Зоя

Вначале второй четверти я уже вполне освоился и наловчился вбегать в школу ровно в тот момент, когда звенел звонок на урок. Но на этот раз в вестибюле, как назло, было аж два завуча.

Помимо Фейна, привычно ловившего опоздавших, вдали возвышалась Зоя Александровна Блюмина – монументальная, грозная и ехидная дама, которая почему-то была завучем по специальным предметам, по физике и математике, хотя сама преподавала литературу. Впрочем, школа была в целом настолько удивительная, что такие мелочи уже не удивляли.

Пытаясь как-нибудь понезаметней просочиться на урок, я продвигался вдоль стенки, всячески стараясь с ней слиться.

– Сволочь! Подонок! – услышал я за спиной грозный, скрипучий, такой характерный Зоин голос.

Я оглянулся. Кроме меня и Фейна, в вестибюле уже никого не было.

Едва ли Зоя так обращалась к Фейну. Неужели это за опоздание?

– Это вы мне? – спросил я тихо и безнадежно.

– А то кому?

– А что случилось, Зоя? – осторожно спросил Фейн.

– Ты представляешь, этот подонок, – голос ее потеплел, – эта сволочь, – голос ее стал еще мягче, – написал на районной олимпиаде по литературе, что портрет Льва Толстого работы Николая Ге отдает развесистой клюквой!

Фейн (напомню: автор книги о Толстом) с искренним интересом повернулся ко мне:

– А почему вы так считаете?

В предвкушении культурологической дискуссии он даже перешел со мной на “вы”, забыв на миг, что его дело – влепить мне за опоздание и отправить на урок.

Я стал путано припоминать свои резоны, но Зоя прервала этот жалкий лепет:

– Герман, да какая разница! Из-за этого Ге, – тут Зоя сделала выразительную паузу, – ему дали вместо первого третье место и не отправили на городской тур.

– Но я так считаю! – сказал я все так же тихо, но твердо, ввиду безысходности решив не поступаться принципами.

– Все-таки проясните свою позицию, – вякнул было Фейн, но под грозным Зоиным взором умолк окончательно.

– Пошел на урок, подонок, – послала она меня с искренней нежностью в голосе.

И я поспешил выполнить ее послание.

Во Второй математической школе собралась блестящая плеяда литераторов. Помимо Зои – Фейн, Камянов, Збарский, Ошанина, Тугова, наш Феликс Раскольников. Я не раз бывал на уроках у каждого из них. При этом прогуливал какие-то свои уроки. Едва ли такие странные прогулы бывают в других школах.

Каждая из школьных литературных звезд сверкала по-своему, и я завороженно слушал их монологи. Зоиных монологов не помню (может, их и не было). На ее уроках говорили все, причем все сразу, а она в своей фирменной ироничной манере походя вытягивала из этого общего гула то самое существенное, что и составляло суть урока.

Не прерывая беседы о прекрасном, Зоя успевала дать отрезвляющий подзатыльник отвлекшемуся от высокого полета мысли, а то и взять нарушителя конвенции за шиворот и выкинуть из класса…

Перемена. Солнце на небе. Весна на дворе.

Очередная комиссия в школе.

Наташа в ярко-красном вельветовом платье спускается по лестнице, а навстречу поднимается рыжая Зоя, одетая в свои любимые желто-зеленые цвета (желтая кофта, зеленая юбка).

– Наташа, ты похожа на пожарную машину! – мрачно говорит Зоя, очевидно раздумывая, не отправить ли ее домой переодеваться. Все-таки школьная форма была обязательна для каждой советской школы.

– А вместе вы похожи на светофор, – радостно встреваю я в разговор, пролетая мимо них.

– Сволочи! – Зоя безнадежно улыбнулась, махнула рукой и пошла дальше. Она лучше многих понимала, что даже если Наташа явится в трогательном школьном фартуке с ангельскими крылышками, едва ли это спасет школу.