Quo vadis, ГДР?

В разгар берлинских переговоров в руководстве ГДР развернулась острая борьба за власть. Происходил процесс смены поколений. Член политбюро и секретарь ЦК СЕПГ Э. Хонеккер, которого В. Ульбрихт после разгрома группы Ширдевена — Волльвебера последовательно продвигал на роль второго человека в руководстве партии, забирал в свои руки с годами все большую власть. Контролируя отделы оргпартработы, армию и госбезопасность ГДР, Э. Хонеккер проявил себя талантливым учеником В. Ульбрихта, постепенно расставив везде своих людей. Старик Ульбрихт, относившийся в Хонеккеру как к умному и прилежному исполнителю своей воли, которого он, казалось, совсем недавно вывел из бравого руководителя ССНМ в синей блузе и кожаных штанах в политические деятели, явно проглядел бурный рост амбиций своего питомца. Он был не подготовлен к тому, что вокруг Хонеккера в 1970 году сложилась многочисленная группа членов политбюро и секретарей ЦК СЕПГ, которая начала все более настойчиво подвергать его критике и требовать ухода в отставку.

Нельзя сказать, что наш посол П. А. Абрасимов не был причастен к происходившему. У него с Хонеккером и его сторонниками складывались все более тесные отношения. Он был в курсе всех действий этой группы. Для других членов политбюро ЦК СЕПГ это, разумеется, не было секретом и приводило их к выводу, что происходящее имеет место по крайней мере с молчаливого одобрения Москвы. Поскольку Ульбрихт своим авторитарным стилем правления изрядно надоел своим коллегам и становился стар, группа его противников в политбюро стала быстро увеличиваться.

Насколько я понимаю, П. А. Абрасимов докладывал о готовящейся смене власти в ГДР в Москву, пытаясь при этом внушить мысль о целесообразности замены Ульбрихта. Однако эта его деятельность встречала, мягко говоря, настороженную реакцию в Москве. Когда же группировка Хонеккера поставила вопрос об отставке Ульбрихта, положение П. А. Абрасимова стало весьма щекотливым. Политбюро ЦК СЕПГ никогда не решилось бы проголосовать за отстранение Ульбрихта, не имея на то прямого согласия Москвы. Более того, наши дисциплинированные немецкие друзья предпочитали вообще такой вариант: уйти со сцены Ульбрихта должен лично уговорить Брежнев. Но в Москве были весьма далеки в тот момент от такой мысли.

Как всегда в таких случаях, возник неизбежный вопрос, а откуда здесь вообще растут ноги и какова при этом роль советского посла. Анализ поступавших от Абрасимова телеграмм вполне позволял сделать вывод: посол может рассматриваться если не как инициатор, то во всяком случае как активный соучастник готовившегося дворцового переворота. Но зачем он был нужен, этот дворцовый переворот, в такой ответственный момент развития ГДР? Чем был плох Ульбрихт? Разве он не проявил себя на протяжении всех прошедших лет как безупречно верный союзник? И потом, что такое Хонеккер? Во многих отношениях он представлялся фигурой и менее надежной, и менее предсказуемой.

Против замены Ульбрихта на Хонеккера высказалось несколько членов нашего Политбюро, причем с особенно резких позиций, как говорят, выступил тогдашний Председатель Президиума Верховного Совета СССР Н. В. Подгорный. Над головой Абрасимова сгущались тучи. Дела его были очень плохи. К такому заключению я пришел после того, как однажды очень осторожный в кадровых делах А. А. Громыко вдруг в моем присутствии сказал, что он, видимо, ошибся в Абрасимове как в человеке и коммунисте. Вместо осуществления линии ЦК КПСС в ГДР он занялся совершенно неуместными интригами, и за это ему придется отвечать. Это значило, что министр защищать Абрасимова, если речь зайдет об его отзыве, не будет.

Я, приехав в Берлин на продолжение четырехсторонних переговоров, разумеется, предупредил его о надвигающейся опасности. Он и сам знал о ней, но, видимо, не думал, что вопрос стоит так остро. Правда, обратного хода у него не было. В случае провала группы Хонеккера, его судьба была бы решена. Поэтому он продолжал прежнюю линию, одновременно направляя в Москву все новые бумаги с доказательствами целесообразности смены Ульбрихта. В составлении некоторых из них участвовал и я.

Собственно, для меня в тот момент было ясно, что к власти в ГДР пробивается группа так называемых «KZ»-ников — тех партийных функционеров, которые провели тяжелые времена фашистского правления не в эмиграции и не в тиши коминтерновских кабинетов, а в тюрьмах и концентрационных лагерях. Между этими двумя категориями немецких коммунистов всегда существовало определенное внутреннее напряжение. Хонеккер был типичным представителем «KZ»-ников, которые в отличие от эмигрантов были менее склонны ставить верность Москве выше интересов собственной страны. В этом плане он был более люб, чем Ульбрихт, тому второму эшелону молодых функционеров СЕПГ, которые все больше выдвигались на руководящие позиции в районном и окружном звене и начали проникать в центральные органы партии. Эти люди, конечно, сначала думали о благе своей ГДР и лишь во вторую очередь о том, как к их действиям отнесется Москва. Приход к власти Хонеккера, систематически окружавшего себя кадрами из ССНМ, был чреват усилением национал-патриотических настроений и стремлений к большей самостоятельности в политике ГДР.

Однако, учитывая наличие в партии крепких просоветских традиций, сильную зависимость ГДР от связей с нами во всех областях, можно было надеяться, что развитие этих потенциально опасных тенденций можно будет удерживать в определенных рамках. В то же время сохранение у власти Ульбрихта, не имевшего уже большинства в политбюро ЦК СЕПГ, и неминуемый в этом случае разгром с нашей помощью группы Хонеккера, скорее всего, привели бы к перетряхиванию всей партии и массовому избиению кадров в партийных и государственных органах ГДР. Политически это навредило бы нам в глазах населения ГДР, да и было совсем не ко времени. Не этим в тот переломный момент в истории ГДР надо было заниматься. К тому же не было никаких гарантий, что при такой массовой чистке наверх не вылезут люди случайные, положиться на которых можно будет еще в меньшей степени, чем на тех, кого вел за собой Хонеккер. Когда глубоко пашут, первой наверх всегда пробивается крапива, а не всходы благородных растений. Истина эта известная, которая часто забывается, но всякий раз находит себе новое подтверждение.

Подробности дальнейшего рассмотрения этого весьма щекотливого вопроса в Москве мне не известны. Однако постепенно чаша весов склонилась в пользу Хонеккера. В Москве Ульбрихту посоветовали проявить понимание ситуации, что было равносильно рекомендации уйти в отставку. Ульбрихт не мог ослушаться. Думаю, это было бы не в его традициях как человека, для которого непререкаемым авторитетом — не из страха, а из убеждения — был ЦК КПСС. К тому же мнение Москвы предрешало голосование по этому вопросу на политбюро ЦК СЕПГ.

3 мая 1971 года пленум ЦК СЕПГ единогласно избрал Хонеккера первым секретарем партии. В. Ульбрихт просил пленум освободить его от обязанностей первого секретаря. Он сослался на преклонный возраст и невозможность продолжать свою деятельность, исходя из ответственности перед Центральным Комитетом, партией и народом ГДР.

Первое время после этого все обстояло наилучшим образом. Хонеккер немало способствовал заключению четырехстороннего соглашения, активно и гибко вел переговоры с ФРГ, деятельно взялся за продвижение идеи социалистической интеграции в рамках СЭВ. ч Л. И. Брежнева он просил рассматривать ГДР де-факто как одну из союзных республик СССР, включать ее в таком качестве в наши народнохозяйственные планы.

Однако Хонеккеру были нужны успехи, причем прежде всего во внутренней политике. От этого зависело утверждение его авторитета как нового лидера. Кроме того, он полагал, что экономика ГДР имеет существенные внутренние резервы и достаточно динамична для того, чтобы совершить рывок вперед, обеспечив рост благосостояния населения и показав другим социалистическим странам пример осуществления некоторых назревших реформ. Эта амбициозная программа была выдвинута через месяц после прихода к власти нового первого секретаря ЦК СЕПГ — на VIII съезде партии в июне 1971 года.

После этого были приняты существенные меры по улучшению материального положения населения ГДР. Денежные доходы граждан республики возрастали ежегодно на 4 процента, был повышен уровень минимальной зарплаты, увеличены пенсии, размер оплачиваемых отпусков, отпусков по беременности, развернута широкая программа жилищного строительства, начато сооружение многочисленных спортивных комплексов и общественных зданий. Было решено также провести ускоренное обновление машинного парка промышленности ГДР.

Нет нужды говорить, что все эти мероприятия были встречены с энтузиазмом человеком с улицы. На их фоне достаточно убедительно выглядела и критика в адрес экономической политики Ульбрихта, то и дело появлявшаяся в печати ГДР и высказываниях ее нового руководства. Однако программа Хонеккера, судя по всему, не имела солидной материальной базы, а источники ее финансирования не были основательно просчитаны. Вскоре мы стали получать информацию, что ГДР начала потреблять намного больше, чем была в состоянии производить. Чудес в экономике не бывает. Следствием такого развития стал быстрый рост внешней задолженности ГДР, которая при Ульбрихте была минимальной. Наши осторожные предупреждения Хонеккеру действия не возымели. Он утверждал, что в современном мире кредитами не пользуются только дураки, что у ГДР имеется значительный золотовалютный резерв, что есть большие возможности увеличения экспорта за свободно конвертируемую валюту.

Вскоре, однако, оказалось, что весь прирост экспорта ГДР почти целиком идет на обслуживание кредитов, которые она успела набрать. Многие экономисты ГДР забили тревогу, но к их мнению в ЦК СЕПГ не очень прислушивались. ГДР нуждалась в поставках с Запада таких товаров, которые ей не мог предоставить Советский Союз. Поэтому и советские рекомендации действовать осторожнее тоже впечатления не производили. Получив международное признание и отрегулировав свои отношения с ФРГ, ГДР во главе с Хонеккером решила самостоятельно выходить в бурное море международной политики. В конце концов чем она была хуже той же Польши или Чехословакии? Так считали многие в окружении Л. И. Брежнева и в отделе ЦК КПСС, занимавшемся социалистическими странами. Такой подход был близок, в частности, тогдашнему секретарю ЦК КПСС К. Ф. Катушеву, который руководил этим отделом, и его заместителю Г. X. Шахназарову.

В далеком средневековье, когда тому или иному монарху для реализации своих широких замыслов не хватало денег, он нанимал себе ловких ребят, которые обещали ему сделать золото из воздуха. В XX веке искусство алхимиков не в чести. Но тем не менее спрос на ловких ребят, умеющих из якобы ничего делать деньги, по-прежнему высок, хотя все знают, что из ничего нельзя сделать что-то. Когда государство потребляет больше, чем производит, оно рано или поздно приходит к тому, что начинает торговать своими интересами, своей политикой. Ловкие политики могут лишь изобрести более или менее элегантное прикрытие для этого. Нашлись такие вскоре и в окружении Э. Хонеккера. Одним из них, безусловно, был Г. Миттаг.

В конце 1974 года нам стало известно: ГДР выработала с ФРГ первый пакет договоренностей, по которым она получала много миллионов западных марок за укрепление связей между Западным Берлином и ФРГ и расширение возможностей общения между населением обоих немецких государств. Речь шла о реконструкции шоссейных коммуникаций, уступке в пользу Западного Берлина небольших участков территории ГДР, расширении телефонных связей и т. п. Выглядело это все как очень ловкая политико-коммерческая сделка. ГДР модернизировала собственными силами свои дороги, а ФРГ платила ей за это валютой. ГДР совершенствовала свою телефонную сеть, а добрая. ФРГ опять-таки была готова заплатить за это. Впереди маячила целая серия подобных сделок: модернизация не только шоссейных, но и железных дорог, открытие дополнительных контрольно-пропускных пунктов на границе с ФРГ и расширение существующих, облегчение туристических поездок западных немцев в ГДР и посещений родственников, разрешение на направление денежных переводов и неограниченного числа почтовых посылок. Под многие из этих проектов ГДР получала от ФРГ деньги вперед, так что обратного пути у нее не было. Прежний тезис Ульбрихта о размежевании двух немецких государств был тихо похоронен. Своими действиями ГДР претендовала на то, чтобы стать пионером нормализации человеческих связей между Востоком и Западом Европы.

У А. А. Громыко этот поворот в политике наших немецких друзей сразу вызвал большие сомнения. ГДР забегала далеко вперед по сравнению с Советским Союзом и другими странами Варшавского договора, хотя ее внутренняя прочность из-за специфики национального раскола была значительно более низкой, чем у других наших союзников. Было ясно, что ФРГ, если и будет вкладывать деньги в ГДР, то лишь во имя продвижения своей политической цели развития особых внутригерманских отношений, то есть того самого «поворота путем сближения», который замышляли в 1963 году Брандт и Бар. Все, что оплачивалось ФРГ применительно к Западному Берлину, могло иметь целью лишь укрепление позиций ФРГ в этом городе, а не наоборот.

Особо настораживал и такой абсолютно новый момент в политике ГДР: весь пакет договоренностей с ФРГ был составлен без консультаций с Москвой. По сути дела, нас просто поставили перед свершившимся фактом. Если бы ГДР продолжала действовать таким образом и далее, СССР практически лишился бы каких-либо возможностей активной политики в германских делах. Все свои права и прерогативы по германскому вопросу в запале борьбы за утверждение суверенитета ГДР и ее международное признание мы отдали восточным немцам. Теперь нам хотелось кусать локти. Вернуть себе назад отданное мы не могли. Оставалось лишь читать Парижские соглашения западных держав с ФРГ, сравнивать их с нашими договорами, заключенными с ГДР, и приходить к выводу, что наши союзники вели себя куда более осмотрительно со своими немецкими друзьями, чем мы.

А. А. Громыко предпринял попытку объясниться по этому комплексу вопросов с ГДР на самом высоком уровне. Однако Хонеккер от встречи с Брежневым, узнав, о чем пойдет речь, уклонился. В Москву он прислал в январе 1975 года делегацию во главе с членом своего политбюро Г. Аксеном, отвечавшим за международные связи.

Разговор не получился. А. А. Громыко изложил сомнения советской стороны в прямой, весьма откровенной форме. Он сказал и об отрицательном мнении Генштаба по поводу намечаемых друзьями мер с точки зрения поддержания безопасности ГДР. Но что ему мог ответить Аксен, которого явно прислали затем, чтобы ничего не изменять в уже достигнутых и срочно обнародованных договоренностях? Он разводил своими коротенькими руками, обижался за недоверие советских друзей к политике ГДР, расхваливал договоренности и их выгоды для ГДР, клялся, что в германских делах всегда будет проводиться только строго скоординированная с Советским Союзом политика.

Однако ничего в новом «самостийном» курсе ГДР в делах с ФРГ не изменилось. Появлялись все новые и новые договоренности, о которых нас в лучшем случае информировали пост фактум. ГДР все шире открывалась посетителям с Запада, не имея возможностей предоставить такую же свободу передвижения своим гражданам. Постепенно западная марка становилась второй и предпочтительной валютой в ГДР, что вызывало соответствующее отношение граждан к своему государству, деньгам ГДР и производимой в ГДР продукции. Правительство ГДР наладило бойкую торговлю диссидентами, лицами, пытавшимися нелегально уйти на Запад, провалившейся агентурой ФРГ. Их пачками выдворяли из республики, получая «за голову» по нескольку десятков тысяч марок. Деморализующий эффект, который порождала эта практика в «святая святых» режима Хонеккера — органах МГБ, в комментариях не нуждается. Логика развития событий привела правительство ГДР к тому, что оно должно было сначала разрешить поездки на Запад своим пенсионерам (если убегут, то не жалко), а затем и другим гражданам, если они не являлись «носителями секретов». В числе носителей секретов оказались автоматически все те, кто составлял основу режима. Их лишили доступа к лакомому корыту с западными марками. В результате способные и энергичные люди начали сторониться работы в партийном и государственном аппарате ГДР. Обо всех этих процессах когда-нибудь расскажут сами их непосредственные участники. ГДР все глубже заглатывала золотой крючок, с которого уже не могла сорваться.

Нельзя сказать, что руководство ГДР не пыталось вырваться из все туже затягивавшейся петли с помощью, так сказать, нормальных экономических средств. Проводились многочисленные меры по реорганизации управления промышленностью, созданию новых экспортных производств, совершенствованию планирования. Хонеккер, кстати, был не так уж неправ, когда со снисходительной улыбкой взирал на первые неуклюжие попытки экономических реформ в нашей стране периода начала перестройки, которые казались нашим авторам чуть ли не новым словом в совершенствовании социалистической экономики. В основном эти наши изобретения были для ГДР пройденным этапом, за исключением таких, как передача предприятий под управление трудовых коллективов или выборность директоров. Но тупиковый характер этих v «открытий» был ясен для Хонеккера с самого начала, хотя бы исходя из югославского примера. Многопартийность при руководящей роли компартии тоже не была для ГДР новостью. Единственное из нашего опыта перестройки, что Хонеккер решительно отвергал, так это было развитие гласности. Он полагал, что в условиях экономического отставания ГДР от ФРГ безбрежная гласность будет для него самоубийственна. Большинство населения ГДР и так ежедневно смотрело западногерманское телевидение, и в руководстве СЕПГ прекрасно знали, к каким результатам это вело.

Необходимость платить по долгам толкала ГДР к расширению любыми способами своего экспорта. Она занималась перепродажей нашей нефти, дефицитного сырья, цветных металлов. Широким потоком на рынок ФРГ уходили лучшие товары ширпотреба, причем продавались они за бесценок. Крупнейшие универмаги ФРГ, Австрии, Швейцарии, Голландии были завалены текстилем, конфекцией, бельем, фарфором, часами из ГДР. Помню, как однажды в Лозанне, находясь в одном из больших магазинов, я слышал настойчивый голос продавщицы: «Мсье, покупайте эти часы. Не смотрите, что они свалены в корзину и так дешевы. Это прекрасный товар, просто он привезен из ГДР. Мы всегда продаем восточногерманские вещи дешево».

Да, восточногерманские вещи продавались только задешево. В этом, конечно, была политика. Как была политика и в том, что ни одна из поставленных в ГДР западногерманских систем оборудования никогда не обеспечивала законченного цикла производства. Зависимость от поставок из ФРГ, как правило, сохранялась. Ну а если говорить об универмагах Западной Европы, забитых товарами из ГДР, то нельзя не поражаться цинизму, с которым потом вся промышленность ГДР, входившей в первую десятку индустриальных государств мира, была объявлена полностью неконкурентоспособной и была либо закрыта, либо приватизирована за бесценок. И здесь тоже была своя политика. Конечно, выгоднее нарастить на 5—10 процентов производство на уже имеющихся мощностях в ФРГ и сбыть товар в восточных землях. Конечно, проще таким же путем занять те ниши на мировом рынке, которые образовались после исчезновения ГДР. А о благополучии населения восточных земель пусть позаботится федеральный бюджет, это дело правительства, а не деловых людей.

Но все это наступило намного позже. После разговоров с Аксеном в 1975 году предпринимались неоднократные попытки «образумить» Хонеккера. Беседы с ним, как правило, ничего не давали. Брежнев, читавший при встречах обычно заранее написанный текст, особого желания ссориться с Хонеккером не испытывал. Возможно, его сдерживали и ближайшие помощники, опасавшиеся порчи отношений с ГДР и, наверное, того, что не очень владевший тонкостями материи шеф получит аргументированный «отлуп», а затем задаст им перцу за неудачную беседу. Во всяком случае, насколько мне известно, Брежнев решился на резкий шаг лишь однажды, когда, прощаясь на аэродроме с Хонеккером, вдруг сказал ему, что не доверяет Г. Миттагу. Хонеккер просто проигнорировал это замечание.

Пытался воздействовать на Хонеккера и А. А. Громыко. Поскольку было известно, что все советские предостережения, высказанные ему, Хонеккер исправно складывает в свой сейф и на политбюро ЦК СЕПГ не докладывает, министр начал высказывать ему пожелания, чтобы наша точка зрения доводилась до сведения и других товарищей. На это первый секретарь ЦК СЕПГ отвечал, что не хотел бы «подорвать авторитет» советских товарищей в глазах своих коллег по политбюро. Намек был, что называется, «в лоб»: замечания ваши, советские товарищи, настолько глупые, что в ваших собственных интересах, чтобы о них никто не знал.

У нас, конечно, были источники информации в политбюро ЦК СЕПГ. Из этих источников мы знали, что тон высказываний Хонеккера в адрес Брежнева и Советского Союза вообще становится все более бесцеремонным и пренебрежительным. Для многих из бывших соратников Ульбрихта, да и молодых членов руководства, это было почти святотатством. Они ожидали от нас решительных контрмер. Но этих контрмер не следовало. В результате наши источники через некоторое время умолкли. Некоторые из них погибли при «странных обстоятельствах. Другие же напрямик сказали, что разговаривать на эту тему больше не будут. Поскольку советские товарищи, как видно, не хотят или не могут ничего сделать, нет и резона рисковать своим положением, а то и головой.

В результате все дело на первых порах закончилось тем, что был сменен наш тогдашний посол в Берлине М. Г. Ефремов. Как старый обкомовский секретарь, он и в ГДР действовал по принципу: в моей области всегда все в порядке. О «художествах» Хонеккера он не докладывал. На все вопросы из Москвы сообщал, что у него полный контакт и взаимопонимание с Эрихом. Правда, М. Г. Ефремов недоучитывал, что ГДР не Саратовская область. В ГДР было много советских «писателей», помимо посла. Были и члены руководства ГДР, которые по своим каналам сообщали в Москву, что Хонеккер обводит нашего посла вокруг пальца.

Поскольку Хонеккер, видимо, и сам чувствовал, что в Москве о многом знают и отнюдь не в восторге от его политики в германских делах, он сделал ловкий промежуточный ход. Заведующий международным отделом ЦК СЕПГ Марковски, находясь в Москве, в один из «веселых вечеров» пожаловался работникам ЦК КПСС, что советский посол плохо помогает ему в германских делах. У нас были склонны отнести это высказывание за счет действия винных паров. Но Марковски повторил то же самое и на следующий день уже на трезвую голову и попросил о замене посла.

М. Т. Ефремова отправили в Вену.

На его место решили вернуть П. А. Абрасимова — лучшего друга Хонеккера, когда-то немало сделавшего для его возвышения. Он и сам полагал, что сумеет повлиять на своего бывшего протеже. Но это был неосновательный расчет. Короли не любят быть вечно обязанными тем, кто когда-то способствовал их восхождению на престол.

И после возвращения в Берлин П. А. Абрасимова в политике ГДР мало что изменилось. Правда, в 1975 году был подписан с ГДР новый договор о дружбе, сотрудничестве и взаимопомощи. ГДР отозвала назад свою оговорку, сделанную в 1955 году при вступлении в Варшавский договор, о возможности выхода из этого договора в случае воссоединения. Но закулисные сделки с ФРГ продолжались, причем их содержание оберегалось от посторонних глаз обеими сторонами с такой тщательностью, которой вряд ли удостаивались самые большие секреты НАТО и Организации Варшавского договора. Секретом для непосвященных в ГДР, да и в Советском Союзе, оставалось и то, сколь натянутыми становились отношения между Москвой и Берлином.

Об этом знали буквально считанные люди. В этом я мог лично убедиться, работая с середины 1978 года в Бонне. Тогдашний постоянный представитель ГДР в ФРГ М. Коль, непосредственно участвовавший в составлении многих важнейших договоров между ГДР и ФРГ, не имел представления о столкновениях, которые у нас бывали с Берлином по поводу курса, проводившегося в германских делах Хонеккером. Вообще у меня было впечатление, что почти все деликатные дела с ФРГ делались в обход МИД ГДР и постоянного представительства ГДР в Бонне. Для этого были особые каналы и специально выделенные люди типа Шалька — Голодковского. Углядеть за их деятельностью нам стоило больших сил, да и не всегда удавалось.

В 1976–1978 годах в недрах МИД СССР во взаимодействии с КГБ и Минобороны несколько раз готовились серьезные аналитические записки, в которых давалась оценка внутреннего положения ГДР под углом зрения ее нараставшей зависимости от ФРГ и лавинообразного расширения связей двух германских государств. О своей обеспокоенности по этому поводу временами сигналили нам и соответствующие службы трех западных держав.

Не думаю, что эти документы сохранились.

А. А. Громыко и руководство КГБ подолгу читали их и возвращали авторам без комментариев. Подписывать записки и вносить на рассмотрение Политбюро ЦК КПСС начальство не хотело. А неподписанные проекты, как правило, в конце года должны были уничтожаться. Так что следов, скорее всего, больше нет.

Возникает, конечно, вопрос, почему эти записки не подписывались. В них было предсказано многое, что случилось затём в 1989 году, вплоть до прогноза, что центром кристаллизации оппозиционных сил станет, скорее всего, евангелическая церковь, а столь прочные на первый взгляд партийные и армейско-госбезопасные структуры на самом деле подвергнутся процессу быстрой эрозии. Но, подписав такую записку, тот же Громыко или Андропов должны были бы дать и ответ на вопрос: что же делать? А ответа на этот вопрос не было. Потребовать от ГДР свернуть связи с ФРГ? Но Советский Союз не смог бы возместить неизбежно возникавшие в этом случае потери, которые привели бы к снижению жизненного уровня населения ГДР. Отправить в отставку Хонеккера? Но с каждым проходившим месяцем это становилось все менее реальным, так как политбюро ЦК СЕПГ наполнялось преданными ему людьми. К тому же подобные методы действий давно нами не практиковались, да и склонить к ним все более немощного Брежнева вряд ли было бы возможно.

Кроме того, сама замена Хонеккера в реальном положении дел вряд ли бы что-либо изменила. Его преемнику пришлось бы столкнуться с такими же проблемами и взять на себя ответственность за непопулярный призыв к гражданам ГДР потуже затянуть пояса. Желающих выступить в этой роли найти было бы трудно. Надежда побудить самого Хонеккера начать корректировку своей политики, покаяться в своих ошибках и сойти со сцены, уступив место новому лидеру, была практически равна нулю. Он твердо полагал, что центр творческого марксизма перемещается из Москвы в Берлин, так как ГДР являлась наиболее благополучной в экономическом отношении из всех социалистических стран. Лозунг «Учиться у Советского Союза, значит учиться побеждать» давно никем всерьез не воспринимался и стал предметом ехидных замечаний в среде функционеров СЕПГ. Учиться у Советского Союза было нечему — ни в промышленности, ни в сельском хозяйстве, ни в идеологии. СССР был нужен ГДР как источник сырья и энергоносителей, а также как военный гарант на случай непредвиденных обстоятельств. В остальном она действовала по принципу: мы сами с усами.

Оставалось только одно — словесная воспитательная работа. Заниматься ею наши лидеры не хотели, понимая, что дело это пустое, а их личные отношения с Хонеккером от этого только усложняются. К каждому приезду Хонеккера, правда, готовились материалы, в которых содержалась более или менее обстоятельная критика его очередных изобретений в отношениях с ФРГ. Но эти материалы, как правило, не реализовывались. Исключение имело место лишь один раз. Каким-то образом наш весьма острый материал проскочил мимо «сита» Международного отдела ЦК КПСС и помощников Генерального секретаря и попал прямо в руки уже тяжело больного К. У. Черненко. Он ничтоже сумняшеся выложил его без купюр оторопевшему от неожиданности Э. Хонеккеру. Но тот быстро пришел в себя, кажется, заверил Черненко, что в ГДР все в порядке, а информацию ему дали не совсем объективную. Заодно рассказал об успехах ГДР на всех направлениях. На этом дело и кончилось.

В начале августа 1989 года, находясь в отпуске в Монголии, я был приглашен выступить перед руководящими работниками монгольского МИД. Кто-то из участников встречи вдруг спросил меня, не считаю ли я реальной опасность, что ФРГ присоединит к себе ГДР. Я ответил тогда, что опасности активных действий ФРГ по захвату ГДР нет. Опасность существованию ГДР исходит из самой ГДР. Если в силу тех или иных причин ГДР взорвется изнутри, она вполне может стать добычей ФРГ. Даже если для Бонна этот взрыв и окажется неожиданным, логика развития событий не оставит Колю иного выбора, как предпринять попытку воссоединения.

Правда, тогда я думал, что правительство ФРГ будет скорее тормозить, чем ускорять развитие событий, опасаясь вмешательства нашей армии и неизбежных последствий такого вмешательства в том числе и для продолжения многообещающего курса М. С. Горбачева в международных делах. Так, собственно, оно и было в первые недели объединительного процесса, пока в Бонне не убедились, что никакого силового вмешательства со стороны СССР не будет. Почва же для того, что произошло затем, была хорошо вспахана и обильно унавожена за годы, прошедшие после майского пленума ЦК СЕПГ 1971 года.