Медиа

Мои отношения со светскими СМИ начались еще до «перестройки». Еще будучи школьником, я заходил в «Литературную газету» к Юрию Щекочихину – говорили о вере и о социальных проблемах. В начале девяностых я начал публиковать в журнале «Сельская молодежь» проповеди наших иерархов – Патриарха Пимена, митрополита Питирима, архиепископа Кирилла – и свои краткие рассказы о церковных праздниках. Читали почти полтора миллиона людей. Все это происходило «под прикрытием» главного редактора журнала Олега Максимовича Попцова и редактора альманаха «Подвиг» Бориса Александровича Гурнова – эти люди были готовы пробивать бреши в коммунистической издательской политике.

А в самом начале девяностых случайное знакомство с Еленой Хангой привело меня в кабинет Владимира Владимировича Шевелева – тогдашнего секретаря парторганизации «Московских новостей». Шевелев, бывший конфидентом Александра Яковлева, многое мог себе позволить. Будучи сам человеком неверующим, он привечал религиозно мыслящих авторов. Именно с его подачи началась журналистская карьера иеромонаха Марка (Смирнова), диакона Андрея Кураева, Александра Солдатова, Якова Кротова и многих других людей, которые стали писать о религии в «перестроечных» СМИ. Стали выходить в «Московских новостях» и мои тексты, весьма либеральные по тем временам. Появилась одна статья и в «Огоньке». Если сначала я пришел в Церковь через правоконсервативные круги, то на рубеже 80-х и 90-х был скорее под влиянием «либеральной партии» и пришелся ко двору «демократам». Впрочем, году уже к 1993-му я начал серьезно с ними спорить – происходившее в стране практически опровергло правоту прозападного пути, на который мы с единомышленниками когда-то искренне рассчитывали.

Принцип «не навреди» должен вернуться в журналистику. Так же, как и стремление помочь людям, возвысить и воспитать их, сделать общество лучше, а не плестись за низменными страстями, зарабатывая на них деньги, славу и «влиятельность». За нравственной журналистикой – будущее. Если, впрочем, оно у нас есть. Но если есть – значит, не станут больше править бал циничные и лживые мастера ядовитого пера, в том числе и те, кто «спасает» Церковь от верующих и от ее собственного учения. Журналисты, да и общество давно уже начали понимать, что в российских СМИ слишком много негатива. И сейчас на телеэкранах и в газетах постепенно сокращается пространство, наполненное кровью, конфликтом, скандалом, деструкцией. Но этого мало. Нам нужно забыть постсоветский и постперестроечный цинизм, который скептически ухмыляется, когда кто-либо о ком-либо отзывается безусловно хорошо. Мы должны вновь научиться говорить с пафосом и придыханием – о солдате, спасшем детей от террористов, о сельской учительнице, всю жизнь работающей за гроши, о художнике, прославляющем подвиги предков, о бизнесмене, раздающем деньги бедным… Запад своего пафоса не стесняется, как не стесняется и слез под звуки национального гимна. Не нужно стесняться и нам. Люди будут жить гораздо более осмысленно, если по телевизору им скажут: вот этот человек – подвижник и герой. Он на сто процентов достоин подражания. Давайте будем как он!

Из книги «Лоскутки-2», 2009 г.

Как бы то ни было, в «Московские новости» я продолжал заходить – и не только для того, чтобы предложить или обсудить какие-нибудь тексты. Там собиралась потрясающая компания умных людей, с которыми было о чем поговорить за стаканом вина или рюмкой водки. Собирались по-советски – в кабинете у Шевелева. Заходили Лен Карпинский, Александр Кабаков, Дмитрий Казутин, Александр Минеев, те же Кураев и Солдатов… С Шевелевым мы общались практически до его кончины в 2006 году – в последнее время жизни он полностью потерял зрение, не выходил из дома, но по-прежнему с удовольствием пригублял вино, пел Галича под гитару и с некоторой грустью рассуждал о будущем России и Церкви. Сам, кстати, так и остался неверующим.

На стыке советского и постсоветского времени я начал выходить на радио, чуть позже – на телевидение. Никогда специально не стремился ни туда, ни туда, но, если приглашали, приходил. К сожалению, приглашали прежде всего на ток-шоу, где обсуждались околорелигиозные проблемы – например, деятельность сект или наши споры с католиками о корректности их миссионерства в России. Последних, конечно, поддерживал тогдашний либеральный «мейнстрим» в лице ведущих, экспертов, раскрученных деятелей искусства. Как же, все западное было для них лучше по определению! А Православие тогда уже лишили ореола «диссиденства» и полоскали то за «сотрудничество с КГБ», то за общение с Ельциным, то за неосуждение общества «Память»… Тогдашние ток-шоу, правда, были еще «вегетарианскими» – удавалось довольно долго и даже спокойно излагать свою позицию. Сейчас в основном верх берет тот, кто умеет перекричать оппонента и уместить реплику секунд в пять. Иногда, впрочем, краткость не так уж плоха, особенно в эфире.

Жизнь имеет разные скорости и разные состояния. Но наше телевидение демонстрирует только одну скорость – бешеную, и людей – либо самодовольно-«преуспевающих», либо погруженных в страдания и скандалы. Нет «медленной» музыки, нет долгих планов, нет спокойных рассуждений. Вообще кому-либо, даже президенту, трудно добиться возможности сказать что-то серьезное и спокойное с телеэкрана. В итоге все мы постепенно привыкаем говорить и думать скороговоркой, жить в ритме рэпа или рекламного ролика.

Впрочем, надеюсь, что диктат крупных каналов скоро сойдет на нет. Сегодняшняя техника больше не требует дорогих средств вещания. На Западе, а теперь уже и в России появляется возможность выбирать из десятков телеканалов. Скоро их будут сотни. Человек сможет смотреть то, что ему нравится. А когда качественный и дешевый сигнал пойдет через Интернет, свои телепрограммы сможет создавать практически любой, кто имеет компьютер и камеру. Причем смотреть их можно будет в любое время, безо всякого расписания. Хочешь – включил любимый фильм, хочешь – концерт или запись вечерней молитвы. Конечно, крупные телекомпании всегда будут иметь преимущество качества – у них больше денег, людей, аппаратуры. Но возникнет и конкуренция содержания. Самая дорогая развлекательная программа не сможет вытеснить правдивое и умное слово.

Однако все это произойдет, если скорость формирования «политкорректного тоталитаризма» не перегонит скорость развития техники. И опять же – многоканальное телевидение не сблизит, а еще больше разделит людей.

Из книги «Лоскутки», 2007 г.

Кстати, говорить на эфирах мне с самого начала было непросто. С моим дефектом речи приходится выстраивать каждую фразу задолго до произнесения – чтобы избегать сочетания звуков, которые я с трудом могу выговорить. Часто еще и не хватает дыхания – например, в день радиопрограмм я стараюсь ограничивать себя в еде, чтобы полный желудок не давил на диафрагму. Да и голос у меня тихий и глухой – без микрофона не могу «прокричать» десять метров пространства. Первое мое публичное выступление – доклад о Патриархе Никоне в недавно здесь помянутом Доме Телешова в 1988 году – было совершеннейшим провалом. Да и потом – как и до сих пор – я не мог без остановки говорить дольше 10–15 минут. После этого нужно отдышаться. Пройдя быстрым шагом метров сто, я практически вообще ничего не могу произнести. К тому же в принципе больше люблю изъясняться письменно.

* * *

Как на этом фоне из меня сделали медийного «говоруна», не могу понять до сих пор. Единственная причина, наверное, в том, что я старался отвечать на все вопросы, даже глупые, невежливые и провокационные и не отвергал почти никаких приглашений, даже явно отдающих «подставой». Не общался только с теми журналистами, которых уличал во лжи и хамстве – причем и этих сперва долго терпел и предупреждал. Не давал интервью представителям тоталитарных сект и совсем уж «желтым», полупорнографическим изданиям. А так – для меня никогда не было и нет разницы между СМИ «федеральным» или районным, российским или зарубежным, православным, исламским или атеистическим. Вообще нормой Церкви в общении со СМИ должны быть открытость и отказ от «ранжирования» собеседников. Недаром и апостол Петр учит нас: «Будьте всегда готовы всякому, требующему у вас отчета в вашем уповании, дать ответ с кротостью и благоговением» (1 Петр. 3, 15). Церковь – не только на «официальном» уровне, но и на уровне прихода, монастыря, мирянской организации – не должна превращаться в no comment office. Ведь она – не спецслужба, не посольство и не коммерческая компания. Кстати, и стилистика, и тон этих учреждений ей не должны быть свойственны.

Между прочим, о стилистике и тоне. До сих пор церковное присутствие в СМИ очень часто отождествляется с неспешным, длинным разговором – вроде проповеди или исповеди. И с такой же культурой – спокойной, тихой и успокаивающей. Но не случайно сценарист Юрий Арабов как-то сказал: «Развлечения и релаксация к культуре никакого отношения не имеют. То, что нам подсовывают для лучезарной улыбки, это суррогат и спекуляция». В нынешнее время жарких споров, медийной ругани, политических истерик и переизбытка информации неспешный разговор иногда нужен – как и неспешная музыка, медленное чтение… Они действительно нужны, но иногда, а не всегда. Отождествлять «православную» культуру и «православный» медийный разговор только с «медленным» форматом – значит ориентироваться только на пожилых людей или в лучшем случае на тех граждан среднего возраста, которые подустали от работы. Еще, может быть, на «ботаническую» молодежь, особенно на девушек. Однако концентрацией на «медленном-спокойном» мы скорее разочаровываем активную часть народа, особенно молодежь.

В своих выступлениях – и письменных, и устных – я всегда старался говорить кратко, емко, с вызовом безбожной части общества и той части православных, которая комфортно чувствует себя в узком мирке и не желает видеть происходящего вокруг. Пытался и пытаюсь делать конкретные предложения о том, что нужно изменить в Церкви, обществе, государстве, мире. Кому-то это нравится, кому-то нет – включая сильных мира сего, «ботаническую» православную интеллигенцию и часть духовенства (не столько консерваторов, сколько завистников). В любом случае убежден: говорить сегодня надо прямо и конкретно, не уходя ни от каких вопросов.

Это еще раз показал мой опыт на радио. Возник он, между прочим, из «медленных» разговоров. В середине прошлого десятилетия я в очередной раз выступал на «Радонеже» – очень неспешном радиоканале, который слушают в основном православные люди. В эфир по телефону может выйти практически любой – звонки фильтруют минимально. Иногда, правда, этим пользуются. Не раз бывало так. Звонит старушка умильным голосом, говорит:

– А можно я батюшку спрошу про фильм «Евангелие от Иуды»?

– Ой, конечно, очень хорошо, сейчас выведем вас в эфир.

– Батюшка, вот, фильм-то был… «Евангелие от Иуды». А кто Иуда? Кураев иуда. Жид, масон, еретик, анна-а-а-а-фема!

На месте Кураева, кстати, мог оказаться и любой другой известный священнослужитель, в том числе я сам. Впрочем, такие инциденты лишь оживляли эфир, но ненадолго. Но на фоне ток-шоу и ристалищ на «Эхе Москвы», в которых я нередко участвовал, формат пастырских бесед на «Радонеже» был для меня своего рода отдушиной. И во время одного из этих эфиров подумалось: не предложить ли такие беседы светскому радио, организовав что-то вроде исповеди по телефону?

Вскоре мы придумали – вместе с известным медиаменеджером Александром Школьником – программу «Время доверия», которая начала выходить поздним вечером на «Русской службе новостей». Сначала я был в эфире один, потом начал приглашать в гости психологов, музыкантов, поэтов, писателей, священников. Сам подбирал из своей фонотеки музыку – от классики до рока. Звонки принимал самостоятельно, никакой фильтрации не было. Обсуждали и личные проблемы звонивших, и общественные. Про «политику», как ни странно, почти не спрашивали, хотя канал был вполне политическим. Вели себя слушатели очень вежливо. Провокатор был только один. Звонил и сразу начинал кричать:

– Страна гибнет из-за абортов! А вы не требуете запрета! Гады, мерзавцы – и ты, и патриарх твой, и Путин!

Дальше шел поток нецензурной брани, перемежавшийся угрозами. Причем человек использовал программу, которая генерировала случайные телефонные номера. Вот такие у нас есть борцы за нравственность…

Да, конечно, есть люди, которые пишут в Интернете гадости, в том числе употребляя матерные выражения. Есть люди, которые в газетах на эти матерные выражения ссылаются. Для этих людей все, что делает Церковь, а также все, что делает государство, а тем более все, что делают Церковь и государство вместе, видится чем-то особенно противоположным представлениям этих людей о том, как должна жить Россия. Наверное, по мнению этих людей, узкий круг критически мыслящей интеллигенции лучше всех «знает, как надо», и именно его невостребованность властью, а отчасти и Церковью тоже, является главной проблемой для России. На самом деле мы хорошо знаем, что вечно критикующая все, что делается властью и Церковью, часть интеллигенции никогда не могла в истории России сделать что-либо, если вдруг ей доставалась власть. И об этом нужно всегда помнить. Мы не должны отвечать на каждое критическое замечание этих людей, они в основном тешатся тем, что выясняют друг с другом, кто более эффектно критикнул Церковь или власть. Церковь, государство и народ должны знать, что думают критически настроенные умы, и учитывать ту критику, которая помогает сделать дело лучше. Но мы никогда не позволим – ни критикам, ни тем более нашим недругам – сделать то, к чему иногда призывают некоторые блогеры и некоторые газетчики – исчезнуть, бездействовать, предоставить свободную площадку тем, кто хотел бы без конца экспериментировать на России. Вот этого никогда не будет. Церковь и государство, Церковь и народ, государство и народ вместе должны созидать жизнь нашей страны, созидать ее в правде, любви, добре, красоте, и для этого использовать как повседневный труд, так и вдохновляющие и объединяющие праздники.

Из программы «Комментарий недели» телеканала «Союз», июнь 2010 г.

Очень скоро программа стала длиться… всю ночь. С двенадцати ночи до шести утра. Я вел ее два часа – иногда один, иногда с гостем. Потом по два часа у микрофона были мои коллеги – Александр Люлька, Дмитрий Пахомов, другие. Один раз, вскоре после Пасхи, я попробовал испытать себя на прочность и просидел в эфире все шесть часов. Ни малейшей проблемы с дефектом речи не было – реплики звонящих и гостей, музыкальные паузы и новости позволяли отдышаться и дальше говорить вполне бойко. Звонили люди и в три, и в пять утра – иногда, правда, одни и те же. Программа просуществовала несколько лет, при разных начальниках канала. «Выжил» меня только Сергей Доренко – написал, что слушают такой формат одни старушки и «экзоты».

Возможно, он был и прав. В дневном эфире аудитория политического канала начала бы переключаться. Программу «Время доверия» я вскоре запустил на радио «Комсомольская правда» – тоже поздним вечером. Но практически сразу стало понятно, что ее надо «убыстрять», избегая монологов. В студии появлялись два гостя, мы старались принимать побольше звонков, постепенно отказались от музыки, я следил за тем, чтобы реплики были не длиннее 20–30 секунд – более длинные допускал только в порядке исключения, когда человек действительно хотел выразить сложную и стоящую мысль. Потом программу перенесли на середину дня – и пришлось менять ее более радикально. Она превратилась в четыре 10-минутных блока с двумя-тремя гостями, и я назвал ее «220 вольт», в честь одной из песен Захара Прилепина. «Медленному» формату пришел конец, как вскоре и самой передачи, которую прикрыли буквально через неделю после моего увольнения из церковных структур. Полагаю, что не без звонка со стороны бывших коллег или госчиновников.

Вел я и телевизионные программы. На православном телеканале «Союз» десять лет выходил «Комментарий недели» – ничего динамичного, 14 минут «говорящей головы», но в этом формате я старался не только говорить о текущих событиях, а выстраивать концепцию отношений Церкви, общества и государства, обозначая контуры будущего всех трех явлений. На стыке прошлого и нынешнего десятилетий вместе с Андреем Быстрицким мы придумали программу «Земля и люди» на телеканале «Мир» – говорили на политические, культурные, духовные, экономические темы с сильным креном в глобальную футурологию. Сначала была ведущая Татьяна Кудрина, потом стали соведущими сами. Пара гостей была в студии, еще один – по телемосту, обычно из какой-либо страны СНГ. В России программу не смотрел никто – канал здесь, увы, малопопулярен. А вот когда я приезжал в Среднюю Азию, на меня буквально показывали пальцем и обсуждали последние выпуски. Тем не менее вести передачу нам с Быстрицким довольно скоро надоело. Я, помимо прочего, очень не любил программы в записи – во-первых, прямой эфир имеет свой драйв, во-вторых, запись создает искушение переговорить какие-то вещи и, если ему поддаться, все может превратиться в бесконечные утомительные повторы. Между прочим, потом вместе с Быстрицким мы начали вести уже прямую программу «О главном» – на радиоканалах «Голос России» и «Радонеж». Правда, из-за сильной занятости и она просуществовала недолго.

На телеканале «Спас» около трех лет у меня была авторская передача «Вечность и время». Вот тут удалось добиться определенного динамизма – час прямого эфира, два-три гостя в студии, звонки, включения экспертов по телефону из разных городов. Обсуждали все что угодно – события церковной жизни, экономику, политику, международные дела, искусство… Одним из слоганов была фраза «Программа, в которой можно говорить все». Часто ругали власти и богатеев, поднимали внутрицерковные проблемы. Кое-кто – в основном завистники – «стучали» Патриарху. Некоторым, например, не нравилось, что я не даю гостям говорить больше минуты-другой – как же, канал православный, «люди хотят спокойных и благостных бесед»… Естественно, программу на «Спасе», как и на «Комментарий недели» на «Союзе», в начале 2016 года немедленно убили. Сегодня в православных СМИ острые проблемы практически не обсуждаются, а о начальстве – не только самом высоком, но и вполне себе среднем – говорят как о покойниках, «либо хорошо, либо ничего». Патриарха показывают и публикуют в совершенно гипертрофированном количестве – причем, как мне говорили церковные медийщики, он через приближенных давит на церковные СМИ, если считает, что его мало в эфире и на страницах. В «Журнале Московской Патриархии» его деятельности иногда посвящается до половины полос. Подобное себе позволяет лишь Папа Римский – в официальной газете «Osservatore Romano». А вот лидеры Северной Кореи уже не позволяют. Такого не было ни при «авторитарном» Патриархе Пимене, ни в советских СМИ при Брежневе.

* * *

Телевыступления, а затем и Интернет привели к тому, что люди стали узнавать меня на улицах. Лет десять назад это немного тешило глупое самолюбие, потом же совершенно надоело. Постоянно приходится общаться с людьми и на улице, и в магазинах, и в транспорте. «Фотосессии» стали уже настолько обычным фоном жизни, что с ними в конце концов я смирился. Зайдешь куда-то перекусить – на тебя направляют сразу несколько телефонов. Вот ведь какое диво: священники еще и едят! Хорошо, что хоть в туалете пока не снимают, а священники ведь и туда ходят… Был я на Олимпиаде в Сочи – организовывал там работу священников и специальных молитвенных помещений. Пошел в дендрарий, там на входе тетушка меня спрашивает:

– Не желаете сфотографироваться с обезьянкой?

– Смеяться изволите, – отвечаю ей. – Я такой обезьянкой работаю всю жизнь.

Теперь рассказываю эту историю во время очередных неожиданных фотосессий. Впрочем, никогда от них не уклоняюсь, если только не спешу к другим людям, с которыми, в отличие от «любителей обезьянок», заранее договорился о встрече или о выступлении.

* * *

Еще в 1998 году, начитавшись Хантингтона, я набросал рассказ «Первая схватка» – напечатать не пытался, распространил среди друзей в Интернете под псевдонимом Арон Шемайер. Это, конечно, была не литература – лишь попытка облечь в более-менее приключенческую форму политологический сценарий. Суть была очень проста: в 2005 году террористы, стремящиеся построить шариатское государство, захватывают самолет, грузят туда кустарно изготовленную урановую бомбу и сажают в Лондоне. Затем выдвигают ультиматум: заменить Совет безопасности ООН на Совет цивилизаций, где должны быть представлены на равных правах основные религиозно-политические и просто политические системы, причем этому совету предлагалось вверить ядерное оружие и право его применения. Британцы и американцы ультиматум отвергают, Лондон накрывает атомный гриб. Сказать хотел, по большому счету, одно: либо диалог цивилизаций превратится в реальное перераспределение власти, либо неизбежен конфликт – причем фатальный для всех. Интересно, что через три года гражданские самолеты действительно были использованы для теракта – и, если верить официальной версии, как раз в межцивилизационном конфликте. Увы, Запад пока властью делиться не хочет.

Через 16 лет написал рассказ «Машо и медведи» – теперь уже о 2043 годе. Текст вошел в сборник фантастики «Семьи. net». Придумал общество победившей толерантности и политкорректности. После победы «сексуал-демократической революции» вокруг нескольких крупных городов мира возникают хорошо вооруженные квазигосударства. Одно из них существует в Москве и окрестностях. Окончательно побеждены не только расизм и сексизм, но и эйджизм – «дискриминация по признаку возраста» и спишизм – «дискриминация по признаку биологического вида». Президентом страны числится змея, от ее имени управляет пресс-секретарь – «существо среднего пола» по имени Ташо Пим. Главный герой, такой же среднеполый «биообъект» по имени Машо Бац, снимает агитационные ролики для войны с «медведями» – традиционно мыслящими людьми, наступающими на Москву. «Сексуал-демократы» сдаваться не собираются, несмотря на инфляцию мировой виртуальной валюты – пойнтов – и на демографический кризис. В итоге ультралиберальный режим забрасывает «медведей» оставшимися от СССР немногочисленными ядерными зарядами. Впрочем, губит и себя. Хотите – читайте, хотите – нет. Но я убежден в полной маразматичности либеральных элит, в их неспособности делиться властью и признавать собственную неправоту – даже если ради отстаивания своей позиции им придется обречь на гибель человечество.

Машо, обрадовавшись свободе, припустило по проезжей, лавируя между медленно плетущихся букашей. Без четверти двенадцать оно вошло в зал заседаний адвертайзингового центра «Моцарт&Робеспьеро».

По стенам уже расселись клерки и рекламщики примерно одинакового унисексного вида, и Машо примостилось среди них. Постепенно вокруг стола начали размещаться члены совета директоров: огромный бородатый рыхлый тип в дамской шляпке с широкими полями, пара подростков в париках – один в желтом, другой в зеленом, затем младенец, которого внес чернокожий здоровяк, болонка, пенсионер с палочкой, военная в пилотке. Привели обезьяну, которая постоянно пыталась ухватить лапой кого-нибудь из окружающих. Вбежало и уселось на край стола differently abled существо, сразу замурлыкавшее себе под нос: «Пи-пи-пи, пи-пи-пи». Наконец, внесли и торжественно усадили справа от главного места жирную крысу. Гендерно-эйджево-видовой баланс у руководящего органа «Моцарта&Робеспьеро» был практически идеальным. Правда, в прошлом году конторе пришлось судиться из-за того, что она исключила из совета одного differently abled, который все время мочился на заседаниях, но интеграция десятка существ разных видов почти полностью восстановила репутацию компании.

Минут десять третьего в зал вошло Робеспьеро Эврика. Долгих предисловий наиболее раскрученное креативное существо московского рекламного мира не любило.

– Хрю, голубчики, – одарило оно собравшихся масляной улыбкой. – Как это по-старенькому? Добрый денек? Ну так никакой он и не добрый, денек этот наш. Жопа кругом. Жопочка и срака. Вот так вот, ненаглядненькие. Итак, чтобы вы знали: мне ни от кого ничегошеньки не надо. Контрактиков вообще не будет на ближайшие… Полгода? Год? Вечность? Хотите кушать – веселите мозги, мыслишки вырабатывайте. Я и так от вас смоюсь скоренько, на хлебушек копеечку как-нибудь повымучиваю. Даже на хлебушек с икорочкой, причем даже натуральненькой. Но я было бы полной свинюшкой и сучкой, если бы не дало вам умишком пораскидывать. Молчу. Думайте, думайте, мыслите, существа вы мои креативненькие!

– А 7D-стафф про делическую химозу? – спросил от имени младенца чернокожий здоровяк. – Только же заключили контракт, на пять лет же вроде?

– Тааак… Ты не поняло, милое, – растянуло улыбку Робеспьеро. – Контрактик есть. Только пойнтики тю-тю. Никто нынче не гарантирует оплату, никтошеньки. Товар никому не нужен вообще, кроме того, что сейчас с полок сметают. А вот его-то рекламировать вроде бы и незачем.

Пенсионер, с самого начала тянувший руку, обвешанную девайсами, начал говорить практически параллельно с Робеспьеро.

– Господа, сколько уже было этих кризисов? – плавным тенором замурлыкал он. – Нет заказов – значит, нет. Заморожены – значит, заморожены. Мы что, растратили все резервные средства? У нас что, вообще ничего нет за душой? Переждем месяц, ну два, и все вернется на свое место. Люди что-то покупают, кто-то это что-то производит, кому-то это что-то надо впаривать… Мы что, апокалипсиса ждем?

– Ах, голубчик, – скривился в полуулыбке председатель, – вот я вам сейчас отвечу «да», а вы в Global Amnesty отдолбитесь. Или мне первому придется – насчет ваших прогнозиков. В общем, кого-то из нас за религиозный фанатизм аннигилируют, а оно вам так уж надо? Хотя… Amnesty – не Amnesty, скоро может быть уже все равно. Вы думаете, я вот тут похихикать вас собрало? Я же вам говорю: жопочка. Панику на улицах видели? Толпы в маркетах видели? И я видело. Только я еще слышало кое-что кое-где – сами знаете от кого. Жопочка-то в чем? Пойнты могут вообще ничем стать, совсем ничем. Америкашечки могут взять вот и сказать: я – не я, лошадка не моя, не знаю никаких пойнтов, не даем за них ничего. И приветики, голубчики! То, что кушать-греться-освещаться надо, вам понятненько. Ладно, проживем как-нибудь. А вот что с легионерчиками делать? С суррогатными мамочками? С прислугой там, с логистиками? Говнецом же зарастем! А главное – пока без суррогаток вымирать будем, нас быдло здесь перережет. Всех до единого! Медведи, между прочим, как вы знаете, в ста километрах на новых букашах стоят, с ракетками и прочей мили-фигней. А с юга муслики, веселенькие наши, с остренькими кинжальчиками.

В зале повисла неловкая пауза.

– Уважаемое Робеспьеро, уважаемые коллеги, – нарушив молчание минуты через полторы, пробасил бородач в шляпке. – Как существо старомодное, как женщина и мать, я решительно не понимаю вашей креативной паники. Да, наша конфедерация – в кольце врагов. Да, мы переживаем временные экономические трудности. Но есть же ценности, которые мы никогда не должны предавать. Одна из них – забота о детях, об их воспитании. О том, чтобы никто и никогда не посмел вернуть в их души и сердца гендерные стереотипы. Вы понимаете, о чем я: о роликах программ секспросвета. Как бы ни было трудно, они должны выходить и будут выходить! И здесь мы являемся стратегическим партнером правительства конфедерации. Напоминаю: у нас до конца года должны быть сделаны ролики для инкубаторов младенцев о радостях межвидовых контактов, о пользе мастурбации, о превращении так называемого мальчика в так называемую девочку и наоборот. И ролики, сопровождающие стимуляцию эрогенных зон у детей до 5 лет. И ролики для подростков против асексуальности. И ролики против табу. И ролики о самом новом гендере – технофилах. Мы не будем самими собой, мы потеряем наши традиции, если мы все это не изготовим. И государство предаст Великую Сексуал-Демократическую Революцию, предаст свой народ, если откажется от заказов. Или затянет расчеты.

– Милая Васисуалия, – с кислой улыбкой медленно, но твердо ответил босс «Моцарта&Робеспьеро», – я полностью, не меньше вас, привержен ценностям Великой Сексуал-Демократической Революции. Так же как и ценностям равноправия видов, возрастов и гендеров. И еще раз подтверждаю, что ваше участие в нашей работе чрезвычайно важно. Но я прошу вас не забывать, что на дворе 2043 год. Сексуал-демократические государства действительно находятся в кольце врагов. А некоторые из них взрываются изнутри бунтами муслов и быдла. Да, научное, техническое и финансовое преимущество на нашей стороне. Но последнее уже под вопросом. И… И хватит уже, миленькая, разводить официозик на пустом месте! Жопочка, жопочка, я же вам говорю! Никаких гарантий этих заказиков у нас нетушки. Более того: думайте обо мне что хотите, долбите на меня в Amnesty, но я вам вот что скажу: ничегошеньки бюджет в обозримом будущем проплачивать не будет! Кроме… Кроме войнушки.

Из рассказа Арона Шемайера «Машо и медведи», 2014 г.

С Интернетом я дружил практически с момента его появления. Участвовал и в создании первого церковного официального сайта, который начал работать в 1997 году, задолго до появления интернет-страниц многих государственных и коммерческих структур. В соцсетях, впрочем, я долго не появлялся – лишь в «Живом журнале» в 2012 году вместе с группой единомышленников мы создали блог «Православная политика», куда я периодически пишу и сейчас. Когда кто-то создавал аккаунты в соцсетях от моего имени – всегда говорил, что не имею времени отвечать там людям, а потому считаю нечестным просто публиковать монологи. Когда же я расстался с церковной бюрократией, времени стало немного побольше – правда, реально процентов на 30, потому что на приглашения в различные собрания и на просьбы о встречах всегда стараюсь откликаться. Тем не менее уже в последние дни 2015 года я создал страницу в «Фейсбуке», чуть позже – во «ВКонтакте». Помимо прочего, важно было сохранить возможность обращаться к людям, когда церковные и светские начальники попытались перекрыть мне информационный кислород.

В ЖЖ и соцсети иногда пишу специально, иногда выставляю там опубликованные где-то статьи и интервью, иногда комментирую то, что сказали или написали другие. Читает довольно большое количество людей – все чаще получаю отклики «в реале» или просто выясняю, что кто-то из новых или старых знакомых скрывается под видом полуанонимного френда. Конечно, сталкиваюсь и с кучей троллей, и с потоками ругани. Впрочем, к этому я давно привык и вне Интернета… Не удаляю ни оскорблений, ни угроз, ни даже клеветы – пусть дурь каждого будет видна. Стираю только мат и кощунства. Лжецам и хамам просто не отвечаю, а вот с оппонентами, даже жесткими, стараюсь в меру сил и времени дискутировать. Реагирую и на личные вопросы, обращаемые ко мне как к священнику, и на просьбы о молитве. Радуюсь поддержке, которую многие выражают – пусть иногда анонимно.

Однажды меня спросили про цензуру в Интернете. Ответил, что она, наверное, невозможна, но общество постепенно само начинает регулировать виртуальное пространство. Сеть, в которой с каждым годом меньше анонимности, будет выделять «приличные» и «неприличные» места. В ней, как в цивилизованном городе, появляются светлые магистральные улицы. Есть и красивые, уютные переулки. Есть темные подворотни, в которых небезопасно. Есть помойки и свалки. Люди могут выбирать, куда идти. Большинство, надеюсь, выберет достойные места. Хотя бы ради того, чтобы не нарваться на пьяного хама или на яму с нечистотами.

Из книги «Лоскутки», 2007 г.

Впрочем, анонимность в Сети я считаю злом. Надеюсь, что она будет если не запрещена законодательно, то сочтена неприемлемой среди уважающих себя и друг друга людей. Нравственность, а тем более законность должны присутствовать везде – в том числе в Интернете, где все-таки общаются не компьютеры и не программы, а люди. Даже если речь идет о ботах, тоже придуманных людьми.

Урок на будущее

В Церкви бесполезно искать «душевного успокоения». Если это настоящая Церковь, то она здесь для того, чтобы пробудить человека и поднять его на жизненный подвиг. Точно так же должна поступать и журналистика – в любом формате, хоть в солидных газетах, хоть в видеоблогах и соцсетях. В памяти веков нынешние медийно активные люди останутся только в том случае, если не погрязнут в сиюминутности и развлекухе. Если смело затронут главные вопросы. Как знать – быть может, и на Божием суде это перевесит многие грехи.