3

Если бы варшавская (она же и петербургская) политика с 1856 по 1863 годы имела хотя какую-нибудь идею, то есть знала, куда она хочет идти, - она без труда заметила бы, что из данного положения без осмысленного противодействия ему нет другого исхода, кроме революции. Но политика наша «своих» идей не имела, а потому просто плыла по течению, создаваемому тем, кто имел свою идею, то есть полякам. Вся наша политика сводилась к тому лишь, чтобы как-нибудь оттянуть удовлетворение желаний поляков. Удовлетворить их в возможно вредной для России степени и, наконец, - кротостью, мягкостью, уступками предотвращать недовольство и раздражение поляков. Все это, как легко было бы и предвидеть, давало прямо противоположные результаты.

Поляки ни на одну минуту не задумались над указанной Государем программой единения и слияния. Нельзя их за это и обвинить. Программа эта была русская, а не польская. Русские, стало быть, должны были встать во главе ее практической разработки, но ничего подобного не сделали. В то же время мы открыли полякам фактическую свободу действия. Естественно, что они пошли в своем действии туда, куда влекли их собственный исторический инстинкт и собственная историческая природа.

В Польше немедленно началась группировка общественных элементов по внутреннему сродству. Мы никому не мешали. Явились «белые» со своим Земледельческим обществом. Явились либерально-буржуазная «Рессурса» (выросшая из купеческого клуба). Явились многочисленные кружки «красных». Эти, положим, принуждены были действовать тайно, но в сущности ничего от того не теряли, потому что начальство их почти не трогало. Если в Варшаве были аресты, то почти исключительно вследствие демонстраций; собственно же организация имела возможность производиться совершенно спокойно. В 1861 году, когда белые собрали свой «вальный съезд» в Варшаве и выбрали «делегацию», которая должна была руководить их партией, красные, недавно собиравшиеся на съезде Мирославского в Гомбурге (Гессенском), решили составить свой «вальный съезд» также в Варшаве и сделали это совершенно беспрепятственно, тоже выбрав «делегацию». Оба эти партийные «правительства» действовали в Царстве едва ли не с большей легкостью и удобствами, нежели правительство русское.

То же самое происходило в «Литве».

Поляки делились на партии, сходились, расходились, заключали союзы и ссорились между собой. Но в одном они совершенно сходились. Они хотели не «единения», не «слияния» с остальными народами империи, а стремились к реставрации исторической польской идеи, хотели собственной самостоятельности и владычества над русскими во всех пределах Речи Посполитой. Никогда они в то время нас в этом отношении не обманывали. И белые и красные всех оттенков совершенно ясно говорили, чего они хотят. В этом отношении заслуживает, между прочим, высокого внимания записка известного Сераковского. Это настоящее историческое credo поляка. В нем он, между прочим, заявляет:

«Если бы к Российской империи принадлежало только так называемое Царство Польское, вопрос польский не представлял бы особенных затруднений... Между тем, если вникнуть в дело, оказывается, что польский вопрос едва ли не самый важный изо всех вопросов, решение которого предстоит Европе»...

Почему это?

«Причина этого, - отвечает Сераковский, - так называемые западные губернии... Нынешнее Царство Польское составляет только часть великого целого - бывшей Речи Посполитой».

Затем, всячески унижая русскую идею и возвеличивая польскую, Сераковский указывает совершенно верный исторический факт, что «в западных губерниях встречаются две цивилизации, две народности». «Подобные встречи причиняют обыкновенную борьбу». Сераковский указывает, что борьбы можно избегнуть только «федерацией»... Вот и все «единение», какое допускали поляки.

Но и такое «единение» они допускали, в сущности, только как военный маневр. Они прекрасно понимали, что оно невозможно, и все рассчитывали так или иначе вырвать у России ее области. Одни, белые, шли к этому постоянно, стараясь избегнуть открытого восстания. Другие, красные, всячески вызывали восстание, ободряемые видимыми признаками русского бессилия. Но Польша, как самостоятельное целое, владеющее Литвой, Белоруссией, Украиной, - одинаково оставалась их общей целью.

Громадная манифестация в честь Люблинской унии против Ков-но, где на глазах наших властей братались «представители» Литвы и Польши; такая же манифестация у Городли для заявления соединения Польши и Руси, - все это уже в 1861 году ясно показывало стремления поляков. Требование присоединения к Царству Польскому осмеливались, наконец, прямо выразить Государю в своих адресах дворянства Подольской и Минской губерний.

Вот к чему шли поляки. К чему же шла наша варшавская политика? Соглашалась ли она на требование? Нет. Мешала ли она ему? Тоже нет. Она только старалась всех «успокоить», «примирить», ничего не дать и всех этим удовлетворить.