1919 г.

Благодаря этому изданию пропаганда нашего языка продолжалась безостановочно. Из провинции почтовые заказы шли на мой прежний адрес и исполнялись мною лично, а в Москве интересующихся направляли в Дом Эсперанто. На некоторое время этот дом стал как бы центром российского Эсперанто-движения. В одной из его комнат была устроена небольшая экспозиция, были поставлены шкафы Московского общества эсперантистов с довольно хорошей эсперантской библиотекой и шкаф с книгами на продажу.

В первые месяцы после переселения туда Московского общества эсперантистов жизнь в этом доме была довольно активной несмотря на то, что по всей стране голод всё более и более обострялся. Жильцы Дома Эсперанто организовали несколько групп по обучению нашему языку. Поскольку моё новое жилище совершенно не годилось для каких-либо встреч, я использовал помещение Общества для проведения там 11-го мая экзаменов от имени института. Экзамен держали С.В.Сарычев, В.А.Эпштейн, Г.И.Розенблат, М.Д.Иванова, Н.М.Иванов-Кальянов, С.Ф.Чирков, А.Н.Архангельский. Все они получили дипломы. Это были последние дипломы, выданные институтом. Всего Московский Институт Эсперанто выдал 40 дипломов, а петербургский филиал — 8.

Вскоре после этих экзаменов голод заставил меня выехать из Москвы сначала в деревню Мухортово Костромской губернии, а затем в деревню Языково Симбирской губернии. Но прежде, чем рассказать об этом, я вернусь немного назад.

После реквизиции нашей квартиры в ноябре 1918 г. всё моё время было посвящено спасению книжного магазина и библиотеки института. Я говорю "спасению", ибо тогда все книги хранились в беспорядке в разных домах, мало отапливаемых. Там они часто намокали и совсем теряли свою ценность. Кроме того, из-за недостатка топлива необразованные сторожа зачастую топили ими печи. Я немного успокоился лишь тогда, когда перенёс книги в мою новую квартиру (Уланский, 17).

Пока я таким образом барахтался, в декабре московский эсперантист и идист д-р Л.Титов направил в Комиссариат народного просвещения письменную просьбу, чтоб там организовали специальную комиссию по проблеме международного языка. Поскольку в Наркомпрос от эсперантистов было послано уже много подобных просьб, то он решил такую комиссию создать. Она приступила к работе 17 января 1919 г. и состояла из профессоров Московского университета Ушакова, Пржезинского, Брандта, Н.П.Евстифеева, который сбежал из Петрограда и жил в Доме Эсперанто, д-ра Титова и представителей Наркомпроса Комаровского, Щелкана и Цилко. В качестве председателей комиссии избрали Титова и Евстифеева, которые должны были председательствовать поочерёдно.

На первом заседании проф. Пржезинский поставил 6 вопросов: 1) Есть ли статистический материал для суждения о том, какие системы международного языка наиболее распространены? 2) Есть ли авторитетное решение какой-нибудь организации по какой-либо системе, которая могла бы быть принята для международного использования? 3) Может ли решить поставленную проблему одна страна? 4) Обсудить проблему в том смысле, что почин может сделать любая нация, но окончательное решение должно остаться за некоей международной организацией. 5) В каких границах мыслится применение международного языка? и 6) Не следует ли нам окончательное решение о превосходстве той или иной системы отложить до момента конкретного её применения? Ответить на эти вопросы было поручено Евстифееву и Титову.

В докладе на шести машинописных страницах д-р Титов говорил в пользу Идо, который, по его словам, даст ответы на все вопросы. В докладе на сорока трёх машинописных страницах Н.П.Евстифеев говорил в пользу Эсперанто, приводя подробную критику Идо и других систем. Много страниц в этом докладе было посвящено личной полемике с инициатором Делегации, породившей Идо, Л.Кутюра. На заседании комиссии 19 февраля в неё были привлечены Сахаров (т. е. я), Дрезен, Лойко, Обручев. Комиссия работала несколько месяцев.

Вспоминаю, что этот год был одним из самых трудных годов революции. Советская Россия была атакована и блокирована со всех сторон. Армии белогвардейцев, поддерживаемые отрядами интервентов, всё более и более приближались к Москве. Ими были оккупированы самые зерновые районы — Украина и Сибирь. Бумажные деньги совсем обесценились. В России был объявлен так называемый военный коммунизм. Всё самое необходимое из пищи и одежды выдавалось жителям бесплатно, но каждый был обязан работать по указанию правительственных органов. Деньги употреблялись только для расчётов между частными лицами или для приобретения предметов не первой необходимости. Всё, что получали крестьяне со своих полей, за вычетом нормы на собственное питание, они обязаны были передавать государству. Это же относилось к фабрикам и заводам. Но поскольку запасы государства не были достаточны для того, чтоб удовлетворить всех, жители получали весьма скудный рацион: около 100 граммов хлеба в день и немного других необходимых продуктов питания. Наши желудки всегда были пусты и это отражалось на работе. Кроме того, нам всегда приходилось много ходить, ибо ни трамваи, ни автомобили не двигались из-за отсутствия топлива, а немногочисленные извозчики требовали такую плату, которая была совершенно вне наших возможностей. Например, для участия в заседании комиссии мне каждый раз приходилось совершать почти пятикилометровое путешествие.

В таких условиях мы являлись на комиссию сильно уставшими. Естественно, заседания посещались не вполне аккуратно. Некоторые члены комиссии (Брандт, Лойко, проф. Пржезинский) заболели и совсем не могли посещать заседания. В марте из-за невозможности работать в комиссии попросил отставку проф. Ушаков. Комиссия таяла вместе с весенним снегом. 2-го апреля на 11-м заседании комиссии присутствовало только шесть человек: Евстифеев, Титов, Щелкан, Комаровский, Обручев, Сахаров. После долгих споров на предыдущих десяти заседаниях о распространении и ценности Эсперанто и Идо было решено на этом заседании просить Наркомпрос об организации особого отдела международного языка. Но Наркомпрос в это время был в состоянии становления и многие его отделы хорошо не знали собственных функций. Для них наша комиссия была лишь грузом, который все пытались сбросить. Члены комиссии это чувствовали и на одном из ближайших заседаний вшестером решили: "Учитывая, что Эсперанто является языком уже живущим и пригодным для всех практических целей, просить Наркомпрос ввести его в программы советских школ в качестве учебного предмета. Все материалы комиссии передать Наркомпросу."

На этом комиссия завершила свою задачу и передала все материалы в комиссариат, в архивах которого они нашли свою могилу. Однако эсперантисты использовали комиссию для объявления в прессе, что "комиссия Наркомпроса решила ввести Эсперанто в школах в качестве факультативного учебного предмета".

Вскоре после завершения наших заседаний я выехал из Москвы в провинцию на несколько месяцев, чтоб немного подкормиться, ибо хотя провинция тоже голодала, но не в такой степени как Москва. Я нашёл убежище у единомышленника С.М.Мартынова, вернее у его жены О.И.Мартыновой. Вот как это случилось.

После Октябрьской революции она работала учительницей в деревне Мухортово, а он занимал какой-то административный пост в другом месте. Из-за какого-то конфликта с революционными органами ему угрожал арест и пришлось спасаться бегством. Он бежал к жене и прятался несколько месяцев в подвале под полом. Чтобы занять себя, он через жену получил от меня из Москвы эсперантские учебники и литературу. Я об этом ничего не знал, посылал книги на адрес его жены и писал ей письма на Эсперанто. Можете представить моё удивление, когда я неожиданно получаю от него письмо, в котором он пишет, что моя корреспондентка совершенно не знает язык Эсперанто и книги заказывает для него. После этого мы стали переписываться и он пригласил меня в Мухортово для эсперантской практики, ибо тогда он уже получил свободу. Я с благодарностью принял это предложение.

Но в то время граждане России все государственные услуги получали бесплатно, в том числе и железнодорожные билеты; им только требовалось доказать, что они едут для исполнения государственной службы. Мы устроили дело так, что его жена прислала мне официальное приглашение директора школы руководить обучением Эсперанто в школе, а Московский институт Эсперанто дал мне официальное поручение по этому случаю. После этого я мог сесть в поезд и далее на пароход и в конце концов благополучно попасть в школу.

В этой школе я провёл около двух месяцев, вёл курс Эсперанто для хозяйки и нескольких учительниц, но понял, что и там дело с пищей обстоит неважно и потому поспешил освободить хозяев от пансионера. Я вернулся в Москву, чтоб влачить там полуголодное существование.

Бумажные деньги в то время уже настолько обесценились, что все мы стали миллионерами. К примеру, я купил солдатский рюкзак, стоивший прежде 1,2 рубля, за 100 миллионов рублей, А рюкзак был необходим, ибо все граждане России должны были сами искать пищу или получать её на государственных складах и пешком тащить домой на собственной спине. С этим рюкзаком я часто путешествовал по подмосковным деревням в поисках зерна, картошки, овощей в обмен на одежду, золотые или серебряные монеты, часы, книги и т. д. Он служил и для того, чтоб складывать туда еловые и сосновые плоды (шишки), необходимые для отопления комнаты и разогрева самовара. Нужда в топливе была настолько велика, что для подогрева своих жилищ люди жгли мебель, книги, а административные органы даже ломали деревянные дома. Один остряк об этом сказал: "Прежде грели дома печками, а теперь печки — домами". На улице часто можно было видеть павших от голода лошадей. Каждый житель пытался убежать из Москвы куда-нибудь в провинцию к своим родственникам или знакомым. Но железнодорожные билеты давали лишь тем, кто получал особое разрешение на поездку.

Зимой этого года умерла моя мать, жившая с братом в Симбирской губернии. Телеграмма об этом дала мне право выехать из Москвы на её похороны. Эту поездку я вспоминаю с ужасом. В качестве пассажирских использовались совершенно не отапливаемые товарные вагоны. Все они были набиты людьми до отказа. Многим доставались лишь стоячие места. Поезд делал не более 20 километров в час и я ехал двое суток. Когда мороз становился слишком сильным, люди крали на вокзалах дрова и жгли их на полу вагонов с большим риском пожара. Температура немного повышалась, но люди страдали от угара.

Свободно я вздохнул только тогда, когда вышел из вагона на своей станции. Тут по крайней мере я мог купить такой кусок хлеба, который меня полностью насытил. Проделав 20 километров пешком до деревни Базилово, где жил мой брат, я наконец нашёл отдых. Но запас пищи у брата, кроме овощей, был тоже невелик. К счастью, для товарообмена я приобрёл в Москве несколько десятков катушек ниток, несколько метров кружев и другие вещи; в обмен на это я мог получать хлеб и молоко.

На удачу директором сельской школы оказался мой знакомый П.В.Архангельский. Я посетил его вскоре после прибытия. Одной из тем беседы стал Эсперанто. Когда я рассказал о решении комиссии при Наркомпросе, ему пришла мысль пригласить меня в школу в качестве преподавателя Эсперанто. Сказано — сделано.

В то время сельскими школами управлял Отдел народного просвещения районного Совета, который находился в районном центре Курмыше. Он обладал довольно большими и не совсем ясными правами. Получив официальное отношение Архангельского о моём приглашении, он не долго думал и утвердил это приглашение, вероятно внимая словам революционного гимна: "Мы новый мир построим!" Сразу по получении этого одобрения я был зачислен в список оплачиваемых и получающих рацион преподавателей школы в качестве учителя Эсперанто и начал учить. Но после нескольких уроков санитарный начальник закрыл школу на некоторое время, т. к. в самой деревне и в округе (да и вообще в стране) из-за голода, гражданской войны и общего беспорядка распространилась эпидемия тифа. Кроме того, для школы не хватало топлива. Она занимала реквизированный большой дом помещика. Пока школа была закрыта я поселился в одной из комнат этого дома и с особого разрешения местного врача продолжил курс Эсперанто со школьниками старшего класса. Кроме того, я организовал курс Эсперанто для учителей и нескольких посторонних, пожелавших изучить этот язык. Так я провёл в Языково пять месяцев.