Искушение искусством

Я никогда не занимался никаким художественным творчеством. Литературные опыты не в счет – их я предпринимал в основном для того, чтобы донести какую-то «внелитературную» мысль до окружающих. Но вот активным потребителем культуры являюсь давно. Толстые книги – и документальные, и классику, и советские исторические романы – я начал читать лет с пяти. По всем основным московским музеям – начиная с историко-политических – самостоятельно и подробно прошелся лет в семь-восемь. Музеи Калуги и Львова посетил практически все – годам к десяти. Кино смотрел тоже с детства, но довольно бессистемно. Рок и бардовскую песню слушал, сколько себя помню – на отцовских кассетах, по западным «голосам», а в редких случаях по советскому телевидению. Коллекция пластинок у меня начала складываться, наверное, лет в пять – кое-что сохранилось практически с того времени. Диски в «уцененке» во втором классе школы уже покупал вовсю. В консерваторию начал ходить лет в тринадцать, в театры – чуть позже, причем довольно редко (почему – поясню чуть ниже). С юного возраста полюбил «серьезных» композиторов – Баха, Вагнера, Бетховена. Чуть попозже – Шостаковича, Пярта, Пендерецкого, Бриттена, Мартынова.

Шостакович, пожалуй, лучше всех выразил трагедию подсоветской жизни. Один знакомый музыковед даже сказал: «Странно, что Шостаковича не расстреляли первым». Его музыка – это огромное напряжение ума, который искал выход посреди безысходной реальности, но, наверное, так и не нашел его. Композитор прекрасно умел писать и легкую музыку. Но в своих симфониях он, цитируя ее, подвергает горькой иронии популярную чувственность, «душевность». Действительно, все наши чувства так смешны и ничтожны перед лицом человеческих трагедий, перед лицом вечности, перед лицом Божиим… В битве навязчивой «душевности» и Шостаковича я на стороне последнего, даже если он давно проиграл 99,9 процентов российской и мировой аудитории.

Из книги «Лоскутки», 2007 г.

Естественно, с самых юных лет, особенно после прихода в Церковь, я довольно много общался с творческой публикой. Часть ее мало отличалась от прочих верующих людей: в храме иконописцы, полуподпольные писатели и поэты, руководители церковных хоров держались как обычные труженики или прихожане. «Видные деятели советского искусства» – например, Иван Козловский или актер Владимир Заманский, игравший положительные роли в советских фильмах, – вообще старались себя вести незаметно и осторожно, чтобы лишний раз не попасться на глаза властям. Впрочем, заходила в храмы и бурно живущая богема – с ней я познакомился довольно быстро. Некоторые ее представители бывали у отца Димитрия Дудко, с иными мы просто знакомились в храмах.

Никита Любимов, сын известного режиссера, иногда добывал для церковной молодежи билеты в Таганку, где в начале восьмидесятых – невиданное дело – играли «Мастера и Маргариту» с огромными крестами в качестве декораций. Сбегалась, понятное дело, вся Москва – верующая и неверующая. Вокруг Таганки раскручивался и квазирелигиозный культ Владимира Высоцкого, особенно после его кончины. Сказать, что этот человек был популярен, – ничего не сказать. Его песни звучали из окон, на пляжах, на различных посиделках (уникальный феномен: сейчас, через три с половиной десятилетия после смерти Высоцкого, его записи звучат из окон машин и даже используются как рингтоны). В 80-е годы у него была масса подражателей. На дни его памяти – 25 января и 25 июля – у могилы поэта на Ваганьковском кладбище собирались тысячи людей. Кто-то пытался перепеть песни Высоцкого, а кто-то рассуждал о Боге. Приходили и разные проповедники – так, именно на Ваганькове я впервые познакомился с баптистами. Некоторые православные даже читали самочинно составленный акафист покойному барду. До икон тогда не додумались (вот «иконы» Игоря Талькова уже писали), но уже на памятнике Высоцкому гитара образовывала подобие нимба. Некий религиозный поиск, некие духовные интуиции у поэта были – но, увы, насколько мне известно, до настоящего прихода в Церковь он не дожил. И сгубил себя.

Это, впрочем, не мешало верующим людям рассуждать о нем, а иногда почитать его до самозабвения. Были и другие предметы обожания. Либеральная часть христианской интеллигенции с придыханием говорила о Солженицыне, ловила каждое его слово, доходившее через «там-» и «самиздат». Лекции Сергея Сергеевича Аверинцева, уже в середине восьмидесятых превратившиеся в прямую проповедь христианства, привлекали множество воцерковленного и ищущего народа. «Дом Телешова» – штаб-квартира московского отделения Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры – стал собирать художников и лекторов «православно-патриотического» направления. Отец Александр Салтыков – в штатском костюме, как искусствовед – рассказывал там о «памятниках древнерусской живописи». По сути, происходила самая настоящая катехизация через рассказ о тех аспектах учения Церкви, которые отражены на той или иной иконе. Из среды защитников Москвы вышла и ударная волна патриотического движения – журналист Дмитрий Васильев, создавший общество «Память», быстро превратился в фигуру весьма известную. Религиозные поиски затронули русский рок. Молодые христиане взахлеб цитировали, например, песни Гребенщикова, где упоминались библейские образы – пусть вперемешку с буддийской терминологией и либерально-гуманистическими идеями.

Как-то прослушал сборник всех сохранившихся записей Александра Галича. Этот человек, после многих жизненных распутий ставший православным христианином, очень болел сердцем за Россию, несмотря на уничижительную и едкую критику, которой полны его стихи. В «Песне об отчем доме», выплеснув на него всю свою неизбывную горечь, Галич говорит:

Но когда под грохот чужих подков Грянет свет роковой зари, Я уйду, свободный от всех долгов, И назад меня не зови. Не зови вызволять тебя из огня, Не зови разделить беду. Не зови меня, не зови меня, Не зови… я и так приду.

Мне очень и очень жалко, что «диссидентская» культура советского времени сегодня почти совершенно забыта, оставшись достоянием узкого круга пожилой интеллигенции. Вместе с этой культурой уходит живое чувство истории, уходит опыт реальной свободы творчества. Эта свобода родилась в противостоянии тоталитарному режиму, которого теперь нет. Но она так нужна именно сейчас – для тех, кто совершенно не свободен от заказов, моды, выгоды, вкусов толпы!

Из книги «Лоскутки», 2007 г.

Словом, в культурном пространстве начала открыто формироваться христианская составляющая – или, по крайней мере, «богоискательская». В 1988 году, к 1000-летию Крещения Руси, было открыто несколько выставок, причем связанных не только с древним или традиционным искусством. Вместе с журналисткой Ириной Кленской и парой менеджеров от искусства мы создали небольшой заговорщицкий комитет и довольно быстро «пробили» выставку христианской живописи в небольшом зале на Солянке. Там соседствовали работы авангардистов – в том числе Виталия Линицкого, одного из ветеранов арт-сообщества с Малой Грузинской, – и иконы из собрания Патриарха Пимена. Последнее «получилось» совсем неожиданно: мне позвонил ближайший помощник Первоиерарха игумен Сергий (Соколов), откуда-то узнавший про подготовку выставки, и предложил впервые показать публике вещи, хранившиеся в Чистом переулке. Еще в предыдущем году такое было бы немыслимо в СССР.

В конце восьмидесятых я активно дружил с товариществом художников «Москворечье» – назвали его в честь камерного зала в Садовническом проезде, где молодые приверженцы русского реализма устраивали выставки. Участвовали и мэтры – Михаил Кугач, Вячеслав Стекольщиков, молодежью же тогда считались Николай Анохин, Иван Дмитриев, Сергей Присекин. Все эти люди активно выступали против наступления попсы и авангарда, а их приверженность реалистической школе обосновывалась христианскими ценностями. В ходе бурных посиделок с патриотическими лозунгами и проклятиями в адрес массовой культуры рождались и новые идеи. Появлялись интервью, задумывались круглые столы, организовывались выставки – одна из них прошла на Погодинской, в Издательском отделе Московского Патриархата.

Вернемся от «патриотов» к «либералам» – общаться доводилось и с теми, и с этими. К концу восьмидесятых в полудиссидентской среде уже существовала настоящая христианская культура – мотором ее формирования был отец Александр Мень. Корни этого арт-потока находились в Западной Европе, но именно поэтому он мог быть воспринят на ура позднесоветским обществом. Были по-любительски дублированы многие зарубежные христианские фильмы, в основном католические. Были переведены и распеты песни общины Тэзе – католико-протестантского монашеского братства, уже несколько десятилетий собирающего по сто тысяч молодых людей на молодежные встречи в разных европейских городах. Было издано – по крайней мере в «самиздате» – множество литературы. Были свои легенды: например, Сандр Рига, самобытный художник, создатель подпольного журнала «Призыв», отсидевший в спецпсихушке и слывший одним из немногих несломленных диссидентов. С Сандром мы провели массу времени в долгих разговорах о том, как вывести его мысли и историю его жизни на пространство общедоступной культуры и в СМИ. Увы, ничего не получилось – после нескольких выступлений в крупных московских домах культуры он остался принципиально «камерным» человеком, а в середине 90-х вернулся на родину, в Латвию. Похоже, вплоть до этого времени он ожидал, что за ним вновь начнет охотиться КГБ.

Многократно больше шансов выйти в «массы» было у христианского молодежного клуба «Осанна», состоявшего из учеников и последователей отца Александра Меня. Лидеры клуба – Андрей и Карина Черняки – собирали молодых и не очень молодых людей, вместе молились, пели песни, смотрели и обсуждали фильмы, изучали основы христианского вероучения. Конечно, они были сильно ориентированы на Запад, особенно на католические молодежные движения и на русских богословов-эмигрантов. Но в конце восьмидесятых и начале девяностых как раз это молодежь и привлекало.

Я просиживал дома у Андрея и Карины целые вечера. Ребята туда приходили думающие и, как бы сказали сейчас, креативные. Мы пили чай и вино, обсуждали планы проведения концертов, издательские программы, работу на радио, выход на «большой телеящик». Увы, все планы заходили в тупик – и я долго не мог понять почему. С теми, кто тогда контролировал большие залы и телеэфир, проводились какие-то встречи, но очень быстро переговоры вяло затихали. Мои друзья из «Осанны» рано или поздно начинали говорить: «Ну как мы с ними можем работать? Это новые русские, вчерашние комсомольцы. Они обязательно все испортят». На домашних же посиделках все продолжалось по-прежнему, и я вновь и вновь говорил себе: «Эх, вот это бы в «Олимпийский», а потом в эфир»… В общем, выйти из узкой, психологически комфортной полудиссидентской среды так и не удалось. Система «свой – чужой», основанная на недоверии к «советским», а потом рядовым постсоветским людям, не позволила преодолеть клубный, а то и кухонный формат. Между прочим, «Осанна» продолжает действовать – есть даже помещение в центре Москвы. Но о клубе почти никто не знает и не узнает – только «свои», несмотря на заявленную миссионерскую цель.

В середине восьмидесятых заговорили о христианских мотивах на театральной сцене и в кино. Вскоре появились первые православные театры – например, «Глас», созданный Никитой Астаховым и Татьяной Белевич и существующий до сих пор. Николай Бурляев постепенно продвигал свой кинофестиваль «Золотой витязь». Большинство людей – особенно актеры, режиссеры и зрители, постепенно приходившие к Богу, – принимали это очень позитивно.

Впрочем, некоторые говорили (как и сейчас говорят) о несовместимости лицедейства и христианства. Конечно, древние церковные запреты на участие в театральных представлениях и даже на присутствие на них были вызваны тем, что «позорища» носили языческий либо развратный характер. Но, помимо этого, в неприятии актерства был и иной, глубинный резон. «Перевоплощение» все-таки связано с неправдой. Христианин призван всегда быть собой, не говоря от чужого имени. Если же он, даже «понарошку», отождествляет себя с грехом, злом, нечистой силой – то это таинственно влияет на его душу, даже помимо понимания самого человека. Как только ты впускаешь зло в свою жизнь, даже «играя», оно начинает работать с тобой и в тебе «по-серьезному». Многие актеры это понимали и понимают. Помню, как одна известная актриса пришла к митрополиту Питириму и спросила его: «Что мне делать? Заставляют играть Женни Маркс»… Владыка только вздохнул: призвать отказаться от роли он побоялся, но и одобрить этого дела не мог.

Не случайно многие актеры, придя к вере, отказались от своего ремесла или стали играть только положительных персонажей. Не случайно был запрещен в священническом служении Иван Охлобыстин – люди не понимали, как человек, готовый играть даже совершенно омерзительных типов, может этими же устами возносить молитву за литургией. Разрыв между прямой христианской честностью, между жизнью, которая должна быть исповедничеством, и полуправдой лицедейства никуда не денешь. Именно поэтому я всегда считал и сейчас считаю игровые формы культуры гораздо менее «чистыми», чем музыку, поэзию, документальное или публицистическое кино – и даже чем словесные ристалища. Но, как бы то ни было, многие христиане играют в театре и кино и обычно несут доброе послание, особенно если их настоящая жизнь не сопровождается скандалами, нечистотой, гордыней.

Еще больше споров на рубеже эпох было вокруг христианского рока. Кроме известных исполнителей вроде Гребенщикова, которые затрагивали религиозные мотивы скорее по касательной, появилось немало рокеров и рок-бардов, которые пели главным образом о вере, о Церкви, об истории православной Руси – и о ее будущем. Среди них были Ольга Арефьева, Андрей Селиванов, группы «Если», «Третий Рим», «Мономах», «Легион», «Галактическая федерация», «Трубный зов»… В 1994 году вышла виниловая пластинка «Антология христианского рока в России» – и я написал статью для ее обложки. Шума было немало. Отец Димитрий Смирнов критиковал меня за этот текст с трибуны одной церковной конференции. Его поддержали многие «традиционные» музыканты. Некоторые православные издания перепечатали «антироковую» статью католического священника Жана-Поля Режимбаля, в которой он, отчасти справедливо, критикует рок-музыку за раскрепощение низменных инстинктов. Да, есть своя правда и в этой позиции: сами по себе ритмы рока настраивают человека на агрессию и разнузданность. Сравните их с музыкой Арво Пярта и увидите разницу реакции собственного организма. В 60-е годы рок стал одним из средств манипуляции западной молодежью, которую через сексуальную и «психоделическую» революцию направили на борьбу с семьей, Церковью и иерархическим обществом – при этом, по сути, лишив настоящего счастья, а многих и просто уморив наркотиками.

В нынешней Православной Церкви есть диаметрально разные взгляды на рок-культуру. Мне лично кажется, что наряду с вещами, которые я понять и принять не могу, в творчестве «рокеров» есть те же прорывы в искренность, те же исповеди, те же поиски Бога, что есть в любое время в любой подлинной культуре. Ибо не может человек, живущий культурой всерьез, а не ради развлечения, не проявить в ней то, что дано от Господа: образ Божий, неистребимое стремление к Небу. Два явления в нашем роке – не «попсовом», не рыночном, а том серьезном, умном, с распахнутой душой роке, на котором выросло целое поколение, – мне хотелось бы отметить.

Первое – тоска по Эдему, по утраченной гармонии бытия, по «граду Божию», что присутствует во всяком подлинном искусстве. Сама по себе эта тоска может никуда и не привести, может стать даже причиной отчаяния. Но если она есть – значит, человек духовно не мертв, значит, он не может спокойно дремать у телевизора за созерцанием милой сердцу «мыльной оперы». Второе – неприятие лжи, псевдогармонии построенного на неправде и компромиссе с совестью бюргерского мирка. Это неприятие порой вырывается в протест, шокирующий «мирных жителей». Но можем ли мы осудить его? Разве мы уверены, что устои житейского мирка, его шкурническая мудрость и его табу – во всем правы? Разве забыли мы, как противостал этому мирку Сам Господь Иисус Христос, гневно сокрушивший в храме столики торговцев и сказавший: «Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч» (Мф. 10, 34)?

Что же касается общей «несолидности» рока, якобы несовместимой с «серьезной» церковностью, то вспомним царя Давида, скакавшего «изо всей силы» пред святыней, радуясь о Господе подобно ребенку. На возмущение собственной жены, озабоченной «уроном» царского достоинства, Давид ответил: «Пред Господом играть и плясать буду» (1 Цар. 6, 21). И если люди выражают чувства свои, в том числе чувство любви к Богу и радости о Нем, в песнях слишком громких, слишком непривычных, слишком ликующих – не мешайте им, не осуждайте их!

Из текста на обложке альбома «Антология христианского рока», 1994 г.

Беда, однако, в том, что до современного молодого, да и не очень молодого человека весьма непросто «достучаться». Пярта и вообще «немассовую» музыку слушают избранные. Вежливые, глубокие, негромкие слова подчас не слышатся вообще. И – нравится это кому-то или нет – надо крикнуть. Русский рок, с его осмысленными текстами, с его стремлением к честности и правде, дает для этого прекрасный язык. Не случайно, например, Захар Прилепин, не жалующийся на популярность своих книг, все-таки создал рок-группу и сам в ней поет – причем нередко прямо свидетельствуя о христианском учении. Не случайно и Псой Короленко, человек очень глубоко мыслящий и всесторонне образованный, давно перешел от длинных текстов к песням – иногда провокативным до нецензурности, но «цепляющим» любую аудиторию и тоже нередко прямо связанным с христианским духовным наследием. Есть сегодня и православные рэперы – например, костромская группа «Комба бакх» – с очень яркими, смыслово отточенными текстами. И скажите мне, что это плохо!

* * *

К началу нынешнего столетия христианская культура стала в России частью мейнстрима. Некоторые после этого стали торжествовать победу и даже почивать на лаврах. Вскоре, впрочем, выявились две проблемы. Одна из них сохранилась еще с советских времен и свойственна не только сугубо «творческой», но и всей интеллектуально активной православной среде. Это разобщенность. Олеся Николаева, замечательная поэтесса, как-то сказала мне: «У нас есть два союза писателей – один «жидомасонский», второй «фашистский». И они, как иудеи с самарянами, не сообщаются». Понятно, что имелись в виду характеристики, даваемые приверженцами обоих «направлений» своим оппонентам. Впрочем, вечное деление на «западников-демократов» и «почвенников-патриотов» – лишь часть беды. В православной творческой среде присутствуют и жесткая конкуренция, и самоизоляция, и вождизм. Многие проекты накрепко связаны в лучшем случае с одним поколением, а в худшем – с узкой группой или вообще с отдельной личностью. Уходят они – и все погибает. Можно лишь помянуть добрым, но грустным словом бесчисленные фестивали, издательства, творческие объединения, которые давно канули в Лету. Если они скончались в доинтернетную эпоху, от них подчас не осталось вообще ничего – даже архивы выброшены или потеряны. И значит, церковная культурная среда должна заботиться о памяти – и о смене. Даже если кому-то из «заслуженных» неприятна и неинтересна молодежь.

Вторая проблема сегодня у всех на слуху. «Победу» нам никто отдавать не хотел и не хочет. Массовая культура, зиждящаяся на культе грубой чувственности, низкой «душевности», дешевого успеха, несовместима с настоящим христианством и в лучшем случае будет комплексовать перед ним, а в худшем – с ним бороться. Иногда христианское творчество пытаются инкорпорировать в попсу – и кое-что из этого неплохо получается. В конце концов, и массовая душевность не всегда плоха. Но обычно мир шоу-бизнеса смотрит на христианство с презрением и недоверием – слишком разные у них основные ценности. Более того, из этого мира периодически раздаются призывы сделать христианство «поближе к людям». Когда сие касается языка и образов – почему бы нет (в рамках вкуса и пристойности). Но чаще имеется в виду другое: нам предлагают «легитимировать» грех или по крайней мере не спорить с ним.

Сегодня нередко говорят, что культура – это нечто второстепенное, недостойное серьезного внимания. Дескать, главное – экономика и еще, может быть, военная сила и геостратегия. <…> Но любая культура связана с тем, что на самом деле определяет всю жизнь человека, – с верой. И недаром культура, которая теряла веру или бросала вызов Богу, оказалась не так уж долговечна, как думали и говорили сторонники такой обезбоженной культуры. <…>

Наша культура не случайно является столь устойчивой, значимой, способной пронести через многие века свое послание. Эта культура – не сиюминутная. Она связана с нравственным измерением. Она связана с тем содержанием жизни, которое не кончается с истечением временного бытия. <…> Эта культура – не бесплатное или платное приложение к экономике или к борьбе за военное влияние, за власть и деньги. Эта культура является законом нашего бытия, который и должен определять наши подходы к экономике, или к военному делу, или к государственному устройству, или к той культуре с маленькой буквы, которая выстраивается как политика в области театра, кино, книгоиздания, информационной работы.

Мы не должны бояться жить по этому закону. Нам постоянно пытаются сказать – громко и настойчиво, иногда с угрозой: приспособьтесь к тем реалиям, которые сегодня на Западе объявлены культурно-политическим мейнстримом, приспособьтесь к «реальности»! Впрочем, большой вопрос, насколько именно эта реальность является настоящей реальностью, а не конструкцией, выдуманной немногими, чтобы оболванить многих. Тем не менее нам подают эту реальность как якобы приемлемую для большого количества людей и ставят ультиматум: приспособьтесь к ней или исчезните.

Иногда пытаются сузить пространство традиционного искусства. Так, в Москве пытаются постепенно закрыть театры, связанные с традиционной русской культурой, или ограничить их деятельность, найти способы сделать так, чтобы они лишались собственных зданий и перемещались из одного помещения в другое. При этом подчас говорится, что традиционные культуры, как и традиционная мораль, устарели, и нужно поскорее от них избавиться, чтобы идти в ногу со временем. <…>

Мы хорошо слышим то, что нам говорят: приспособьтесь, подстройтесь, станьте частью бегущего в светлое будущее якобы культурного мейнстрима, или по крайней мере ведите себя тихо. Не смейте вступать в общественные дискуссии, обсуждать различные культурные явления, влиять на разработку культурной политики государства. Вот на эти окрики и нашептывания нужно прямо сказать «нет». Мы не должны подстраиваться под выдуманную не нами «реальность». Мы должны определять то, что происходит в нашем обществе. Мы должны творить культурный облик нашего народа. Мы должны созидать реальность такой, какой ее видит православный общественный идеал. Мы должны не приспосабливаться к миру сему, а менять его по Божию закону.

Из программы «Комментарий недели» телеканала «Союз», 24 мая 2014 г.

Вообще все дебаты вокруг «тяжести» и «неудобности» настоящего христианства, вокруг того, что Бог якобы слишком жестокий, на самом деле возникают потому, что многим людям хочется оправдать грехи – свои или близких. Так было и в древние времена, так есть и сейчас. Для оправдания греха придумываются «богословские» аргументы, разнообразные утверждения о том, что Библию исказили либо неправильно перевели, а «попы зарабатывают на нашем унижении». Впрочем, дебаты – для людей по крайней мере что-то читавших и умеющих написать пару строк. А вот спой ты со сцены, обнимая случайную подругу, что-то типа «верю в любовь, и ангелы над нами» – и миллионы скажут: «Как красиво, как правильно, и никакой исповеди нам не надо»… Так создается полуосознанный культ ложного «неба», которое якобы все поймет и все простит.

Но попса попсой, а вот в мире «настоящего», интеллектуального искусства есть силы, прямо и жестко противостоящие христианству. Для них само наличие христианской культуры, да еще популярной среди немалого числа людей, как нож острый. То же самое касается и наличия самого христианства. Убежден: именно по этой причине в разных странах устраиваются «художественные» провокации, ниспровергающие христианские ценности и символы. На Западе к этому привыкли. Если тамошние христиане и пытались протестовать, их быстро отучали это делать – через медийный вой, проигранные судебные процессы и политическое «осуждение». Известнейшие католические священники и епископы, говоря со мной об очередном кощунственном «перформансе», только вздыхали: «Что мы можем сделать, время такое…» А ведь утверждение и ниспровержение символов – знак захвата власти. Когда над городом возвышается языческая статуя, символизирующая политический культ человека, на центральных площадях расположены попсовые концертные залы, а храмы постоянно оскверняют, недалекие люди от младых ногтей понимают, кто в обществе главный, на кого надо ориентироваться и за кем идти. Несмотря на всю провозглашаемую свободу, на деле давно ставшую достоянием лишь отдельных независимых умов.

У нас, похоже, хотели продавить тот же сценарий. В 1998 году «художник» Авдей Тер-Оганьян начал рубить иконы на выставке. Началось уголовное разбирательство, «герой антиклерикального протеста» сбежал в Чехию, где сейчас и живет припеваючи. Затем провели выставку «Осторожно, религия» – в 2003 году, в Сахаровском центре в Москве. Там, например, на кресте были «распяты» сосиски. Прихожане московского храма Николы в Пыжах, где настоятелем бывший «альтернативный» поэт и нынешний суровый консерватор отец Александр Шаргунов, разрисовали экспонаты – и пошли под суд. Вой в либеральных СМИ поднялся страшный. Однако ни сами прихожане, ни церковное руководство не дрогнули – никто не стал отказываться от правомочности совершенного поступка, хоть и дерзкого. На самом деле уже в это время действовала статья Кодекса об административных правонарушениях, которая объявляет незаконным «умышленное публичное осквернение религиозной или богослужебной литературы, предметов религиозного почитания, знаков или эмблем мировоззренческой символики и атрибутики». То есть выставка была нарушением закона, а ее противники имели все основания длятого, чтобы ее пресечь. В итоге суд их оправдал.

«Пробить стену» народной веры и нравственности с первых попыток не получилось. Но затем последовали многие другие, пусть и не такие громкие. То в МХТ имени Чехова кощунственно использовали богослужебные венцы в сцене бракосочетания гомосексуалистов, то в Новосибирске поставили «Тангейзера», где изображение распятого Христа разместили на лоне обнаженной женщины, то в Манеже выставили уродливые «головы Иоанна Крестителя», а также околорелигиозные гравюры, изобилующие изображениями мужского полового органа. Верующие протестовали – с большим или меньшим успехом. Сцену с венцами по-тихому убрали, параллельно «придушив» дискуссию о ее законности. Доказать наличие правонарушения в истории с «Тангейзером» не удалось, но спектакль сняли после вмешательства Министерства культуры. В Манеж пришла группа молодых православных христиан и что-то скандировала, причем одна из протестовавших сбросила на пол экспонаты, которые потом были предъявлены правоохранителям как поврежденные. Бросать их на пол, конечно, не стоило – лучше было доказать, что они являются порнографией или оскверняют символы, почитаемые верующими. Но вот это-то и оказалось невозможно: десятки официальных заявлений в правоохранительные органы остались без малейшей реакции.

Возникает ключевой вопрос: почему? Я много раз пытался на него ответить. Думаю, что команда «не пущать» реальную нравственную критику в мир искусства шла из высоких кабинетов на Старой площади, а там была пролоббирована околокультурной средой, системно наживающейся на сомнительных выставках, и связанной с ней «голубой мафией», которая склонна к либерализму в силу, я бы сказал, биопсихологических причин.

Гомосексуализм негативно повлиял на творчество Элтона Джона. То, что он делал с начала 70-х годов до начала 2000-х, мне нравилось. Потом, по мере того как он укреплялся в гомосексуальности, творческие силы постепенно иссякали. Вообще гомосексуализм меняет психологию человека, его общественные и творческие приоритеты. Это свойственно не только упомянутому господину, но и многим другим, в частности, представителям гей-сообщества, которые присутствуют у нас в культуре, в СМИ, в органах власти. Люди начинают волей-неволей, исходя из своих личностных особенностей, встраиваться в либеральный тренд и противиться настоящему нравственному обновлению общества – такому, которое затрагивало бы жизнь всех людей, включая высокопоставленных, не давало бы возможности днем говорить о патриотизме, а вечером участвовать в гомосексуальных оргиях. И эта группа, и те, кто держит свои средства и имущество в странах НАТО, сознательно или несознательно стараются сдержать настоящий патриотический и нравственный поворот в определении будущего России. На хвосте этих гламурных кисок стоит сапог американского ковбоя.

Из комментария агентству «Интерфакс-религия», 12 октября 2015 г.

Убежден, что границы морально приемлемого и неприемлемого в искусстве сегодня проложены ненормально. Их надо вернуть по крайней мере к состоянию 70-х годов прошлого века. Того же хотели бы многие наши сограждане. И «кураторы» безнравственной псевдокультуры боятся именно их мнения – полагаю, что мнения большинства.

Тем более что одну победу православные христиане уже одержали. Речь о «деле Pussy Riot». Участницы группы сначала «спели» в московском Богоявленском соборе – оттуда их быстро и по-тихому вывели, скандала не получилось, и поэтому они пошли с камерами в Храм Христа Спасителя. Тут резонанс, конечно, был обеспечен. В текст песенки, который даже не успели толком прокричать, был заложен целый ряд «политических бомб»: призыв «прогнать» Путина, бранное слово в адрес Патриарха, бессмысленная по сути фраза «черная ряса – золотые погоны» (ни явно, ни тайно такого явления не существует, о чем я здесь уже писал). Затронули тему гей-парадов, озвучили феминистские лозунги – в общем, сделали весь набор «правильных» ходов для того, чтобы понравиться западным масс-медиа и нашей либеральной элите. Песенку для клипа пришлось доозвучивать – не пропадать же такой политтехнологической мудрости и такому пиаровскому эффекту… За считаные дни медийную истерику, особенно на Западе, подняли до такого уровня, что туристы, приезжающие в Москву, до сих пор иногда называют храм-страдалец «Pussy Riot church».

Реакцию множества простых православных людей я здесь раньше упоминал. И никого особо не волновала личная честь Путина или даже Патриарха. Говорили и писали о другом: осквернен амвон храма, построенного в память о героях 1812 года, храма, взорванного богоборцами и спустя десятилетия восстановленного. Имя Господа соседствовало в песне с грязным словом – как в «русских» переводах западных фильмов образца 90-х годов, где «толмачи» многократно усиливали кощунственное звучание слов «holy shit». Описывалось, как прихожане «ползут на поклоны» (вы когда-нибудь такое видели?). В общем, выпад был сделан не только против церковных и светских властей, но против веры и святынь.

И это еще раз поставило вопрос: почему закон очень жестко защищает человеческую жизнь, здоровье и имущество, а то, что для многих людей важнее жизни – вера и святыни, – не защищено никак? Не пора ли наконец пересмотреть правовой крен в сторону охраны только земных ценностей, которые для миллиардов людей по всему миру вовсе не главные? В итоге история с осквернением храма сослужила и полезную службу: ответственность за оскорбление чувств верующих и за осквернение почитаемых ими предметов была ужесточена. Впрочем, спор между сторонниками абсолютной свободы творчества и его нравственного регулирования не разрешен до конца и будет продолжаться. Нам продолжают упрямо твердить: «искусство неподсудно», «художник выше закона». Однако почему «художнику» должно быть позволено то, что не позволено рядовым «профанам»? А убивать, грабить, хулиганить ему тоже позволено? Между прочим, для многих верующих осквернение храма, иконы, имени Божия – хуже убийства или грабежа. Не случайно во время большевицких гонений люди шли под пули и в тюрьму, а иногда даже оказывали сопротивление, но не давали попрать святыни. Напомню: Всеобщая декларация прав человека, между прочим, утверждает, что реализация прав и свобод может быть ограничена ради «удовлетворения справедливых требований морали, общественного порядка и общего благосостояния». Некоторые, конечно, хотели бы сегодня такой подход пересмотреть и поэтому все шире открывают «окно Овертона».

Проблема не в том, что и когда они сделали. Проблема в их позиции. Против Путина они выступали и раньше, но такой отрицательной реакции не было. <…> Здесь совершено именно кощунственное действие. Действия, которые оскорбляют религиозные чувства, очень и очень опасны, из-за них сейчас в мире льется кровь. Мы знаем, что именно это происходит после таких инцидентов, как, например, сожжение Корана. Именно поэтому на них нужно реагировать со всей жесткостью. Дело государства, как оно реагирует. Церковь – не следствие и не суд. Но нужно сделать все, чтобы такого рода действия были абсолютно исключены. Есть ряд высказываний, которые в тех или иных странах совершенно невозможны. Невозможно в Германии прославлять Гитлера, например. <…> Cейчас Церковь пытаются дрессировать. За каждое смелое высказывание устраивают публичную порку. Но запугать нас уже нельзя. Можно жаловаться Патриарху, можно кричать всякие гадости в Интернете. Но люди в Церкви привыкли говорить самостоятельно.

О «Pussy Riot» – из дискуссии в «Новой газете», 26 июля 2012 г.

Подчас священников до сих пор спрашивают: «Почему Церковь не простила Pussy Riot»? Да потому, что следует Христу, Который в Евангелии обещает за нераскаянный грех вечные муки. «Гуманистам» хорошо бы помнить Его слова: «Кто соблазнит одного из малых сих, верующих в Меня, тому лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жернов на шею и потопили его во глубине морской» (Мф. 18, 6). Прозвучало бы хоть слово о том, что участницы группы считают свой поступок неправильным и раскаиваются в нем, – от проблемы бы и следа не осталось. Кое-какие слова сожаления были сказаны, но без пересмотра отношения к совершенному в храме. Только одна из участниц группы, Мария Алехина, находясь в заключении, заявила: «Я бы больше не стала участвовать в акциях в храмах Pussy Riot». Впрочем, и здесь не прозвучало переоценки уже произошедшего. Что ж, если люди настаивают на своей правоте – значит, так они решили. Надеюсь, что Господь откроет им настоящую правду о совершенном. И хорошо, если они услышат ее в этой жизни, а не в будущей. Церковь – по крайней мере автор этих слов – не призывали к «посадке». Но и на настойчивые призывы «пожалеть» агрессивных кощунниц реагировать было неправильно. Это значило – признать над собой власть тех, кто попирает твою веру и твои святыни, а потому поступает хуже, чем убийца или враг, напавший на страну.

Покаяние на самом деле может прийти – рано или поздно. Кому-то для этого придется подольше пожить, приобрести опыт, пройти через страдания. А кто-то поймет все вдруг – и неожиданно для себя. Как-то мне написал один из известнейших акционистов – человек неверующий и, насколько я знаю, пока к вере не пришедший. Потом он прислал пронзительный текст, потом мы поговорили, потом он постоял пару раз без движения за службой – и я понял, что этот человек увидел злую силу. Причем тогда, когда осуществлял некоторые акции. Жалко, что текст тот так и не издан. Он ужасен, но именно тем и ценен – он открывает перед читателем бездну зла.

В кино, театре, литературе нам очень не хватает образа христианина, действующего в обществе, – образа такого, за которым хотелось бы следовать, с которого можно было бы брать пример. Замечательно, что появился фильм «Остров». Но не все могут «лепить себя» с монастырского юродивого. Писатели, сценаристы, режиссеры, актеры! Давайте покажем христианина-политика, христианина-предпринимателя, христианина-офицера, христианина-ученого, христианина-учителя, христианку – мать и супругу! Такие образы сегодня могут сделать больше, чем тысячи умных книг «для знающих»…

Из книги «Лоскутки-2», 2009 г.

Продолжаются споры и вокруг того, какой должна быть культура – «расслабляющей», развлекательной, ни к чему не обязывающей или смысловой, поднимающей на действие, задающей вектор перемен. В 2015 году мы готовили один праздник с участием десятков тысяч людей. По идее, в концертные программы нужно было заложить христианские смыслы. Вместо этого предпочтение отдали советским песням, «душевному» фольклору, малопонятным текстам о давней истории, о «христианском прошлом». Попытался «пробить» на площадки православный рок, говорящий о настоящем и будущем – группу «Если», Захара Прилепина с коллективом «Элефанк». Сделать это удалось с превеликим трудом.

– Этот праздник, эти концерты должны быть ориентированными на молодежь и политическими! – говорил я на совещаниях.

– Вот этого-то нам и не надо, – парировал один вполне современного вида чиновник, православный человек.

Из-за подобных страхов, за которыми – влияние русофобского и антиправославного лобби, мы подчас не можем сказать народу правду, которой он ждет. Сказать простыми словами – через стихи, песни, картины, плакаты, лозунги, видеоролики.

Дорогие друзья, для меня огромная радость – быть здесь сегодня с вами, потому что мы вместе благодаря тем смыслам, которые нам дал князь Владимир. Тысячу лет назад наша страна, наш народ избрали свой путь. И на этом пути мы всегда побеждали, на этом пути могли преодолеть любые трудности. Другого пути нам не надо!

Тот путь, который мы избрали, делает для нас возможным достойное будущее. Мы сильный народ, мы свободный народ, мы умный народ, нас нельзя победить на поле битвы, нас нельзя перехитрить, нас нельзя продавить какими-либо словами или действиями. Нас иногда удавалось разделить, но если мы едины, если мы чувствуем в себе веру, силу, волю, способность вместе достигать великих целей, у нас все всегда получится. Мы не только ради хлеба живем, мы не только ради благополучия живем. Мы живем тысячелетиями и континентами, мы живем великой миссией, и только тогда счастливы.

Пусть у нас будет великая миссия, пусть у нас будет великое грядущее, пусть у нас всегда будет вера в сердце и успех в каждом добром деле – только в добром!

Выступление на фестивале «Русское поле» 26 июля 2015 г.

Культура – это не только работа творческих деятелей и творческих сообществ, оплачиваемая либо бесплатная. Это в некотором смысле вся жизнь человека – культурой, как и нравственностью, проникнуто его поведение в семье, хозяйстве, управлении, быту. Бескультурье во всех этих сферах тоже может проявляться. И быт, равно как и внешний облик человека, – это область, где возникают наиболее болезненные дискуссии. Слишком привыкли люди к бескультурью в советские и постсоветские годы, слишком сильно не хотят расставаться с диковатыми привычками того времени и кипятятся, когда эти привычки кто-то критикует. Кипятятся, ибо знают, что не правы.

Возьмем облик квартир, подъездов, дворов. Если приезжают начальники, иностранцы или даже дальние родственники, люди стараются убраться – все-таки понимают, что живут неправильно, и хотят выглядеть лучше в глазах тех, кто видит их редко. В обычные же дни подчас живут в совершенно свинских условиях. Хотя постепенно дворы и подъезды становятся чище, что показывает: с проблемой можно справиться.

То же самое касается внешнего вида человека. Женщина практически никогда не пойдет на первое свидание, на собеседование к потенциальному работодателю, к большому начальнику или даже к отдельно живущей свекрови в домашних тапочках, мятой футболке и шортах. Мужчина тоже много куда в шортах не пойдет – к тому же боссу наверняка. А вот по улице в большом городе так ходить некоторые люди могут легко. Могут и в храм так зайти, да еще и с вызовом: «Не надо меня учить, мракобесы». Правда, платок могут накинуть. Вспоминаешь анекдот: заходят две девицы в пляжных костюмах в церковь, где их журят, ну и бредут они обратно на пляж, и одна другой бросает:

– Я ж тебе говорила – там, типа, платок надо надевать!

Впрочем, прилично выглядеть человек – мужчина, женщина или ребенок – должен не только в храме, а в любом общественном месте. Я много раз об этом говорил и, конечно, собирал бешено отрицательные отклики сторонников «свободы», а на самом деле бескультурья, распущенности и хамства.

Рад, что мое предложение обсудить внешний вид наших женщин и девушек вас заинтересовало. Удивляет только, что вы решили, будто я оправдываю изнасилования и неприличные приставания – и в мыслях того не было. Нет таким действиям оправдания. А вот проблема, между прочим, остается. Не столько для меня – скорее для тех, кто путает улицу со стриптизом (ну или снова начнет путать, как только зима кончится). Женщина, условно одетая или раскрашенная как клоун, женщина, которая таким образом рассчитывает на знакомства на улице, в метро или баре, не только рискует нарваться на пьяного идиота, но уж точно не найдет себе в спутники жизни мужчину, имеющего хотя бы зачатки разума и самоуважения. Найдет, может быть, трезвого идиота, но разве его она по-настоящему ищет?

Во все времена, у всех народов женщина уважалась и выбиралась в спутницы жизни, если отличалась скромностью и если мужчины знали ее чуть посерьезнее, чем во время встречи на улице или в питейном заведении. Развязный внешний вид и развязное поведение – прямая дорога к несчастью. К пустым «любвям на один раз». К краткосрочным бракам, за которыми тут же следуют крысиные разводы. К сломанным судьбам детей. К одиночеству и безумию. К жизненной катастрофе.

Во все времена, у всех народов внешний вид человека не считался на сто процентов частным вопросом. Как женщины ведут себя в публичных местах, в институте, на работе – не только их «личное дело». Кстати, мужчин это не в меньшей мере касается. Тип, одетый посреди большого города в шорты и майку, в треники и тапочки, точно так же не достоин уважения. Только жалости – если он бомж, например.

Неплохо, что сейчас компании, вузы, школы вводят у себя дресс-коды. Хорошо бы и общероссийский дресс-код придумать (на стрип-бары и публичные дома, так уж и быть, можно его не распространять). Думаю, доживем мы и до тех времен, когда из приличного места неприлично одетую особу или того самого типа в трениках будут выводить. Ну, или уважающие себя люди будут в таком месте откланиваться и удаляться. Думаете – утопия? Да нет, скоро придется привыкать.

Ответ феминисткам – авторам обращения к Патриарху Кириллу по поводу дресс-кода, 18 января 2011 г.

Очень странным образом меняются представления о культурном центре. Еще в позднесоветское время музей, театр, выставочный или концертный зал, а иногда даже цирк или стадион воспринимались как «храмы культуры». Очень многое там было немыслимо – как на сцене или арене, так и в зрительном зале либо на трибуне. Постепенно очаги масскульта превратились в места, где скорее едят и пьют, чем «потребляют» искусство. Ночные клубы – даже самые «целомудренные» и «серьезные» – тоже внесли свой вклад в понижение планки поведения людей в культурной сфере.

Дальше – больше. Сегодня «культура» в виде киноконцертных залов и клубов встраивается в торгово-развлекательные центры, которые становятся центральными объектами новых микрорайонов, а то и целых городов. Одна знакомая семья жаловалась, что растущий в ней четырехлетний ребенок, уже два года как играющий с iPad’ом и первые слова сказавший по-английски, кричит и протестует, если его ведут в зоопарк или на детскую площадку. Успокаивается только в большом магазине – он рвется именно туда. Рассказал об этой истории одной западной интеллектуалке из достославного рода Аньелли. Ее приговор был коротким: «Это провал родителей». Согласен. Но родители просто отдали ребенка на откуп массовой рыночной «культуре», а та и привела его в свой главный храм.

Интересно, доживем ли мы до того, что и собственно храмы, в том числе православные, расположатся в торгово-развлекательных центрах? И будут подстраивать время службы, а затем и ее «тематику» под запросы покупателей и под часы открытия-закрытия магазинов и ресторанов? А потом введут рекламу в богослужение?

Ходила в 90-е годы по поповскому сословию такая хохма. Выходит диакон на амвон, говорит:

– Во?нмем!

– Рекламныя паузы чтение, – продолжает священник из алтаря. – Акции МММ повышаются в цене всегда, ныне и присно и во веки веков.

– МММу нашему многая лета! – продолжает хор.

Можете смеяться, можете плакать или даже злиться, но масскульт и «рыночное мышление» куда хочешь доберутся. Особенно в последние времена.

Урок на будущее

Культура сегодня – это сфера задач. Для страны, для народа, для Церкви. Она ни в коем случае не должна убаюкивать, расслаблять, обходить стороной самые горячие, неудобные, «политические» темы – как и нравственные, вечные, ставящие вопрос о посмертной судьбе человека. Признаки настоящего творчества – обнаженный нерв и открытость к Небу. Культура – не для дохода, не для «стабильности», не для душевности, не для потребительской жвачки. Она – для самоопределения человека и народа по отношению к Богу, истории, другим нациям и другим людям. Она должна отражать ту правду, которая не меняется. И об этом всем надо помнить не только на уровне внутреннего чувства, но и на уровне культурной политики государства.