V Как стать модисткой

Февраль 1910 года. Клиентура Габриэль, вот уже год как обосновавшейся в холостяцкой квартире Бальсана, росла день ото дня.

Работать приходилось в тесноте.

Мир скачек сменился светскими дамами, красавицами, одевавшимися у Ворта, Редферна, Дусе. Эти дамы не всегда заказывали, но заходили, движимые любопытством.

Пришлось отказать в жилье Антуанетте, чтобы превратить ее комнату в мастерскую. Куда ее поселить?

Всадники из Руайо примчались на помощь бедной «бездомной» и тут же предоставили в ее распоряжение еще одну квартирку на первом этаже, крохотную, но удобную, ибо она располагалась рядом с ателье.

Недавней постройки, аляпистого стиля, с просторными прихожими, украшенными мрамором, чьи пурпурные краски и замысловатые цветовые сочетания неодолимо напоминали огромные витрины с заливным или колбасные лавки, высокие дома квартала Мальзерб были предназначены не только для буржуазии, но и для того, чтобы в укромные уголки на первом этаже тогдашние обольстители могли, без ведома супруг, захаживать «по обыкновению».

Разумеется, было очень удобно, что все наши герои оказались в одинаковых условиях и жили рядышком, в нескольких улицах друг от друга: ателье находилось в доме 160 по бульвару Мальзерб, квартира Артура Кейпела — в доме 138, Антуанетта поселилась в номере 8 по авеню Парка Монсо, — но проблема так и оставалась нерешенной. Места не хватало, и адрес выглядел несолидно.

Тогда Габриэль попросила Бальсана дать ей денег взаймы. Она хотела снять помещение и открыть дело под своим именем.

Этьенн категорически отказался. В Руайо ему пришлось пойти на новые расходы, чтобы купить прилегавшие к поместью луга. Лошади и так стоили ему дорого. Больше он ничего не мог для нее сделать.

Она настаивала.

Она говорила, что продолжать работу, не заплатив за патент, в помещении, для этого не предназначенном, рискованно.

Это было верно. Настолько верно, что ее сотрудничество с Люсьенной не выстояло. Что не понравилось Люсьенне? Принятый в доме стиль поведения? Некоторая беспорядочность, постоянные визиты Боя, красавца Леона де Лаборда, Этьенна? Люсьенна никогда не могла предположить, что за модисткой может ухаживать столько мужчин сразу. И что думать о молодых людях, афишировавших столь чрезмерную небрежность в одежде? Это что, новые денди?

Будучи с юных лет на выучке у требовательных «первых» мастериц, сформировавшись в суровой школе парижских ателье, Люсьенна была настоящим профессионалом. Она постепенно взбиралась по ступенькам мастерства, пройдя их одну за другой — от молоденькой ученицы в рабочем халате, которой поручалась работа самая незатейливая, до мастерицы, занимавшейся сперва отделкой шляп, затем их украшением. Потом она стала помощницей «вторых» мастериц, бегая с булавками из ателье в салон, где царили клиентки, которым старались изо всех сил угождать, и, наконец, дослужилась до «младшей первой», человеческой особи, которой дозволялось молча присутствовать на церемонии примерок и даже подавать тем, кто священнодействовал, эгретки и райских птиц, предназначенных для украшения охотничьих натюрмортов, коими являлись шляпы.

Модное ателье в холостяцкой квартире поначалу показалось ей чрезвычайно забавным. Антуанетта, как и Коко, была помешана на пении. Как только клиентка уходила, сестры Шанель принимались распевать во все горло. Порою они прибегали к репертуару довольно вульгарному. Уморительные создания эти Шанель. Было куда веселее, чем у Левис…

Но довольно скоро Люсьенне пришлось столкнуться и с отрицательными сторонами своего сотрудничества с Шанель.

Габриэль не любила делить с кем-либо власть. Она начинала верить в свои силы и, хотя знала несравненно меньше Люсьенны, не слушала ее советов.

Люсьенна была уверена, что следует учитывать некоторые тайны светского общества, если хочешь хорошо делать свое дело. Существовали неписаные правила, которые, однако, необходимо было уважать. Самой наивной ученице с улицы Мира через несколько месяцев работы становилось об этом известно. Тогда как Габриэль… Как она могла постичь секреты протокола, запрещавшего назначать свидание в одно и то же время баронессе де Ротшильд, супруге Анри, и красавице Жильде Дарти, которые ни в коем случае не должны были встречаться друг с другом, хотя счета обеих следовало направлять именно барону Анри? От кого могла она узнать о существовании двух княгинь Пиньателли, к которым надо было относиться совершенно по-разному, ибо одна была знатной дамой, приезжавшей за покупками специально из Неаполя, а другая — всего лишь шумливой дамочкой, в дни молодости щеголявшей на сцене в более чем легкомысленных туалетах? Подобные тонкости были Габриэль неведомы.

У Люсьенны же было достаточно опыта, и она знала большинство клиенток. Она попыталась убедить Габриэль, что порою выгоднее отказаться от клиентуры одного сорта, чтобы завоевать другую. Она считала, что следовало иметь определенную систему ценностей, что нельзя принимать одинаково Режан, Барте и какую-нибудь актрисулечку из «Одеона». Наконец, внимание, которым Габриэль окружала некую Клер Гамбетта — высокую, смуглолицую, чрезмерно накрашенную женщину, чье имя производило на Шанель магическое воздействие, — было совершенно незаслуженным. Габриэль крутилась вокруг нее, повторяя, словно припев, «мадемуазель Гамбетта». Еще одна оплошность… Ибо если кого и следовало бы не принимать, так именно эту так называемую актрису, навлекшую на себя всеобщее презрение в тот момент, когда она попыталась сделать деньги на своем имени. Она распевала: «Ты дал дуба, дуба, дуба» — в ту самую ночь, когда в Виль-д’Авре агонизировал ее дядя, трибун, Леон Гамбетта, идол жителей Эльзаса и Лотарингии.

Иметь подобную клиентку было сущим безумием. Эта женщина, всеми единодушно осуждаемая, не должна была больше появляться в ателье.

Но, узнав, в чем провинилась мадемуазель Гамбетта, Габриэль расхохоталась. По ее мнению, подобная «промашка» отнюдь не заслуживала презрительного или враждебного отношения. «Она делала свое дело», — возражала Габриэль категорично.

Между компаньонками начались стычки.

Тогда Люсьенна воспользовалась первой подвернувшейся ей возможностью уйти от Габриэль, и та осталась одна.

Вот во что обошлось ей любительство.

Но как убедить Этьенна?

Габриэль предприняла новую атаку. Люсьенна ее покинула. Этот аргумент мог повлиять на решение Бальсана. Артур Кейпел поддерживал ее. Он твердо верил в талант Габриэль и тоже считал, что пришло время устроиться по-другому. Он вставал на ее защиту в любых обстоятельствах.

Бальсан был удивлен и весьма рассержен такой крутой переменой в поведении своего лучшего друга. Внезапно Артур Кейпел стал серьезно относиться к «работе» Габриэль, в которой раньше, как и Этьенн, видел только забаву. Что это значило?

Наступил момент, когда причины столь неожиданной перемены стали очевидны: Кейпел был влюблен. Кстати, он этого и не отрицал. Он любил Коко.

Медовый месяц втроем закончился.

Чтобы лучше понять Этьенна, надо иметь в виду, что продажные любовницы, которых он узнал очень рано, сделали для него любовь подозрительной. Но то, что другие верили в нее, могло его глубоко тронуть.

Итак, Бой и Габриэль…

Добрый малый, Этьенн по-прежнему отдавал свою холостяцкую квартиру в ее распоряжение, хотя и знал, что Габриэль жила в другом месте.

Передача власти совершилась без криков и сцен. Смена любовников произошла в лучших традициях Мариво.

Артур Кейпел совершенно естественно заменил Бальсана, и именно он дал Габриэль аванс на покупку необходимого помещения.

В последние месяцы 1910 года Габриэль оказалась в доме 21 по улице, с которой в течение полувека будет связано ее имя, — улице Камбон.

Руайо по-прежнему оставалось местом встречи старых друзей, и казалось, что ничего не изменилось.

За исключением, однако, некоторых деталей.

Покинутый Бальсан заревновал. С какой легкостью приняла Габриэль мысль о разрыве! Уязвленный в своей гордости, он начал жалеть о ней.

Габриэль приезжала теперь в Руайо с Артуром и в качестве приглашенной. Пребывание там ограничивалось уик-эндами. Можно было подумать, что это другая женщина. Ее серо-жемчужные амазонки вдруг позволили заметить, что жизнь ее изменилась. По тонкому сукну, по тому, с каким шиком косыми складками падала юбка, по нарочитой асимметрии длинного жакета, позволявшей всаднице, уже находящейся в седле, свободно прикрывать колено, наконец, по тому, какой радостной представала Габриэль каждое утро перед глазами друзей, было ясно — и этого не увидел бы только слепой, — что ее долго лелеемая мечта все-таки осуществилась. Она одевалась теперь у одного из лучших портных… У одного из тех англичан, к которым обращались красавицы наездницы в цилиндрах и жилетах, чье несравненное изящество заставляло биться сердце молодого Пруста.

Но кем бы ни был этот портной и какое бы уважение он ни внушал Габриэль, ей тем не менее удалось навязать ему некоторые детали костюма, в которых просматривалась тайная связь с ее юностью. Она не обращала внимания на то, что ей говорил портной. Он уверял ее, что всадница ни под каким предлогом не может отказаться от строгой рубашки и трижды обернутого вокруг шеи белого пикейного галстука, который, будучи заколот булавкой, производил то же впечатление строгости, что и пристежной воротничок. Да что ей за дело до этой строгости? В других обстоятельствах куда ни шло… Но в Руайо?

— Мы катаемся на лошадях в дружеской компании, запросто, — объясняла она.

Портной был иного мнения и выразил свое неодобрение, почти скорбь, оттого что такая хорошенькая женщина хладнокровно собирается его опозорить. Что она хочет сделать? Поехать в амазонке без галстука, в рубашке с открытым воротом? Чистое безумие. А что еще? Надеть с костюмом строгого покроя блузку с широким воротником и муслиновый галстук, завязанный бантом. Что за мысль!.. Пусть она оставит подобные выкрутасы юным школьницам.

Портной был уязвлен.

Но и в отношении других деталей Габриэль оказалась столь же несговорчива. Весьма холодно отнеслась она к его предложению заказать у Мотша цилиндр из черного плюша с прикрепленным к полям моноклем, как носила принцесса Мюрат. Это было вовсе не в ее вкусе, равно как и маленькая черная треуголка, украшенная несколькими страусовыми перьями, которую принцесса Караман-Шиме только что ввела в моду.

Такие шляпы были ей не нужны.

Она намеревалась носить пикейную головную повязку, которая, будучи закреплена под шиньоном, прекрасно держала бы волосы.

Портной заставил ее повторить свои слова дважды.

— Головную повязку? — недоверчиво спросил он. — Вы говорите, повязку? Нечто вроде того, что носят теннисистки?

— Нет, — возразила она. — Уже… Вроде того, что носят монахини. Понимаете, что я имею в виду? Эта лента носится у самых корней волос.

Последние слова заказчицы укрепили портного в его сомнениях.

Быть подружкой Артура Кейпела, без сомнения, являлось редкой привилегией. Но это все же не было основанием для того, чтобы выступать в роли законодательницы мод. Молодая женщина далеко не пойдет. Она смешивала стили.

Первые поставщики Габриэль, как говорят, сохранили о ней самые скверные воспоминания.