшиеся с победоносных фронтов против Германии, подвергались оскорблениям и насмешкам разнузданной толпы, когда с них срывали медали и отличия, когда чернь захватывала в качестве «бедноты» заводы и фабрики. Муссолини собрал в свои когорты всех, кто, в конце концов, составлял отбор — «элит» — нации, кто понимал, что нельзя давать торжествовать тем, кто идёт за Лениным.

Муссолини вышел из народа, он сын кузнеца, социалист, которого гнало раньше итальянское правительство. Что же его заставило выступить на защиту Рима, нации, религии и всего того, что является ценностями человеческого духа?

Ленин! Вот кто повернул направление ума Муссолини, и повернул его тем делом, которое совершилось в России. Дело Ленина, как пишет сам Муссолини, наполнило его ужасом… Результаты русской революции повергли его в содрогание, и он решил повернуть всё дело к благу государства, отказавшись от главного принципа социализма — от борьбы классов.

Отныне его лозунгом стало: «Мир между классами и сотрудничество на пользу нации!».

Но, не довольствуясь только выставлением этого лозунга, он не постеснялся сделать того, что никак не может понять до сих пор русская интеллигенция: он стал проповедовать право применить силу против зла…

Мир, или, вернее, — пресса мира стала вопить против насилий фашистов. Но как беззлобны эти насилия в сравнении с кровавыми насилиями Москвы! Касторка, облегчающая желудки слишком горячим членам социалистических партий, раскрашивание умных лысин в национальные итальянские цвета тем, кто забывал про Италию…

Были, конечно, и смерти. Но ведь поход Муссолини на Рим в 1922 году, захват столицы и установление диктатуры совершалось ради нации.

Итак: фашизм есть осознавшая свои задачи нация, собравшая вокруг себя своих верных активных сынов, решившихся с благом нации в сердце выступить против исступлённого большинства соблазнённых своих сограждан, пользуясь при этом теми методами, которые изобрёл тот же социализм, но не для борьбы за нацию, а ради классовой войны.

Вот в этих методах лежит современность фашизма; диктатура Рима равняется диктатуре Москвы, но направлена она на другие цели. На защиту уже существующей нации, древней во времени.

* * *

Фашизм Муссолини есть, прежде всего, итальянский фашизм, и как таковой он есть достояние только своей собственной нации. Не может быть фашизма международного, и вот почему прав был Муссолини, когда заключал торговый договор Италии с СССР и признавал Москву: он заботится только о своей нации, только об Италии; фашизм есть здоровый национальный эгоизм!

Во имя этого эгоизма Муссолини не стесняется прижимать славянские народности на берегах голубой Адриатики, в чём он, вождь, социалист и демократ, подаёт руку Габриелю д’Аннунцио, поэту и утончённому эстету.

Но поскольку коммунизм является порождением III Интернационала и, стало быть, распространяется по всему миру, а фашизм явился в Италии исторически как известное средство против коммунизма, то мы всё же наблюдаем, как это ни парадоксально, известную международную фашизацию. В Англии, Германии, Франции, в Китае успехи фашизма довольно значительны.

Дело в том, что если нельзя пародировать в каждой отдельной стране итальянский фашизм, то можно пользоваться его методами. Конечно, это не может не касаться и русского общества, свободного от соблазнов коммунизма.

Метод фашизма заключается в том, чтобы, питая к народным массам известное любовное отношение, чувствуя к ним нежность за то, что эти массы принадлежат к одному и тому же народу с данной активной личностью, в то же время давать массам то, что нужно для достижения известных целей национального самосознания. Так, русскому фашизму придётся дать русским массам пересмотр родной истории, оболганной революцией и столетней революционной подготовкой, а затем показать противоположность интересов западного и восточного миров, отнеся Русь по её интересам, культурным традициям и связям к миру восточному. Русскому фашизму, кроме того, пришлось бы заменять собой русский коммунизм, в то время как Муссолини такой борьбы почти не пришлось вести, и посему русский фашизм, если бы таковой возник, конечно, был бы революционнее итальянского. Чувство правды, искренности, к которому взывает всегда Муссолини, чтобы не увлечься мстительностью, — должно особливо культивироваться у русских, дабы тем не замедлить заветной минуты примирения с русскими, находящимися в России, когда они осознают свои заблуждения погони за новым и вернутся к старой, обновлённой и умиротворённой национальности, забыв про братоубийственную междуклассовую распрю.

В связи же с указанной выше тенденцией мира к диктатуре как форме правления, можно думать, что мировая борьба между итальянским фашизмом и русским коммунизмом должна привести к форме замены последнего какой-либо национальной диктатурой.

Гун-Бао. 1928. 19 января.