В алтаре и вокруг него

Еще за десять лет до того, как стать священником, я познакомился с жизнью многих приходских общин. И были они очень разными – «центровыми», окраинными или сельскими, «интеллигентскими» или весьма простонародными. Удивительно, как в этих сообществах объединялись очень разные люди – такие, которые в «светской» жизни либо вообще бы не встретились, либо отшатнулись бы друг от друга в ужасе и отвращении. Недавно «откинувшиеся» зэки и завсегдатаи консерватории, пожилые комсомолки 30-х годов, ставшие истовыми прихожанками после жизненных трагедий, и интеллигентные «чудики»-неофиты… Русские, украинцы, молдаване, немцы, татары, евреи, грузины, ассирийцы… Искренние советские патриоты, восторгавшиеся Сталиным, национал-большевики, монархисты, западники… И все это – подчас в рамках одного прихода, особенно московского или находящегося в областном центре.

Скептические умы могут сколько угодно иронизировать над таким симбиозом, отрицать его реальность и до бесконечности гадать: что держит этих людей вместе? Для верующего человека ответ очень прост: Бог. В церковной общине может быть сколько угодно человеческих различий, споров, конфликтов. Но эта община объединяется не ради приятного времяпровождения, не ради общности интересов или иной другой утилитарной, чисто земной общности. Главное в ней – литургия. Участие в этом центральном христианском богослужении, причастие Тела и Крови Христовых примиряет врагов, делает братьями и сестрами людей разных поколений и социальных страт. Можно верить в это, можно не верить, но единственный способ узнать, насколько это правда, – испытать на собственном опыте. Увидеть, насколько верны слова Самого Христа: «Где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них» (Мф. 18, 20).

Время совершения Тайной вечери за каждой Божественной литургией – это время, в которое, вне всякого сомнения, Христос посреди нас. И мы молимся Ему: «Вечери Твоея тайныя днесь – сегодня, сейчас, – Сыне Божий, причастника мя приими». Вот величайшее благо в нашей христианской жизни, благо большее, чем все подвиги, любые паломничества и прикосновение к любым святыням. То благо, тот момент общения с Богом, который открывает нам Небо и путь в него делает уже ощутимым. Несмотря на бездну наших грехов, Господь Своей благодатью – не по нашим заслугам, потому что мы не сотворили ничего благого на земле, как говорит еще одна древняя молитва чина литургии Василия Великого, – по Своей благодати Он возводит нас в это небо и удостаивает нас участия в Своей Тайной Вечери. Когда Господь здесь, посреди нас, будем достойны этого Божия присутствия.

То, что мы не можем сами сделать по немощи, по слабости, Господь восполняет за нас. Мы не можем достичь идеала святости, к которому нас Господь призывает, – а только к святости мы призваны, никакого компромисса в этом быть не может, об этом Нагорная проповедь ясно говорит. Но не нашими усилиями достигается эта святость. Господь действует. Там, где мы слабы, Он восполняет наши силы. Там, где мы ничего не сотворили благого и ничего не можем сотворить, Он чудо Своей любви, чудо Своего милосердия и чудо возрождения, воскресения нашей жизни совершает в нас.

Божие присутствие и Божие действие в нашей жизни совершаются через святые таинства. И прежде всего – через Святую Евхаристию. Мы не просто разделяем те взгляды, которые в учении Христовом изложены. Мы не просто соблюдаем какую-то традицию. Мы приходим в место, где Господь посреди нас. Мы получаем Его таинственную помощь. Мы получаем возможность в нашей жизни осуществить то, что человеческими силами неосуществимо и не может быть осуществлено.

Таинства Церкви – это именно то, что делает нас достойными святости, то, что передает нам, сообщает нам Божию благодать. Вот почему в эти дни так важно сказать и ближним, и дальним: придите в Божий храм, где Сам Бог присутствует, приобщитесь к таинствам Церкви, и в первую очередь к таинству Евхаристии, потому что в нем совершается за каждой литургией та же самая Тайная вечеря, на которую зван каждый из нас.

Будем достойны этого Божия призыва. Будем откликаться на него не черствым сердцем, но способностью открыться Богу, впустить в нашу жизнь Его волю и Его действие. Тогда Бог будет Сам нами руководить – и любовь Его, и правда Его пребудут с нами.

Из проповеди в Великий четверг 2015 г.

Как только церковная община начинает терять это главное в своей жизни – она внутренне перерождается и постепенно оскудевает. Так произошло во многих «христианских» сообществах на Западе. Как только внебогослужебная деятельность – даже такая благородная, как помощь бедным, творчество или правозащита – становится в приходе главной, люди в конце концов перестают понимать, почему для этой деятельности надо приходить именно в церковь, а не в какое-то иное место, которое не свяжет тебя ни верой, ни этикой, ни общением с «неудобными» людьми. Именно поэтому меня всегда коробит, когда человек, отвечающий в храме, например, за социальную работу, приходит туда после богослужения. Я сразу вспоминаю, как приходило мое поколение – прежде всего к Богу, и это только помогало общению с людьми, причем в самых стесненных условиях.

Конечно, есть люди, которые прожили всю свою церковную жизнь в рамках одного прихода – кстати, больше всего таких среди либеральных интеллигентов, периодически проговаривающихся: «Как мы можем молиться вместе с этими»… Есть такие, конечно, и среди ультраконсерваторов. Были такие и до революции – и среди аристократических семей, и среди жителей одного села. Я благодарен Богу за то, что с самого начала не был заключен в строгие рамки одного прихода или круга духовных чад одного священника. Многое удалось повидать, сравнить, понять, оценить критически.

* * *

«Советский» приход состоял в основном из пожилых женщин, среди которых была привилегированная каста – лица, допущенные к финансово-хозяйственным делам. Во главе ее стоял староста – обычно тоже женщина, в крупном храме иногда мужчина. По тогдашним правилам, навязанным Церкви властями, этот человек с небольшой административной группой ведал всей практической жизнью прихода – священники и диаконы были почти бесправными наемными тружениками. Кого и когда венчать, крестить, отпевать, делать ли ремонт, нанимать ли сторожа – как правило, решали старосты. В этих условиях духовенство оказывалось более открыто, чем «мирянский актив», к простым людям, хотя из страха перед властями выработало в себе кастовость. Бывало так, что, увидя нового молодого человека, священник просто убегал и закрывался у себя в комнатушке, где таковая была, или в общей «поповской» раздевалке.

Юные неофиты тогда даже сложили анекдот. Приходят молодые люди в сельскую церковь, а священник им и говорит:

– Значит так, робят. Я к вам на эту, на сиськотеку-то, не хожу, и вы ко мне в церковь тоже не ходите, а то доложу куда надо, вам сиськотеку-то и закроют.

Впрочем, подобных случаев было немного. Священники с людьми все-таки разговаривали. А вот миряне в ответ на это могли и «доложить». Но и среди них были исключения: Николай Семенович Капчук, староста московского Богоявленского собора, тогда Патриаршего, человек с богословским образованием, мог и книжку втихаря молодым людям подарить, и помочь с церковным трудоустройством. Из тех людей, которые при нем были сторожами и рабочими, потом вышло много достойных священников.

Любовь и радость должны быть естественным состоянием христианина. Но как Бог не может быть Любовью, не будучи Троицей, так и человек не может любить, оставаясь в одиночестве. И если он открыл для себя любовь Божию, если наполнился этой любовью, он не может похоронить любовь в себе, не может не разделить ее с другими, особенно с братьями и сестрами по вере, с которыми христианина соединяет не только взаимность в любви, но и общая любовь к Богу, равно как и Его любовь к ним. Любовь внутри Тела Христова – это более чем любовь людей друг к другу. Это Богочеловеческая любовь.

Для такой любви нет границ и разделений. Для нее не существует национальных, социальных, возрастных, культурных и прочих человеческих преград. Она способна преодолевать любые конфликты, угашать любую вражду. Ее не разрушают пространство и время. Мало того, ей не вредит даже физическая смерть: Церковь земная неразделима с Церковью Небесной – Церковью праведников, славящих Бога в Его вечном Царстве.

Не теряет Церковь связи и с теми ее членами, которые покинули этот мир, не достигнув праведности. Мы не просто помним наших предков. Мы общаемся с ними, они незримо, но реально присутствуют в нашей жизни.

Из книги «Бог. Человек. Церковь», 2008 г.

Так или иначе, в 80-е годы в центральных московских приходах молодежь постепенно появлялась. Кучковалась в основном у дверей храма. Иногда провожала до метро знакомых священников и беседовала с ними. В области все было проще. Уже помянутый отец Димитрий Дудко, который служил в ближнем Подмосковье, мог подолгу беседовать с неофитами во время исповеди (в московских храмах из-за толпы исповедников на это не хватило бы времени), гулять с ними по окрестностям церкви, а главное – собирать людей на беседы, о которых я чуть раньше написал. Отец Александр Мень говорил с людьми прямо на улице, у храма, потом приглашал их по одному-двое в крохотную комнатку церковного дома. Собирались члены его общины и по квартирам, причем нередко встречами руководил один из грамотных мирян. Многие подмосковные духовники поступали так же – в отличие от священников столичных приходов, за ними было меньше «пригляда», а старостами обычно выступали не пожилые функционеры с непонятным прошлым, а простые прихожанки.

В первой половине восьмидесятых приехал на Пасху в Тулу. С трудом прошел через обычные тогда кордоны дружинников, не пропускавших на службу молодежь. В храме, конечно, было большинство бабушек. Вся окружающая реальность тщилась заключить Церковь в душное, умирающее гетто. Но вот началась служба, и Владыка Герман (Тимофеев) с необычайным подъемом воскликнул: «Христос воскресе!» Вся его манера служить, как и сейчас, несла в себе нечто вселенское, открытое, апостольское. Начали читать Евангелие – на греческом и латинском, на современных европейских языках. И то, что происходило в храме, совсем не было похоже на гетто. Скорее наоборот: именно вовне, среди мрачных дружинников и сдерживаемой ими полупьяной толпы, царили духота, замкнутость, безысходность. Храм же вмещал весь мир, и главное – вмещал радость Воскресения Христова. Ту радость, которая открывает горизонты и сердца.

Из книги «Лоскутки», 2007 г.

Наконец, многие москвичи и питерцы ездили к знакомым священникам в отдаленные деревни. Там, кроме настоятеля, в приходе часто было лишь несколько старушек, одна из которых формально считалась старостой, вторая – казначеем, но, по сути, священник все-таки управлял приходом сам. В таких местах можно было и исповедоваться по полчаса, и с батюшкой беседовать за полночь, и попеть-почитать во время богослужения – благо «чтецов в законе» и вообще мужчин, умеющих читать по-церковнославянски, там не было, а на клиросе стояли, как тогда говаривали, «полторы бабки». Кое-где была и система, описанная сельским духовенством следующим образом: «Сам читаю, сам пою, сам кадило подаю».

Ради такой невиданной в Москве «свободы» люди ездили в Калужскую, Владимирскую, Ивановскую, Тульскую области – туда, где архиереи не боялись собраний молодых людей в приходах, а главное, рукополагали и не притесняли тех, кто такие собрания мог иногда устраивать. Гораздо хуже обстояли дела в областных и районных центрах, куда дотягивались руки всесильных «уполномоченных» и где часто служили «чиновные» отцы, больше всего боявшиеся за благополучие своих семей и за спокойное течение сытной, размеренной жизни. Так было в Тверской области, в Смоленской (до прихода туда нынешнего Патриарха), в Рязанской, да и в большинстве других. Духовенство тамошних городов и крупных сел там могло без доли иронии сказать:

– Зачем нам эти москвичи-философы… От них доходу никакого.

«Философы», впрочем, отвечали взаимностью. Один московский поэт так описал отношение провинциального духовенства к отцу Александру Меню:

В церковной кружке, братцы, денег много – Не зная бед, жри водку, ешь курей. Но все опять не так, опять не слава Богу, Ведь по-людски не может жить еврей.

Впрочем, уже в конце восьмидесятых многие священники, и отнюдь не только и не столько евреи, причем подчас люди весьма немолодые, решительно отказались от спокойной подсоветской жизни, состоявшей почти исключительно из совершения богослужений и «треб» – крещений, отпеваний, изредка венчаний. В приходах появились первые кружки, лектории, группы милосердия, воскресные школы. Довольно сильную систему обучения основам веры создал отец Георгий Кочетков – его община состояла и сейчас состоит из целого ряда «малых братств», руководимых мирянами. Когда в начале 90-х годов их начали шельмовать и выдавливать из Церкви, я был одним из двух действующих церковных чиновников – вместе с пожилым уже отцом Виталием Боровым, – подписавших письмо в их защиту. Впрочем, я не мог и не могу одобрить двух тенденций в деятельности отца Георгия и его духовных чад. Это чрезмерное следование либеральному эмигрантскому богословию и предельная концентрация на личности и указаниях «лидера» – вплоть до нежелания слушать почти всех других священников и отсутствия контакта с ними. Что будет с этой общиной, когда лидер состарится или отойдет в мир иной, никто сейчас не решится сказать…

Часть духовенства и особенно старост удивлялась новым инициативам и подсмеивалась над ними. Один «маститый» протоиерей из Украины как-то за ужином, по-детски искренне, спросил меня:

– Слушай, что за штуку вы тут в Москве придумали – воскресные школы? Расходы, хоть небольшие, но есть. А доходов – ноль! В чем смысл-то?

Религиозная безграмотность после советских лет была чудовищной. Один батюшка рассказывал, как в начале девяностых только что открывшийся монастырь посетила экскурсия. Прилично одетая дама, умильно взирая на иконы, говорит свой спутнице:

– У моей бабушки бог был Николай Угодник. У мамы – икона Kазанская. А я вот выбрала себе в бога –  Смоленскую.

Из книги «Лоскутки-2», 2009 г.

Другой известный клирик, ученый игумен, ушедший потом в раскол, так и просто загодя злорадствовал:

– Ну что, ну и пришли эти дети… Пиписка вырастет – и уйдут, поминай как звали!

При этом иногда утверждалось, что «на наш век старух хватит, а не хватит – новые состарятся». Судьба комсомолок сталинского призыва вроде бы это подтверждала – но Бог и история распорядились иначе, о чем я несколько позже расскажу.

В начале 90-х годов были наконец «свергнуты» старосты – в новых приходах их роль свелась к чисто служебной, да и в старых их власть сильно ограничилась. С одной стороны, это покончило со всевластием мирян, ориентированных только на зарабатывание денег и на поддержание хороших отношений с властями. С другой – многим священникам, особенно в восстанавливаемых или строящихся храмах, приходилось становиться прорабами, снабженцами, вечными просителями в кабинетах богатых людей, среди которых в этот период было много представителей криминала и просто наглецов, позволявших себе буквально издеваться над «карманными попами». Рассказывают историю, как один священник умер, когда его заставили выпить «на спор» пару литров водки, пообещав в случае «успеха» восстановить храм. К сожалению, церковное начальство нередко требовало завершить восстановительные работы «любой ценой» к какому-нибудь сроку, толкая духовенство на постоянное унижение перед нуворишами. Перед более крупными «спонсорами» оно унижалось само – венчало не вполне законные браки, участвовало в праздновании омерзительных новорусских «юбилеев», освящало предприятия и магазины сомнительного характера.

* * *

Постепенно проблемы приходской жизни, сохранившиеся с советских времен, пополнились новыми или усугубились на новой почве. Возьмем такое явление, как «требоисполнительство». Многие клирики в приходе получают совершенно мизерное содержание – причем оно соответствует реальным денежным поступлениям в храм («спонсорские» деньги на строительство и реставрацию мы здесь в расчет не берем). Однако иногда священник может получить сумму, равную своему месячному «довольствию», совершая крестины, отпевание, соборование, освящение машины – в приходе, а уж тем более «на выезде». И если в советское время это было отчасти оправданно – люди боялись прийти в церковь, – то сейчас «выездная» треба уместна только в случае посещения больного, освящения жилища или рабочего места. Для всего остального людей лучше пригласить в храм. Однако многие священники «живут» именно требами – богослужение становится чем-то второстепенным. В некоторых храмах после литургии – главной службы – совершаются молебны, что с точки зрения богослужебной культуры, мягко говоря, не вполне логично. На эти молебны иногда приходит больше людей, чем на литургию, а уж если кто оказался в храме ближе к ее концу, то скорее для того, чтобы перед молебном или панихидой свечки поставить. Это, если хотите, перевернутое с точки зрения настоящего христианства сознание.

Некоторые люди вообще не понимают и даже не пытаются понять богослужение. Они приходят в храм и молятся своими словами – о близких, о житейских нуждах. Само по себе это естественно и совсем не плохо, но только если не теряется смысл христианской жизни, открываемый нам в том числе через богослужебные тексты, составленные по преимуществу святыми людьми. В одной из священнических молитв, читаемых во время утрени, даже говорится: «Как подобает молиться, Господи, мы не знаем, если Ты не наставишь нас Духом Твоим Святым». Молясь о земном, мы подчас забываем о главной – вечной – жизни, упускаем ее из внутреннего взора. А ведь нынешняя жизнь – лишь вступительный экзамен перед вечной. Она, эта бесконечная жизнь, – наша главная и, по большому счету, единственная цель. И достигается она истинной верой и добрыми делами. В нее не войдут ни отрицающие Христа, ни нарушающие Его заповеди.

В понимании всего этого нас воспитывает богослужение. Не случайно русские люди давних веков, которые в огромном большинстве своем не читали Библии и не учились Закону Божию, сохранили многие евангельские изречения в пословицах и поговорках: они усвояли богооткровенные истины во время службы в храме. Сегодня многие из тех, кто с готовностью учит английский, французский и даже китайский или арабский, не сомневаясь в практической полезности этих языков, сетуют на «непонятность» церковнославянских богослужебных текстов. Однако достаточно пару раз прочесть любой из них и пару раз посмотреть непонятные слова в Интернете, чтобы понимать, что именно поется и читается в храме. Другое дело, что тексты это сложные даже в русском переводе. Многие из них представляют собой возвышенную «византийскую» литургическую поэзию – или древнееврейскую, если говорить о псалмах. К тому же все эти тексты, даже «простые», афористичные, погружают нас в особый мир – мир созерцания правды о неописуемом Боге, мир вершин святости и богомыслия, мир Царства Христова, непостижимого человеческим умом.

Никакое богатство, никакое здоровье, никакое физическое благополучие, никакой душевный комфорт не могут иметь настоящего смысла, потому что не продолжаются в вечности. А вечность открыта нам Христом и только Христом. Грешный человек не мог спасти себя от греха, как не может утопающий вытащить себя из пучины. Но и жить дальше во грехе невозможно, потому что грех всегда рождает смерть и не наследует вечность. И значит, несмотря на наши грехи, несмотря на наши несовершенства, на всю нашу слабость, Небо открыто нам именно спасительным Христовым Воскресением.

И вот тогда, когда Господь открыл нам Небо, сделал для нас возможным – не по нашим заслугам, а Своей силой – достичь вечную блаженную жизнь, тогда и только тогда приобрело смысл наше земное бытие и все, что происходит в мире, если только это что-то нацелено на помощь людям в достижении жизни вечной. Не могло и не может быть смысла жизни без Воскресения Христова, без Пасхи.

И одновременно ныне, когда мы имеем перед собой Христов путь, когда Христос пострадал, умер и воскрес, и нас за Собою из ада наших согрешений возводит в Небо – именно поэтому не может быть бессмысленной жизнь. Не может быть ни одиночества, ни отчаяния, ни уныния, ни всех тех многих душевных недугов, которыми так страдает, часто безысходно, современный человек. Все это отлетает, как случайная тень, от человека, который знает, ради чего мы живем и какое благо нам Христос дал Своим страданием и Своим Воскресением.

Из проповеди на Пасху 2014 г.

Однако стоит вчитаться, вдуматься, «вмолиться» в эти тексты – и человек понимает, насколько они выше любых им самим сочиненных молитв, особенно посвященных только житейским нуждам, а тем более обращенных к «богу в душе» – удобному вымышленному существу, которое за все тебя извинит и все твои дела одобрит, даже греховные. Вот почему так важно молиться в храме вместе, соборно – словами, которые даны нам святыми. А для духовенства и поющих важно внятно произносить эти слова, распространять книги, брошюры, листовки с их описанием и объяснением. Не случайно сейчас, например, во время чтения Великим постом глубокого, вдохновенного покаянного канона святого Андрея Критского так много людей стоит в храме с напечатанным текстом. А в местах, где для удобства глухих и слабослышащих богослужение транслируется через бегущую строку, у экранов собираются и люди со вполне нормальным слухом. Мудрые церковные тексты воспитывают душу и при домашней молитве – и слава Богу, что все больше людей утром и вечером их читает.

* * *

Вернемся к проблемам духовенства – старым и новым, возникшим через многие годы после советского пленения. Вплоть до конца девяностых было почти немыслимо, чтобы пастырь трудился на светской работе. Исключений было очень немного: отдельные священники, бывшие специалистами в разных областях, приняв сан, продолжали преподавать в вузах или трудиться в госучреждениях. Но, например, клирик-педагог был чрезвычайной редкостью. Однако с началом нового столетия многие священники, получив педагогическое образование, пошли в школы, некоторые – в вузы. И подчас преподавание стало для них приоритетом. К этому подталкивало и то, что если лет пятнадцать назад в школе или вузе платили очень мало и педагогическое служение священника было сродни благотворительности, то сейчас за уроки – по крайней мере в городах – платят значительно больше, чем выдает средств приход. Нагрузка же подчас несопоставима – и «перетекают» священнослужители в классы. Наверное, это не так уж плохо. Но в итоге подчас душа пастыря уходит из храма в школу – и теряет свою первую любовь к храму, к служению не только людям, но и Богу.

Критики Церкви много пишут о пьянстве духовенства. Проблема эта существовала и до революции, однако уже в конце XIX – начале ХХ века многие священники встали во главе обществ трезвости. В 80-е годы такое общество создал отец Димитрий Дудко, сейчас же они стали распространенным явлением. Многие – и пастыри, и миряне – дают обеты трезвости, иногда на время, а подчас на всю жизнь. Впрочем, в советское время многие священники, страдавшие от безделья и мало ограниченные материально, пили тяжко и иногда спивались. После «перестройки» эта тенденция отчасти продолжилась. В одной епархии, где рукополагали быстро и без особого разбора, мне приходилось видеть носителей священного сана, совершенно потерявших не только пастырский, но и человеческий облик. Почти никто из них с недугом не справился, даже после лечения.

Старая церковная присказка, которую приписывают еще святителю Московскому Тихону: «Единственный в Москве диакон, который не пьет, – это памятник Ивану Федорову».

Из книги «Лоскутки», 2007 г.

Однако проблему практически решило современное обилие работы. Священнику сегодня пить некогда – он слишком востребован и в храме, и вне его. На некоторых церковных трапезах, которые в былые годы превратились бы в долгие возлияния, большинство духовенства к спиртному не притрагивается или делает пару символических глотков, а иногда прикидывается, что делает. Замечены и случаи наливания воды в водочные рюмки и симуляции бурного веселья. Некоторые при этом могут, что называется, помечтать:

– Да, отец, что ж за время такое… Не посидишь, не расслабишься. Мне сегодня еще в школу и на концерт, вечером пару текстов надо написать, а утром совещание. Ну нет, давай соберемся в конце месяца… Или в начале следующего… Хотя и там как-то сложно будет… В общем, давай я тебе в «Фейсбуке» напишу.

В провинции пока еще могут «посидеть», особенно в связи с приездом гостя, у которого можно что-то поразузнать. Я в последние пару лет чиновничьих командировок старался жестко уклоняться от ужинов в церковной среде, потому что знал: это до утра. Иногда получалось, иногда – нет. В какие-то моменты приходилось делать страшные глаза, хвататься за компьютер и закрываться в гостиничном номере. При этом, впрочем, я не лукавил: текущая работа с текстами отнимала полночи.

Впрочем, никакого греха в том, чтобы выпить за трапезой вина, добродушно побалагурить и даже попеть песни, я не вижу. Старался и стараюсь собирать за такие трапезы побольше людей – иногда приходят и неверующие, и ищущие, и власть имущие, и оппозиционеры. Просидеть можем часов по шесть, до последнего неожиданного гостя. И все ведут себя достойно. Приходилось, правда, сталкиваться с другой проблемой: иногда церковные трапезы по большим праздникам превращаются в бесконечную череду длинных тостов с восхвалениями архиерея, настоятеля или «важных» светских гостей. Знал один приход, где старший по церковному званию все время поднимал здравицы за старшего по званию светскому, расточая каждый раз похвалы минут по пять, и тот отвечал взаимностью в таком же «формате». Остальные сначала тихо посмеивались, потом начинали скучать и даже засыпать. Уйти из-за стола, понятное дело, было нельзя. Помня об этой «традиции», теперь на первую же попытку сказать тост в мою честь сразу реагирую так:

– Друзья, если я за столом главный, действует железное правило. Не употребляются две пары слов: «Pussy Riot» и «отец Всеволод».

Сам слышал, как военный чин произносил такой вот тост, держа в руках подарок архиерею:

– Владыка, Господь сказал: «Бог любит троицу». Вот мы от нас троих, с моими замами, вам тут бутылку принесли. Для персонального причащения!

Из книги «Лоскутки-2», 2009 г.

Еще одна широко обсуждаемая беда – хамство церковных служащих и некоторых священников. В советское время оно было довольно широко распространено, особенно в тех приходах, где сложился непрерывно работающий «требный конвейер». Епископ Вятский Хрисанф в 80-е годы рассказывал, как в цивильном костюме зашел в храм Всех Святых на Соколе, тогда почти единственный на весь северо-запад Москвы и ломившийся от «захожан». Старушка, следившая за порядком в притворе, верещала на ничего не понимавших женщин:

– Куда без платка, бесстыжие?

– А вы посмотрите, на клиросе тоже без платка стоят, – попытался урезонить ее владыка, говоривший с легким украинским акцентом и имевший несколько «южный» облик.

– А они по благословению!

– А может, эти тоже по благословению?

– А ты-то, жид, что про это понимаешь? Шел бы отсюда!

Из иподиаконских историй. Архиерей выходит из храма после службы. В дверях перед папертью застряла старушенция. Не пускает стайку девиц, кричит:

– Шалавы, шлюхи! В чем в храм пришли! Срам! Вон отсюда!

Владыка трогает ее за плечо посохом, говорит:

– Мать, уймись. Архиерея пропусти…

Та – ноль внимания. Иподиакон рассказывает: «Судя по всему, глухая была. Kричала ведь так, что на весь храм было слышно! Подождали минуту. Бабка, кстати, подпрыгивала и вращалась вокруг своей оси, как соковыжималка советского производства. В конце концов повернулась к архиерею. И продолжает визжать:

– Дуры размалеванные! Вон из храма! Не пущу!»

«Видать, еще и слепая была, – заключил рассказчик. – Но какая энергичная! Нам бы так…»

Из книги «Лоскутки-2», 2009 г.

Бывают такие истории и сегодня. Но их меньше, чем было в советские времена и чем живописуют некоторые критики Церкви. Главное же – люди начали понимать, что заходить в храм в шортах, мини-юбках, без платков неправильно. Между прочим, приходится сталкиваться и с обратным явлением: хамят «требовательные» прихожане, ведущие себя в храме как в магазине или в кафе. Могут прийти после закрытия церкви и бурно начать «заказывать что-нибудь за упокой». Могут потребовать причастия после литургии. Могут обидеть священника, уделившего им на исповеди меньше времени, чем предыдущему прихожанину, – дескать, что там у него за грехи, вот у меня-то… Отдельная история – похоронные агенты. Первый и, надеюсь, единственный раз мне пришлось вывести человека из храма. Дело было так. Служу молебен, молятся человек пятьдесят. Параллельно заносят гроб. Минут через пять между мной и иконой, перед которой молебен совершался, начал напряженно прохаживаться мужик лет пятидесяти. Еще через пять минут его «терпению» пришел конец, и он мне заявил, довольно громко:

– Ты чего тут распелся? Долго еще? У меня покойник стынет.

Человек даже не был пьян – он просто привык так разговаривать.

Случаев вызывающего поведения «потребителей религиозного сервиса» сейчас определенно больше, чем хамства церковных служащих. Да и архиереи, включая Патриарха, стали с этим явлением жестко бороться. Храмов с «валом захожан» сейчас уже не так много, и это само по себе подталкивает ко внимательному отношению к каждому человеку. И лишь для наиболее циничного духовенства актуален старый анекдот: «В чем отличие православия от интеллигентских ересей? Консервативно-интеллигентская ересь считает, что Церковь для Бога. Либерально-интеллигентская – что для народа. А вот истинное православие знает: Церковь – для попов».

Думаю, что именно от советского времени нам досталась довольно странная привычка устраивать из алтаря «клуб» для духовенства, а еще больше – для пономарей, чтецов, алтарников. И до богослужения, и после, и во время него ведутся всякие пересуды, обсуждаются «практические» вопросы… Знал одного московского настоятеля, который в 80-е годы после причащения духовенства, пока сотни мирян ждали причастия перед закрытыми царскими вратами… пил чай в алтаре. Это объяснялось больным желудком – и все можно было бы понять, если бы за чаем не «решались вопросы» и не травились анекдоты. С самого начала настоятельского служения взял себе за правило: ни на минуту не расслабляться после причащения духовенства – сразу выходить причащать мирян. Стараюсь избегать и разговоров в алтаре – некоторые, между прочим, обижаются. Очень благодарен митрополиту Ювеналию и другим моим учителям в богослужении, которые подобных разговоров подчеркнуто избегали. Да и нынешнему Патриарху стоило большого труда отучить всяких «важных людей» подходить в алтаре с бумагами и «рабочими» вопросами – особенно как раз в тот момент, когда духовенство причастилось, миряне причастия еще ждут и у некоторых возникает искушение поболтать.

В позапрошлом веке в Русской Церкви утвердилась традиция «оперного» пения церковных хоров. Композиторы, музыку которых тогда массово исполняли в городских храмах, учились в Италии во время, когда там подступало к наивысшему расцвету оперное искусство. Лишь в начале прошлого столетия Чайковский, Рахманинов и некоторые другие авторы вернули в нашу церковную музыку глубокую одухотворенность и русский колорит. Однако наследие XIX века в советский период законсервировалось и преобладало в пении «профессиональных» хоров вплоть до недавнего времени, когда появились монастырские хоровые коллективы, возрождающие византийскую традицию и русские монастырские напевы, а также соединяющие тонкий духовный вкус с «новым» творчеством. Лучшие образцы – хоры Сретенского, Валаамского, Данилова монастырей. В приходах же, увы, сегодня часто бывает так: хор «правый» (то есть праздничный, поющий на правом клиросе или на балконе) состоит из профессионалов и поет тот самый «итальянский» позапрошлый век, в лучшем случае русских композиторов рубежа столетий, а «левый», народный, будничный хор – или хоры детские, молодежные – поют простой обиход и делают это гораздо более молитвенно и душевно, чем дорогие «артисты». Такое пение может быть несовершенным, но в нем чувствуются благоговение и искренность. По поводу же профессионалов мне иногда приходилось высказываться следующим образом: слышишь за службой «арию» в стиле Россини, да и шепнешь окружающим:

– Браво… Брависсимо! Где аплодисменты? Где цветы?

* * *

Словом, проблем, старых и новых, в приходах множество, и говорить о них надо, говорить всей Церкви и всему обществу, особенно в условиях, когда «большие» церковные СМИ об этих проблемах почти совсем стали молчать. Однако, как бы ни хотелось недругам Церкви помечтать о том, что из-за этих проблем ее все покинут, происходит ровно обратное. Церковь многим болеет, но это значит, что она жива. Скажу больше: она выздоравливает и одновременно растет, как молодой организм. И некоторые болезни – это как раз болезни роста, вызванные приходом новых людей.

Году в 2000-м я вышел причащать мирян в храме Святой Троицы в Хорошеве, где служил к тому времени уже несколько лет. Дело было в праздник Торжества Православия, то есть в первое воскресенье Великого поста, один из самых посещаемых дней в любом храме. И вдруг я понял то, чего не замечал в течение многих лет постепенных перемен: в храме стоял другой народ. Это были уже не бабушки – большинство составляли молодые семьи с детьми. В другом приходе, где я прослужил несколько лет, они составляли вообще почти всю общину, которая развилась из воскресной школы. Пожилых женщин из сотни причастников обычно было человек десять-пятнадцать. Кстати, церковных бабушек теперь надо не бояться, а беречь: из когда-то доминирующей в приходах силы они превратились в очень уязвимую, но и очень важную группу – немногих живых хранительниц традиции.

Одна дама долго звонила мне каждый вечер – волновалась по поводу своей дочери, которая лет до тринадцати каждый день ходила в храм, подпевала на клиросе, а потом «пошла вразнос» – связалась с фанатами одного поп-кумира, перестала ночевать дома… Да, подростковый возраст – испытание для родителей. В это время важно уберечь взрослеющего человека от непоправимых поступков. Но делать это надо очень тактично, позволяя сыну или дочери уже самим принимать решения и самим делать выводы – не только из родительских слов, но и из книг, журналов, фильмов, песен… Самое же главное – нужно молиться о них. Если даже они поступают неверно, исправить это должны не родители, а они сами – и Господь. Никогда ничего не исправят обида, гнев, ссора, подавление.

Между прочим, великое благо – если человек с детства бывает в храме. Пусть потом он может уйти «на страну далече». Почти каждый такой блудный сын вернется в Отчий дом: кто-то уже вскоре, а кто-то при конце жизни. Мне доводилось исповедовать многих старых коммунистов, которые со слезами вспоминали, как в детстве бабушка водила их в церковь…

Из книги «Лоскутки», 2007 г.

Теперь ты видишь, как ставшие взрослыми дети, учившиеся в воскресной школе, приводят в храм уже своих детей. Частым явлением стала четырехпоколенная семья – прабабушка, дед с бабушкой, отец с матерью, дети. И все ходят в храм. Воскресные школы, над «убыточностью» которых смеялись многоопытные священники начала девяностых, «окупились» сторицей. Среди подросших детей – уже немало влиятельных и состоятельных людей, которые берут на себя практические нужды прихода. Конечно, священник и даже архиерей не смогут разговаривать с ними, как разговаривали с бабушками двадцать лет назад – у этих прихожан есть свое мнение, они считают себя вправе влиять на жизнь местной церковной общины и даже Церкви в целом. Их мнение, их голос придется учитывать.

Есть, впрочем, одно явление, которое должно исключить всякий триумфализм. Это уход некоторых людей из Церкви. Ушли тысячи и тысячи работящих, интеллигентных мирян, которые ранее активно трудились в приходах. Ушли сотни священников, монахов, монахинь, семинаристов. Статистики, насколько я знаю, до сих пор никто не ведет, но только мне одному знакомы истории многих десятков таких людей. Некоторые просто исчезли, иные трудятся на светской работе и никогда не заходят в храм, кто-то стал католиком, иудеем, мусульманином. Причин такого ухода много: психологическая усталость, невостребованность, попытки церковного начальства бросать людей то туда, то сюда или, наоборот, «мариновать» десятилетиями в бесперспективном месте. Чаще же всего причина расставания с Церковью – это столкновение с вопиющими фактами безнравственности, которые покрываются тем самым начальством или с ним же бывают и связаны. Обман, несправедливое увольнение, невыплата заработанного, вымогание жилья и оставление человека в скотских условиях, приставания, сексуальные преступления, содомский грех – с подобным в церковной среде столкнулись уже десятки, а то и сотни тысяч людей. Отмахиваться от происходящего, не замечать нарастающей проблемы, относить ее лишь к «журналистским уткам» ни в коем случае нельзя.

Говорит Господь: «Семя есть слово Божие; а упавшее при пути, это суть слушающие, к которым потом приходит диавол и уносит слово из сердца их, чтобы они не уверовали и не спаслись» (Лк. 8, 11–12). Много среди нас таких людей, да и сами мы часто бываем такими. Мы знаем, что? главное в жизни, мы знаем: Господь призывает нас к вечному бытию. Но вдруг что-то с нами происходит: приходит враг рода человеческого и похищает из нас эту память о Боге, и мы ведем себя так, и думаем так, и действуем так, и говорим так, как будто никогда не слышали Евангелия, как будто бы ничего не было, как будто не являлся нам Господь через Свое слово и Свою благодать в Церкви. Многие после этого отпадают – немало есть людей, которые слышали слово Божие и жили церковной жизнью, и вдруг что-то происходило, и они полностью отказывались от самого имени христианского – иногда с каким-то бунтом, иногда просто без всякой видимой перемены: просто исчезали из христианского сообщества и начинали жить так, как будто никогда не призывал их Господь. Да не будет этого с нами! Будем стоять на страже своей души, Господа призывая на помощь для того, чтобы никакая злая сила не похитила у нас этого таинственного семени.

И говорит Господь: «А упавшее на камень, это те, которые, когда услышат слово, с радостью принимают, но которые не имеют корня, и временем веруют, а во время искушения отпадают» (Лк. 8, 13). Разные искушения обуревают нашу жизнь. Нечасто сегодня происходят прямые гонения на веру, но многие скажут: не надоедайте нам со своей проповедью, не говорите нам о своей вере. Зачем это всё? Не произносите неудобной евангельской правды. Мы этого малого искушения тоже боимся – и прячем свое христианство от близких, от соработников, от людей, с которыми общаемся, только чтобы не раздражать их лишний раз и не будоражить их совесть. Да не будет этого с нами! Будем всегда открыто исповедовать Христа Господа и в делах своих, и в словах своих, и в поведении своем.

Из проповеди 1 ноября 2015 г.

Как клирик я смог достаточно глубоко узнать жизнь нескольких московских общин, хотя на временной основе довелось служить и в Смоленске, и в Калининградской области, и во многих зарубежных странах. Первым местом, где я прослужил несколько лет – хотя и без малейших прав, просто по знакомству с митрополитом Ювеналием, – был Новодевичий монастырь. Иноческой общины в это время там не было, храм был приходским, и наполнялся он тогда процентов на 70 старушками, жившими отдельной от духовенства жизнью. Пришел я туда новорукоположенным диаконом. Наш «старший» – известный протодиакон Сергий Стригунов, обладавший мощным голосом и прекрасным музыкальным вкусом, который к тому времени давно меня знал, ласково спросил:

– Сева, ты диакон?

– Ну да, рукоположили же меня.

– А знаешь, что диакону нужно? Голос, волос, ухо, брюхо. У тебя есть только последнее.

Однако относились ко мне в Новодевичьем, как к бывшему прихожанину, по-отцовски и снисходительно – а служить в храме с нулевой акустикой человеку с очень слабым голосом было непросто.

В некоторых западных странах, да и в России возникла целая внутрицерковная субкультура, призывающая православных «не высовываться». Дескать, вера – это «частное дело для частных людей», а в остальном надо успеть приспособиться к окружающему обществу, к «миру сему». Наследники когда-то великой «Парижской школы» русского богословия сейчас, собственно, к этому и призывают, попутно критикуя Русскую Церковь за стремление возродить свой народ, свою страну как православное общество.

На самом деле любая община православных христиан – что в Париже, что в Нью-Йорке, что в Москве – призвана быть отражением Царства Небесного, устроенным именно по его законам и правилам, а не по логике приспособления к «миру». Там, где мы в меньшинстве, нам, конечно, не удастся построить по нашим правилам жизнь всего общества. Но пусть у нас нет государей – есть епископы, пресвитеры, авторитетные миряне.

В каком-то смысле православная диаспора – это всегда status in statu, поскольку она должна состоять не просто из греков, русских, сербов, а из граждан Царства Божия. И жизнь семьи, жизнь общины мы призваны вести так, чтобы она во всем соответствовала православным представлениям, свидетельствуя окружающим о правильности нашего пути.

Из книги «Лоскутки-2», 2009 г.

Штатным клириком Москвы я, между прочим, не был: Патриарх Алексий хоть и давал благословение на рукоположение митрополитом Кириллом сотрудников Отдела внешних церковных связей, «легализовывать» их в Москве не спешил, и это, конечно, была совершенно сознательная позиция. Только в 1994 году к ОВЦС был «привязан» уже упомянутый храм в Хорошеве. Там приходская жизнь была совершенно другой, чем в «элитарном» Новодевичьем, куда, помимо полусотни местных бабушек, ходили интеллигенты и ценители искусства, хотя тоже не в большом количестве.

В Хорошеве же по воскресеньям и праздникам всегда была толпа. Храм этот, новооткрытый и тогда еще не до конца восстановленный, был единственным в огромном жилом районе с населением немаленького города – 165 тысяч человек. Да, многие из тамошних верующих ездили в центр, но немало их все-таки приходило в ближайшую церковь. Настоятелем храма был назначен архимандрит Феофан (Ашурков), тогда зампред ОВЦС. С ним служило еще два-три священника, до предела перегруженных бюрократической работой. А поток людей в тесном храме был огромный! Одним из главных испытаний были крестины. Совершались они в два приема: сначала около 30 детей, потом 10–20 взрослых, и это за одно обычное воскресенье. Ни о какой катехизации – предкрещальной подготовке – тогда речи не шло, да она даже и не приветствовалась: многие в церковной среде считали ее «блажью». Впрочем, удавалось перед крещением и по ходу совершения таинства что-то людям рассказать – даже если речь шла об орущих младенцах, окруженных сотней родственников. К исповеди и причастию по воскресеньям приходили сотни человек, иногда их число переваливало за тысячу. Поисповедовать, например, втроем 600 человек за одно воскресное утро – дело непростое, но и не невозможное. Приходилось убеждать людей называть каждый грех одним словом, без подробностей – так можно было уложиться секунд в 30, максимум в минуту. Такой опыт служения в «потогонном» приходе спального района я всегда вспоминаю, когда мне говорят, что в Москве и других городах не нужны новые храмы.

Русский человек запросто может прийти к храму часа в два ночи и начать заплетающимся языком молиться, а то и чего-то требовать. Один батюшка рассказывал, как к нему в деревенский храм приходили по ночам мужики со своим наболевшим:

– Отец, а какой там Бог есть, кому молиться? Вот жена у меня сволочь, вот надо что-то такое… Какой «сплю», ты ж поп!

Впрочем, все-таки именно в храм идут, а не к «нервному врачу» и не к участковому. К этим ночью уж точно не обратятся.

Из книги «Лоскутки», 2007 г.

После этого храм святителя Николая на Трех Горах, в пресненских переулках, куда я попал в 2009 году, мог показаться курортом. 30–50 причастников за воскресенье, возможность спокойно разговаривать на исповеди субботним вечером – и полная тишина делового квартала в выходные дни. Впрочем, постепенно стали появляться новые люди. Местных жителей среди них почти не было, преобладали жители окраин и даже области, в том числе те, кто по будням ездил на Пресню работать. Многие просто хотели молиться не в толчее церквей спальных районов, а в полупустом огромном храме, даже если для этого приходилось ехать в центр.

До моего прихода при храме уже действовала воскресная школа с сильным спортивным уклоном – ею руководил отец Даниил Зубов, выпускник Университета физической культуры. Вскоре миряне начали приходить со все новыми инициативами. Так в приходе начали работать клуб реконструкторов, отряд Организации российских юных разведчиков, иконописная мастерская, художественная школа, кружок по изучению Библии, группа молодых археологов во главе с отцом Димитрием Лином, православная психологическая школа отца Андрея Лоргуса, институт «Со-действие» во главе с Петром Кондратьевым, молодежный хор, собрания анонимных алкоголиков и анонимных наркоманов… Всего уже не упомнишь. Помещений, слава Богу, в приходе хватало.

Иногда бывает очень непросто говорить людям о церковном единстве – особенно поверх разделения на «жидомасонов» и «фашистов», как выразилась поэтесса Олеся Николаева. Сейчас это разделение ослабло, но лет десять назад оно было очень ощутимо. Однажды, как раз в те годы, мне довелось быть на собрании учеников отца Александра Меня, где дружно ругали общество «Память». Я особо не рвался на трибуну, но попросили выступить, и тогда я напомнил, что люди из «Памяти» – это часть нашей единой Церкви, это часть нас как целого. И с «памятниками», даже если они не правы, надо научиться жить вместе и делать одно дело, изменяя к лучшему их и себя. Понят я тогда не был. Некоторые даже перестали со мной здороваться. Но само развитие церковной жизни помогло людям работать сообща. Те же, кто пошел другим путем, все больше замыкаются в себе и в своих группах – «жидомасонских» или «фашистских», то есть, простите, «истинно просвещенных» или «истинно патриотических».

Из книги «Лоскутки», 2007 г.

В 2011 году в Отдел по взаимоотношениям Церкви и общества, который я тогда возглавлял, обратилась Нина Кибрик, руководительница музыкально-художественного клуба «Арт’Эриа», который как «нерентабельный» выжили из Центрального дома работников искусств. Я написал ходатайство в его защиту, пригласил Нину в свою программу на радио, а потом неожиданно для самого себя предложил ей: «Есть у нас под храмом подвал, заваленный строительным мусором, – посмотрите на него. Если мусор разгребете, можете там собираться». Через несколько месяцев сводчатое помещение, куда в приходе и заходить боялись, превратилось в арт-пространство с уникальной атмосферой. Со временем там появились рояль, на котором когда-то играл Галич, куча старых пластинок и проигрывателей, артефакты 70-х и 80-х годов. Я не раз водил туда западных гостей, говоря: «Вот так выглядел мир позднесоветского андеграунда». Подвал стал криптой – именно так, не без благоговения и не без намека на «криптоискусство», начали именовать это место посетители клуба. Там постоянно сменяют друг друга выставки самобытных художников, исполняется классика, авторская песня, фолк, авангард, акустический рок. В общем, спонтанная авантюра с подвалом удалась. Правда, пришлось пару раз попросить не устраивать репетиции во время вечерних служб, а то бывало и такое: стоишь в алтаре и ногами чувствуешь барабанный ритм.

Главное было в другом: посетители клуба, музыканты и художники во множестве влились в приход. Вообще прихожан со временем стало больше раза в три. Настоятель ничего для этого не делал – просто не мешал инициативе священников и мирян, почти не сковывал их свободы. Вообще за 25 лет служения в сане я много раз убедился в правоте подхода, который ранее видел у многих своих учителей: священник не должен все за всех решать и планировать, ему не надо мелочно руководить мирянами. Свобода, стремление дать человеку раскрыться, при очень тактичных советах – иногда полушутливых, на примере собственных ошибок, – это путь лучший и самый действенный. Пастырю не нужно довлеть над пасомыми. И уж точно не нужно ему привязывать их к себе, а тем более злоупотреблять привязанностью. Это вредно и для мирян, особенно для женщин, и для самого священника. Ему нельзя вести себя с людьми холодно, презрительно, надменно, но и панибратствовать не стоит, как и превращаться в «члена» каждой семьи, дающего назойливые советы.

Что проще: воспитывать духовное чадо в каждодневном получении «благословений» – то на учебу, то на звонок родителям, то на покупку книги – или «повозиться» с человеком, научив его принимать решения? Второй путь отнимает время, силы. Но дает гораздо больше радости и спасает священника от духовного плена среди своих же пасомых, каждодневно стоящих в очередях за теми самыми «благословениями». Да, есть люди совершенно «несмысленные», которые действительно не могут сами и шага ступить. Но по крайней мере попытаться воспитать не раба и не вечное «чадо», а свободного и взрослого человека – всегда стоит.

Из книги «Лоскутки-2», 2009 г.

Сейчас я служу в прекрасном древнем храме Святого Феодора Студита у Никитских ворот. Община там меня встретила сплоченная, преданная приходу, но совсем маленькая – в иные воскресные дни причащалось менее десяти человек. Впрочем, и туда приходит все больше новых людей. Удается, как и раньше, собирать вместе очень разных людей – от рыночных реформаторов эпохи 90-х годов до молодых ультраконсерваторов, от подростков до глубоких старцев. Храм, между прочим, был построен в 1626 году Патриархом Филаретом, отцом первого царя из рода Романовых Михаила Феодоровича. Патриарх очень любил эту церковь и существовавший вокруг нее монастырь – тогда загородный. Позже прихожанином храма, уже приходского, был Суворов. Даст Бог, имена этих сынов Церкви и Отечества объединят вокруг древней святыни многих наших современников.

Урок на будущее

Приходы и храмы могут быть самыми разными. Но в каждом из них главным должно быть общение с Богом. Тогда и общение между людьми будет совершенно другим, чем за пределами Церкви. Иной путь – обмирщение, превращение в клуб по интересам, в центр социальной работы, в место непринужденного досуга, в группу политических единомышленников, в «резервацию» одного поколения, одной социальной группы, одного этноса, духовных чад одного батюшки – это путь в никуда. Ничем не лучше – путь механического исполнения богослужений и треб.

В приходской общине нужно хранить свободу, ценить и поддерживать инициативу. Но одновременно – спокойно, рассудительно, по-пастырски напоминать: мы пришли сюда к Богу, а не только друг ко другу. Наша цель – Небо. Отчий дом, в который мы стремимся, – это горний Иерусалим.