I Красные штаны

В 1903 году дочь Жанны Деволь охватило лихорадочное возбуждение. Она теряла терпение. Габриэль осознавала, как бесконечно много времени потрачено зря: ей шел двадцать первый год.

Она сняла комнату в городе, на улице Пон-Генге, в самом дешевом квартале. Потому что на ее заработок… Вдали, за крышами, она видела широкую, спокойную Алье.

Горделивые дамы, желавшие обновить гардероб, стали посещать комнатку Габриэль и обращались прямо к ней, минуя добрых владельцев магазина с Часовой улицы. Если верить некоторым свидетельствам, Габриэль даже работала поденно в замках с бойницами.

Менее рисковая Адриенна не решалась последовать за ней.

Затем, какое-то время спустя, отважилась и она. Но, по-прежнему дорожа семейными отношениями, питаясь соками пансиона Святой Богородицы, именно Адриенна старалась сохранить связи с миром тети Жюлии.

В сущности, в чем можно было упрекнуть девушек? Хотя они и покинули Часовую улицу, но по крайней мере по-прежнему жили вместе. Да и в их работе ничего не изменилось.

Сами монахини считали, что в поведении Габриэль и Адриенны не было ничего предосудительного.

Тетя Жюлия присоединилась к их мнению.

У крутого поворота, за которым Габриэль и Адриенну ждало знакомство с совсем другим миром, возникли соблазны, перед которыми девушки не устоят. Им предстоит открыть для себя другой Мулен. Не спящий, образцовый город, словно застывший в своем достоинстве, с тяжелыми, как бы нехотя открывавшимися дверями, с широкими воротами домов, в которые въезжали некогда дорожные кареты, с окружавшими собор улицами, где царила мертвая тишина, а Мулен бульваров и магазинов в тени деревьев.

В гарнизонных городах всегда есть кондитерские и портные.

Были они и в Мулене. Именно в эти магазины и захаживали местные офицеры.

Мулен был городом веселым. Там было расквартировано несколько полков, но тон задавал (с 1889 по 1913 год) лишь один — 10-й конных егерей. Компания в нем собралась отборнейшая: одновременно Сен-Жерменское предместье и цвет местного общества.

Командирами были: де Шабо, д’Эстремон де Мокруа, дю Гарро де Ла Мешри, Ренодо д’Арк. Капитанами: Верде де Лисль, Марен де Монмарен, Аниссон дю Перон, де Голен де Борд, де Валанс де Ла Минардьер, де Барбон де Плас. Лейтенантами: Дубле де Персан, де Баржак де Ранкуль, д’Аденис де Ла Розри, де Венсан де Козан, д’Альбюфера, д’Эспейран, де Куртис де Моншаль. Знаменосцами: Мерль де Исль, де Понтон д’Амекур, де Ла Муссе, де Ла Бурдонне, де Сент-Перез…

Когда читаешь ежегодные справочники 10-го егерского, возникает ощущение, что попадаешь во времена короля Людовика, созывающего рыцарей в крестовый поход.

Так кавалеристы оказались связанными с судьбой Габриэль, так она, едва достигнув совершеннолетия, была вовлечена в жизнь гарнизона.

Егеря были расквартированы в квартале Вилар, на другом берегу Алье, напротив старого города и его кривых улочек. В общем, довольно далеко.

К концу дня офицеры в ярко-красных шароварах, более широких, чем дозволялось уставом, рассыпались по бульвару, заломив кепи набекрень, так чтобы было не слишком заметно. Кепи было разношенным и мягким и, несмотря на очень длинный козырек, легко засовывалось в карман.

Габриэль дала ослепить себя.

Эту армию считали погибшей. Пропавшей без вести при Рейсхоффене… А она была жива, армия, состоявшая из дворян, влюбленных в войну и разукрашенных галунами, армия гордецов и ура-патриотов, едва излечившаяся от ненужной отваги, от заранее обреченных на провал атак, глухая к тактическим новинкам, армия, убежденная в том, что ее предназначение — изумлять. Это была кавалерия, старая, вечная кавалерия, дерзкая и безумная, издевавшаяся над Республикой, которая пыталась навязать ей заботу об орфографии и уважение к образованию — воплотись эти требования в жизнь, военной романтике пришел бы конец. Что за нелепые идеи! Им, кавалеристам, пытались запретить «нападать на противника, полагаясь лишь на личный пыл и скорость лошади»! Что им приказывали? Быть сплоченными. Рассудительными. Кавалеристы считали себя оскорбленными и находили текст устава удручающим.

Такова была армия, стоявшая гарнизоном в Мулене.

Места развлечений были многочисленны. По субботам танцевали в «Китайском кафе», по воскресеньям отплясывали кадриль в «Альказаре».

Не пустовали и кондитерские.

Именно там собирались матери, сестры, невесты или кузины, когда приезжали в Мулен обнять своих воинов.

Что касается портных, то им ужасно не хватало шика, и, хотя среди егерей было несколько провинциалов достаточно наивных, чтобы заказывать у них мундир, среди молодых людей из хороших семей, обладавших рентой и снисходительными отцами, было принято для покупки кепи и фуляра или доломана с семью брандебурами из козлиной шерсти, тремя рядами золотых пуговиц, рукавами, искусно расшитыми галуном, и особенно для приобретения голубой венгерской гусарки, которую носили только кавалеристы, ездить в Париж на площадь «Комеди Франсез» или улицу Ришелье, где находились лучшие поставщики. В противном случае велик был риск выглядеть словно чучело и сойти за деревенщину.

Поэтому гарнизонные портные видели кавалеристов только мимоходом, когда те появлялись, чтобы пришить галун или заменить пуговицу.

Тем не менее для Габриэль все началось именно у одного муленского портного.

Сезон скачек был в самом разгаре, приближалась великая дата — день, полностью отведенный для господ офицеров.

Однажды молодые люди, все усачи и все лейтенанты, больше озабоченные успехами на конном поприще, чем шиком в одежде, заглянули в мастерскую «Современный портной» для последней подгонки формы. Сущая безделица… Вечные истории с леями, не выдерживавшими сумасшедших тренировок, или необходимость вставить в кепи съемные пластины из тростника или китового уса, чтобы оно было более жестким и защищало голову во время стипля… Чепуха, но это надо было сделать.

С озабоченным видом они следили за подгонкой, один в рубашке, другой — держа кепи в руке, как вдруг заметили в соседней комнате двух девушек за шитьем. Словно две Золушки, которых злая фея держала в своей власти. Что может быть удивительнее, чем две королевские дочки, латающие штаны?

Молодые люди были особенно поражены тем, что юные девицы не поднимали глаз от шитья и вели себя так, словно офицеров не было и в помине.

Лейтенанты навели справки.

Им ответили, что молодые особы служат в магазине женского платья «У святой Марии» на Часовой улице и что у портного они работают от случая к случаю, когда во время сезона скачек поступают дополнительные заказы.

Дождавшись конца рабочего дня, молодые люди после пятиминутного разговора пригласили подружек на завтрашние скачки с препятствиями.

Девушки соизволили принять приглашение. Но с какой надменностью! Держали себя словно королевы… Одна стройная, светлокожая, другая темноволосая, пониже ростом, роковая.

Кавалеристы воспылали страстью.

И это было только начало.

Эскорт красавиц составляли юноши разного происхождения. Можно было бы перечислить их всех. Там был младший сын из богатой семьи из Монпелье; был один беарнец, считавшийся хорошей партией, но кончивший свою карьеру в Сомюре берейтором и холостяком: служба в Школе стала для него своеобразным постригом. И как забыть весельчака маркиза, влюбленного в лошадей? В 40-е годы он, поддавшись мрачным временам, прошел через Легион французских добровольцев. Да, можно было бы без труда составить их список: Робер Сабатье д’Эспейран, Шарль де Брой и сколько еще других… Их свидетельства о начале карьеры Габриэль неопровержимы.

Первые свидания состоялись в «Тантасьон», непримечательном местечке, куда ходили лакомиться фруктово-ягодным мороженым. Затем появились и другие места. Например, «Гран кафе», где бывали местные модники. Настоящая игрушка… Недавняя постройка с фасетированными зеркалами, как в «Максиме», с деревянными панелями, украшенными переплетенными лианами, кое-где немного керамики в стиле «Липпа», все такое необычное!

На самом деле «Гран кафе», которому далеко было и до «Максима», и до «Липпа», было непоправимо провинциально. Тем не менее обеим девушкам оно казалось шикарным. Никогда прежде они не видели места более веселого и красивого.

Но новизна, сверкавшая для Габриэль магическим блеском, вызывала у Адриенны угрызения совести. Она всего боялась.

Переход от магазина, специализировавшегося на продаже приданого и товаров для новорожденных, к Мулену by night лейтенантов 10-го егерского совершился не без колебаний.

В Мулене было столько еще неизведанного. Танцы, музыка…

Потребовалась вся энергия Габриэль, вся ее решительность, чтобы вырвать Адриенну из повседневной рутины.

* * *

Неоспоримым доказательством огромного впечатления, произведенного Габриэль и Адриенной на молодых офицеров, является то, что эта первая встреча оставила у них неизгладимые воспоминания.

Полвека спустя некоторые из них по-прежнему находились под воздействием испытанного некогда очарования. Этому можно только удивиться, учитывая, до какой степени эти юноши (за некоторым исключением) были пресыщенны, неразвиты, ветрены, ничем не обременены и слишком заняты собой, чтобы позволить прошлому властвовать над ними.

И тем не менее именно они, из года в год, в клубах и гостиных, после гулянок и в постели, будут достоверно и точно рассказывать о том, как удивительно начинала свою жизнь Габриэль.

Мы вынуждены признать, что уже тогда она отличалась необычностью, которая одна лишь и запоминается мужчинам. Красота ее была своеобразна.

Очень быстро Габриэль и Адриенна стали украшением муленских вечеров, придавая им особый блеск. Габриэль освобождала офицеров от мучительного ощущения, что они узники мира, где женщинам нет места за исключением профессиональных подружек, простоватых или слишком вульгарных.

Вскоре круг друзей Габриэль намного расширился. Она оказалась необходима. Две швеи стали любимицами в среде, привыкшей навязывать окружающим свои вкусы. Габриэль и Адриенна должны были принимать участие во всех вылазках.

Это вовсе не значило, что они сразу завели любовников.

Самое трудное — узнать, когда это произошло.

Ничего определенного на этот счет сказать нельзя.

Но впечатление, которое оставляют рассказы очевидцев, заставляет предположить, что, пока подружки принадлежали всем, они не принадлежали никому.

Поэтому, когда Габриэль и Адриенна впервые переступили порог «Ротонды», сердца их были свободны.

Этот круглый павильон с решетчатыми стенами, построенный около 1860 года, предназначался для кафе, а также, как уточнялось в постановлении префектуры, для читальни. Читальный зал должен был располагаться на верхнем этаже, ибо «Ротонда» на китайский манер была увенчана остроконечной крышей, откуда открывался вид на сад. Это был миленький провинциальный скверик с разными видами деревьев и аксессуарами, являющимися непременными атрибутами публичных садов: кедры, вязы, кипарисы, несколько каштанов, скамейки, окружающие газон, отлитый в бронзе местный поэт в домашнем халате, восседающий в кресле, и, наконец, в бассейне ритмично подгребающие лапами два довольно злобных старых лебедя.

Но поскольку во Франции начала распространяться мода на кабаре, «Ротонда» не долго использовалась в культурных целях.

После ее постройки едва минуло два года, как в ней уже пели. Тогда муниципалитет окружил павильон прочной решеткой, дабы держать любопытных на расстоянии, а плотные занавеси закрыли широкие окна.

«Ротонда» стала кафешантаном.

Надо сказать — вовремя.

Ибо другое подобное заведение, «Бодар», не справлялось с наплывом клиентов. Дышать там было нечем. Поэтому его оставили жандармам, каптенармусам, хозчасти, то есть тем, кто не являлся егерями.

Из гарнизона в гарнизон слава о «Ротонде» распространилась быстро. В нее отовсюду стали стекаться посетители. Дело в том, что преданность родине имела свои границы и прекрасно сочеталась с развлечениями. Покурить, подтянуть хором патриотические песни, умеренно выпить — ибо стремление первенствовать в верховой езде не позволяло злоупотреблять спиртным, — забросать певицу вишневыми косточками, чтобы поддержать хорошее настроение, — этим и ограничивались забавы военных. Развлечения, как видим, глуповатые и вполне невинные. Все это было весьма далеко от кабаков, милых сердцу Анри Тулуз-Лотрека, далеко от Монмартра. «Ротонда» не обладала ни прелестью «Мулен-Руж», ни изысканной извращенностью «Японского Дивана».

Но едва только в «Ротонде» появлялись офицеры-пехотинцы, как, случалось, поднимался невообразимый гвалт. Стоило певице, исполнительнице военных песенок, выйти на сцену в кавалерийском кепи, как они начинали орать, словно сумасшедшие. А если она, закутавшись в трехцветное полотнище, запевала куплет во славу пехоты:

Вот мчится конь, стреляет пушка,

Но лишь пробил атаки час,

Взяв неприятеля на мушку,

Пехота славная спасает нас, —

то кавалеристы вне себя тут же бросались в яростную контратаку и принимались барабанить по столу, хором вопя «Кирасиры Рейхсхоффена» и своими «та-ра-та-та» изображая военные сигналы, так что едва не рушился потолок, мчались галопом по залу верхом на стульях, настегивая себя по сапогам, до тех пор пока не появлялся растерянный директор, пытавшийся охладить горячие головы: «Господа! Господа, прошу вас!»

Объявление романса в реваншистском духе неизбежно производило впечатление. Все молча слушали «Месть фармацевта из Страсбурга» или «Вот что такое пруссак, сынок». Зал наконец успокаивался. Все начинали смеяться, аплодируя тогдашним скабрезностям, грубым и непристойным шуткам. «Буря в штанах» или «Задница святоши» пользовались неизменным успехом.

А Габриэль? Что делала Габриэль среди возбужденных зрителей? Она слушала, смотрела и, казалось, получала от этого удовольствие.

В этом галдеже едва различимо звучало смутное обещание, слышала его она одна. Всего лишь неявный шум, словно приоткрывалась дверь. Выход?.. Куда он вел? Габриэль трудно было ответить на этот вопрос. Но отступить она бы уже не могла и любой ценой хотела воспользоваться предоставившейся возможностью. Ибо она думала только об одном, стремилась только к одному — выкарабкаться, пробиться, преуспеть, положить конец своему явно зависимому положению. Но она была одна и уже знала, что может рассчитывать только на себя.