Основные принципы окончательного международно-правового урегулирования с Германией

С (дата) по (дата) в (место) состоялись переговоры министров иностранных дел Германской Демократической Республики и Федеративной Республики Германии с министрами иностранных дел Соединенного Королевства Великобритании и Северной Ирландии, Французской Республики, Соединенных Штатов Америки и Союза Советских Социалистических Республик, которые действовали на основании своих прав и ответственности в отношении Германии в целом и Берлина, закрепленных в соглашениях и решениях четырех держав военного и послевоенного периода, Уставе Организации Объединенных Наций и ее документах, а также получивших свое отражение в договорах Союза Советских Социалистических Республик с Германской Демократической Республикой и Соединенного Королевства Великобритании и Северной Ирландии, Французской Республики и Соединенных Штатов Америки с Федеративной Республикой Германии.

В результате переговоров были согласованы нижеследующие основные принципы окончательного мирного урегулирования с Германией, определяющие внешние условия, при выполнении которых Германская Демократическая Республика и Федеративная Республика Германии в порядке осуществления своего права на самоопределение могут создать единое немецкое государство в той форме и в тех временных рамках, которые будут сочтены ими целесообразными, и с учетом законных прав и интересов других государств, в том числе тех, которые не принимали участия в настоящих переговорах.

1. Объединенная Германия создается на территории Германской Демократической Республики, Федеративной Республики Германии и района Большого Берлина, как он был определен соглашениями Европейской Консультативной Комиссии от 12 сентября 1944 года. Ее внешними границами будут границы Германской Демократической Республики и Федеративной Республики Германии на день подписания настоящего документа. Объединенная Германия не будет иметь территориальных претензий к кому бы то ни было. Противоречащие этому конституционные и иные немецкие правовые постановления и предписания будут отменены властями объединенной Германии.

На этой основе могут быть заключены отдельные двусторонние пограничные урегулирования с теми государствами, которые этого пожелают. Это предполагает, в частности, заключение договора о незыблемости западной границы Польши по Одеру — Нейсе.

2. Объединенная Германия будет строить свою политику так, чтобы с ее территории исходил только мир. С ее территории не будет предприниматься военных действий против кого бы то ни было ни собственными силами, ни в союзе с другими государствами, исключая случаи осуществления законного права на самооборону. На ее территории не должна также иметь место военная деятельность третьих государств, направленная против кого бы то ни было.

Со своей стороны Соединенное Королевство, Французская Республика, Соединенные Штаты Америки и Союз Советских Социалистических Республик будут руководствоваться в отношении объединенной Германии тем же.

3. Вооруженные силы объединенной Германии по своей численности и вооружениям будут сокращены до уровня разумной достаточности для целей обороны и подвергнуты структурным изменениям для обеспечения неспособности к ведению наступательных действий. Эти сокращения и структурные изменения будут произведены в течение трех лет с момента создания единого германского парламента и правительства с использованием механизмов венских переговоров либо, если назначенные сроки не будут выдерживаться, независимо от этих переговоров.

В любой данный момент спустя три года после создания единого германского парламента и правительства численность германских вооруженных сил не будет превышать суммарного предела в 200–250 тыс. чел. для сухопутных, военно-воздушных и военно-морских сил.

Объединенная Германия не будет производить, иметь, получать, размещать на своей территории и передавать кому бы то ни было ядерное, химическое и биологическое оружие, а также оружие, основанное на новых физических принципах. Объединенная Германия сверх того обязуется не распоряжаться полностью или частично видами этого оружия и не участвовать в принятии решений об их применении.

4. Объединенная Германия признает законность тех мер и постановлений, которые принимались четырьмя державами в вопросах денацификации, демилитаризации и демократизации совместно или каждой в своей бывшей оккупационной зоне. Правомерность этих решений, в том числе по имущественным и земельным вопросам, не подлежит перепроверке либо пересмотру немецкими судами или другими немецкими государственными органами.

Немецкие власти будут содействовать тому, чтобы была обеспечена справедливая компенсация лицам, использовавшимся на принудительных работах в Германии в период второй мировой войны.

5. Объединенная Германия примет все меры к тому, чтобы не допустить возрождения нацистской политической идеологии, а также национал-социалистских политических партий и движений. В случае возникновения таких партий и движений их деятельность будет запрещаться.

6. Объединенная Германия обязуется обеспечить неприкосновенность мемориальных сооружений, других памятников, воздвигнутых на немецкой территории в память о жертвах, принесенных народами в деле разгрома фашизма, а также военных захоронений граждан стран антигитлеровской коалиции. Будет осуществляться уход за этими объектами.

7. Объединенная Германия подтверждает в соответствии с принципом «пакта сунт серванда» действительность всех международных договоров и соглашений, которые были заключены Германской Демократической Республикой и Федеративной Республикой Германии, на переходный период, который будет длиться пять лет с момента создания единого германского парламента и правительства. Существовавшее на момент объединения Германии фактическое положение, связанное с принадлежностью ГДР к ОВД, а ФРГ к НАТО, не будет изменяться, а компетенции ОВД и НАТО — распространяться на территории, не входившие в их сферу действия.

В течение 21 месяца с момента создания единого германского парламента и правительства будут проведены переговоры между Германией и государствами — участниками ранее заключенных договоров об уточнении, изменении либо прекращении действующих обязательства и замене их новыми на основе взаимного согласия сторон. По прекращении прав и ответственности четырех держав объединенная Германия не будет ограничена в своем праве заключать такие международные соглашения, какие она пожелает, с учетом положений настоящих основных принципов.

8. На территории объединенной Германии на протяжении переходного периода, который будет длиться не менее пяти лет со дня образования единого германского парламента и правительства, будут и далее размещаться контингенты войск Соединенного Королевства, Французской Республики, Соединенных Штатов Америки и Советского Союза. Условия их пребывания и деятельности будут определяться соглашениями, заключенными Германской Демократической Республикой и Советским Союзом и соответственно Федеративной Республикой Германии с Соединенным Королевством, Французской Республикой и Соединенными Штатами Америки.

В течение переходного периода будут проведены переговоры о глубоких сокращениях войск четырех держав в Германии на основе взаимности. По достижении германскими вооруженными силами суммарного предела, как это предусмотрено пунктом 5 настоящих основных принципов, контингенты войск четырех держав должны составлять не более 50 процентов от уровня численности этих войск на момент подписания данного документа. В дальнейшем войска четырех держав должны быть полностью выведены с территории Германии либо не превышать символического предела, согласованного с германским правительством Соединенным Королевством, Французской Республикой, Соединенными Штатами Америки и Советским Союзом каждый на двусторонней основе.

9. Контингенты войск Соединенного Королевства, Французской Республики и Соединенных Штатов Америки не будут пересекать линию, совпадающую с нынешней государственной границей между Германской Демократической Республикой и Федеративной Республикой Германии, исключая передвижения их войск из состава контингентов, размещающихся в западных секторах Берлина. Контингенты войск Советского Союза со своей стороны также не будут пересекать указанную линию.

10. Контингенты войск Федеративной Республики Германии и контингенты войск Национальной народной армии Германской Демократической Республики соответственно не будут пересекать линию, совпадающую с нынешней государственной границей между Федеративной Республикой Германии и Германской Демократической Республикой. Районы постоянной дислокации контингентов бундесвера через три года с момента подписания настоящего документа будут находиться к западу от линии Киль — Бремен — Франкфурт — Хайльбронн — Штутгарт — Констанц, а районы постоянной дислокации контингентов Национальной народной армии — к востоку от линии Росток — Лейпциг — Гера — Шляйц. Такое урегулирование будет оставаться в силе вплоть о роспуска НАТО и Варшавского договора либо до выхода Германии из этих союзов.

Без ущерба для вышеизложенного объединенная Германия может иметь пограничную охрану, полицейские формирования и таможенную службу, действующие без ограничений на всей территории страны.

11. После создания единого германского парламента и правительства режим оккупации западных секторов Берлина прекращается, все войска четырех держав покидают район Большого Берлина в течение шести месяцев. Союзнические соглашения о берлинских воздушных коридорах, берлинской контрольной зоне, порядке военного транзита по наземным коммуникациям утрачивают силу, о чем будет подписан соответствующий протокол уполномоченными на то представителями четырех держав. Расформировывается действующая в западных секторах Берлина союзническая комендатура, а также упраздняются военные миссии и другие дипломатические представительства, аккредитованные при Союзном контрольном совете в Берлине.

После этого Соединенное Королевство, Французская Республика, Соединенные Штаты Америки и Советский Союз заявят о приостановке действия Четырехстороннего соглашения от 3 сентября 1971 года, которое окончательно утратит силу в момент прекращения действия четырехсторонних прав и ответственности за Берлин и Германию в целом.

Стороны будут содействовать использованию возможностей Берлина для создания общеевропейских структур безопасности и сотрудничества, включая размещение в этом городе соответствующих органов.

12. Параллельно и в оптимальной синхронизации с процессом объединения Германии и осуществлением вышеизложенных основных принципов окончательного мирного урегулирования Германская Демократическая Республика и Федеративная Республика Германии вместе с Соединенным Королевством, Французской Республикой, Соединенными Штатами Америки и Советским Союзом, действуя совместно с другими государствами — участниками СБСЕ, будут активно способствовать дальнейшему углублению и развитию хельсинкского процесса как главного фактора стабильности в Европе. С этой целью ими будут предприняты энергичные меры по институционализации процесса СБСЕ и формированию новых интегрирующих и направленных на взаимную адаптацию структур в области политики, безопасности (включая предотвращение военной угрозы и конфликтов, уменьшение военной опасности и расширение мер доверия, осуществление контроля над вооружениями), экономики, науки и техники, экологии, прав человека и гуманитарного сотрудничества.

13. Настоящие согласованные основные принципы будут представлены совещанию глав государств и правительств, подписавших Заключительный акт в Хельсинки.

Они подлежат ратификации парламентами участвующих в их выработке государств, а после завершения процесса объединения обоих германских государств — парламентом Германии.

14. Через 21 месяц после создания парламента и правительства новой объединенной Германии состоится конференция министров иностранных дел Соединенного Королевства, Французской Республики, Соединенных Штатов Америки, Советского Союза и Германии, на которой будут рассмотрены итоги переговоров между Германией и государствами — участниками ранее заключенных договоров с ГДР и ФРГ, а также общее состояние выполнения настоящих основных принципов окончательного мирного урегулирования. Участники конференции определят после этого порядок и время подписания заключительного протокола о прекращении прав и ответственности четырех держав за Берлин и Германию в целом, а также условятся о необходимых шагах по отзыву оговорок четырех держав, сделанных при приеме в Организацию Объединенных Наций двух германских государств.

Совершено в (место) (дата), в — экземплярах, на русском, английском, французском, немецком языках, каждый из которых имеет одинаковую силу.

Подписи

Утверждение в ЦК КПСС этого документа, правда, несколько затянулось. События быстро шли вперед, подмывая нашу позицию. Основные положения переданного в Берлине нами проекта я обсуждал с политиками в Бонне еще в начале мая, не встречая особых возражений, а в ряде моментов получая и поддержку. В конце июня положение выглядело уже иначе. Во всяком случае три державы к этому моменту вполне могли прийти к выводу, что при воссоединении Германии им не потребуется поступиться ничем применительно к членству ФРГ в НАТО и пребыванию там своих войск.

По большому счету при этом в отношениях Германии с тремя державами мало что менялось. Но могли ли немцы в тот момент ставить перед собой такую задачу и входить в спор со своими союзниками в решающий час немецкой истории? Думаю, что нет. При опоре на три державы они попытались «Выбить» из нашего документа все то, что могло тяготить их, оставив остальное как бы на потом. Наш документ был встречен на Западе более чем холодно.

Помнится, как, проводя по завершении берлинской встречи пресс-конференцию, Э. А. Шеварднадзе в сердцах сказал, что три державы лишь говорят о том, что доверяют немцам. На самом деле применительно к своим отношениям с Германией они ничто не хотят менять, не желают убрать ни одного своего солдата. Радикально меняем свои отношения с Германией мы, потому что будем их строить по-новому. А иметь иностранные войска у себя в стране никому не нравится. Придет поэтому время решать этот вопрос и применительно к войскам трех держав в Германии.

Чтобы понять причину этого заявления надо вспомнить о том, что начало заседания в Берлине было обставлено церемонией торжественного демонтажа союзнического КПП «Чекпойнт Чарли» на Фридрихштрассе. Выступая на этой церемонии, Э. А. Шеварднадзе, по моему предложению, призвал поскорее вывести войска четырех держав из германской столицы. Это вызвало бурные аплодисменты собравшихся немцев, но явно не понравилось представителям западных держав.

Вечером после встречи состоялась беседа Э. А. Шеварднадзе с Дж. Бейкером в нашем посольстве-на Унтер-ден-Линден. Судя по всему, она была не из приятных. Другая сторона к этому времени твердо уверилась в том, что для нее путь к соглашению о внешних аспектах германского объединения будет довольно легкой прогулкой. Наш документ путал карты, вызывал раздражение, показывал, что интересы Советского Союза придется все же уважать и учитывать.

Э. А. Шеварднадзе после этой беседы с Дж. Бейкером был задумчив и, как казалось, расстроен. В самолете при подведении итогов он передал мне текст нашего документа и заметил: «Что от этой бумаги останется?» В этих словах я почувствовал упрек. Кроме того, чисто оптически это выглядело так, будто министр на будущее от нашего документа отмежевывается. Я ответил тогда, что кое-чем придется, конечно, пожертвовать. Иначе на переговорах не бывает. Но немало и останется. Надо только нажимать. Эдуард Амвросиевич промолчал.

Как обстояло дело в действительности, после воссоединения рассказал мне, а затем и описал в своей книге «Круглый стол с острыми углами» начальник управления планирования МИД ФРГ и бывший главный помощник Геншера Франк Эльбе. Ограничусь двумя цитатами:

«Перед обедом (18 июня 1989 года в Мюнстере. — Ю. К.) начальник штаба планирования Шеварднадзе Сергей Тарасенко отвел в сторону начальника секретариата Геншера Эльбе и передал ему записку с соображениями, выработанными штабом планирования советского МИД. Об отмене прав четырех держав лишь по истечении переходного периода времени там больше не было и речи. Эльбе переспросил, как это понимать. Не волнуйтесь, сказал Тарасенко, все будет так, как написано в этой бумаге.

Тарасенко был особенно близок к Шеварднадзе. Не было никаких сомнений в том, что он поручил ему подбросить нам те соображения, которые сам пока не хотел затрагивать на переговорах делегаций. Геншер воспринял это событие с большим удовлетворением, поскольку оно определенно выражало готовность Советов пойти на подвижки».

Это происходило за четыре дня до внесения наших предложений в Берлине. Что же касается событий в Берлине в день, когда вносился наш проект, то Эльбе рисует их так:

«В то время как Шеварднадзе излагал свой несуразный проект за столом конференции, Джим Бейкер передал своему западногерманскому коллеге записку: «Что это значит?» Геншер написал в ответ: «Показуха». Американец в знак согласия кивнул…

Шеварднадзе публично показывал, что он отмежевывается от зачитанного текста проекта договора. Он охарактеризовал его как предложение, над которым еще надо много работать и к которому есть разные варианты. В разговоре с Геншером он успокаивал своего коллегу: «Этот проект еще не последнее слово». На пресс-конференции бросалось в глаза, что Шеварднадзе и Геншер перешептывались и смеялись. Несколько позже глава боннского МИД раскрыл перед узким кругом журналистов причину веселья: он шепнул своему советскому коллеге, что процесс демократизации, видно, зашел в Советском Союзе так далеко, что перед партийным съездом, как на Западе, приходится делать жесткие заявления.

Оглядываясь назад на события в Берлине, надо признать, что неофициально переданная Тарасенко в Мюнстере записка имела свой тактический смысл. Это было успокоительное сообщение о том, что советскую позицию на переговорах в Берлине не следует принимать за чистую монету».

Комментировать эти откровения Эльбе мне трудно. Скажи он мне такое в июне 1990 года, я бы воспринял это как попытку оклеветать моего шефа. Впрочем, ничего подобного тогда Эльбе не писал и не говорил.

Стрелки будущего германского урегулирования были окончательно расставлены 14–16 июля во время визита в СССР канцлера Г. Коля и Г.-Д. Геншера. Переговоры начались в Москве с беседы с глазу на глаз между Колем и Горбачевым, беседы же в широком составе проходили на Северном Кавказе в местечке Архыз, напоенном свежайшим воздухом и залитым в те дни ярким солнцем. Шумела горная река, вода которой, по словам местных жителей, настолько чиста, что годится для заправки аккумуляторов. Эта была величественная кулиса под стать намечавшемуся принятию крупных решений.

В Архыз мы прилетели вертолетами ближе к вечеру после того, как М. С. Горбачев показал канцлеру Ставрополь — место своей прежней работы, бескрайние степи, где шла уборка хлеба, пригласил подняться на комбайн, угостил свежеиспеченным хлебом. Везде шли беседы с людьми, которые интуитивно понимали, что готовится какая-то важная договоренность с немцами. Главное, что звучало в словах людей, так это желание жить с Германией в мире, не допустить повторения страшного прошлого, создать новую основу для прочного сотрудничества. На канцлера и сопровождающих его лиц все это — и богатый привольный край, и люди, и радушие хозяев — произвело глубокое впечатление. Настроение с обеих сторон было превосходное.

Еще в ходе бесед в Москве и канцлеру, и Г.-Д. Геншеру был передан наш проект «большого» советско-германского договора. По пути из Москвы в Ставрополь делегация ФРГ внимательно читала его текст. Судя по репликам, проект нравился. Некоторые видные чиновники даже говорили, что замечаний нет и можно посоветовать канцлеру без особой доработки подписать договор. Как всегда, более осторожные сотрудники МИД ФРГ старались умерить пыл своих коллег, говоря, что «с ходу» такие документы не принимаются.

Поздно вечером по прибытии, когда немецкие гости разошлись спать, у президента прошло последнее перед переговорами совещание. В целом имелась ясность по поводу того, как мог бы выглядеть пакет урегулирований, который предстояло «зашнуровать» в Архызе. Он включал в себя целый ряд тесно связанных между собой политически и логически вопросов: основные параметры договоренности «шести», содержание «большого» советско-германского договора, дальнейшее пребывание и планомерный вывод наших войск из ГДР, тактика совместных с ФРГ действий по реализации того, о чем будет условлено. Однако многие важнейшие детали, цифры, взаимосвязи могли быть определены только завтра в конкретном обмене мнениями между руководителями обоих государств. Им предстояло принять окончательные решения. Учитывая значение проблем, Архызу явно суждено было войти в европейскую и мировую историю.

При подготовке архызской встречи на межведомственном уровне остался несогласованным один вопрос: срок пребывания наших войск в Восточной Германии. Немецкая сторона стремилась максимально сократить его, настаивая на выводе Западной группы войск в течение трех лет или даже в более короткие сроки. Министерство обороны СССР требовало не менее пяти лет. Решить этот вопрос в Москве так и не удалось. Отношения между руководством Минобороны СССР и нашим ведомством к тому времени были весьма натянутыми. В Архызе представителей наших военных не было, как, впрочем, не было и представителей бундесвера. В тот вечер президент советовался по телефону с маршалом С. Ф. Ахромеевым, который высказался в том плане, что компромиссный срок в 4 года был бы приемлем.

На следующий день договоренность была к концу дня достигнута по всем вопросам. На пресс-конференции в Железноводске М. С. Горбачев и Г. Коль подробно изложили ее основные пункты, так что архызский результат оказался как бы публично и окончательно зафиксирован обеими сторонами. Изменениям и пересмотру он не подлежал.

Не только на переговорах «2+4», но и в европейских делах возникла новая ситуация: ФРГ и СССР заранее условились, каков может быть результат обсуждения вопросов объединения Германии, каковыми станут будущие отношения этой новой Германии с СССР. Это была политическая сенсация, сигнал глубоких перемен, наступающих в раскладе сил и распределении ролей в Европе. В дипломатических кулуарах остряки заговорили о том, что формула «2+4=1+5» трансформируется в новое уравнение «2+4= 1+1».

Архыз, о котором 17 июля в Париже Э. А. Шеварднадзе проинформировал своих коллег — участников переговоров «шестерки», всеми приветствовался. Не думаю, однако, что он всем на Западе так уж и понравился. Во всяком случае класть на бумагу на переговорах «шести» то, о чем договорились с ФРГ, оказалось не столь легко. Последний спор вокруг архызских договоренностей разыгрался в Москве в ночь перед подписанием документа об окончательном урегулировании в отношении Германии 12 сентября 1990 года.

Слух о предстоящем заключении широкомасштабного советско-германского политического договора. заставил встрепенуться многих в Европе. Вскоре после этого возникла идея заключения советско-французского, советско-итальянского, а затем и советско-испанского договоров. Особенно засуетились французы. Коль скоро речь пошла о новом политическом договоре с СССР, они обязательно хотели быть «первее» немцев. И наша сторона, и немцы приветствовали развитие событий в таком направлении. Советско-германский договор не должен был быть чем-то исключительным, противостоящим отношениям с другими странами. Не в этом была его цель. Речь шла о строительстве новой Европы.

В условиях нараставшей в стране критики нашей внешней политики по поводу потерь прежних позиций в Восточной Европе и эрозии Варшавского договора важно было получить встречный сигнал готовности Запада начать трансформацию НАТО, коренным образом пересмотреть отношения североатлантического альянса и его членов с Восточной Европой.

Э. А. Шеварднадзе настойчиво ставил этот вопрос в контактах со своими западными собеседниками и был весьма удовлетворен, когда лондонская сессия НАТО выразила готовность не рассматривать Советский Союз и другие восточноевропейские страны в качестве противников, заявила о намерении изменить стратегию блока. Открывалась возможность подписания декларации о новых отношениях между странами НАТО и Варшавского договора, которая должна была стать существенным вкладом в систему решений по формированию новой ситуации в Европе. Готовился мощный аккорд: подписание венских договоренностей по сокращению обычных вооружений и о мерах доверия в Европе, политической хартии новой Европы, документа о новых отношениях между НАТО и Варшавским договором, причем все это так или иначе по времени и политическому смыслу должно было быть увязано с германским урегулированием, системой крупных весомых договоров СССР с ведущими европейскими странами.

В этом плане существенными вехами стали визит в Москву генерального секретаря НАТО М. Вернера и затем, с интервалом в несколько дней, председателя Комиссии европейских сообществ Ж. Делора.

Вернера я знал по Бонну мало, но зато с его женой в те времена поддерживала неплохие отношения моя жена. По его приезде в Москву контакт быстро сложился, тем более что Вернер активно сочувствовал всем происходящим в нашей политике переменам, поддерживал намечавшийся поворот в советско-германских отношениях. Сам по себе приезд высшего представителя НАТО в СССР был сенсацией для своего времени. Но, кроме того, этот визит нес и существенную политическую нагрузку. Развитие отношений с НАТО в последующие месяцы, правда, не пошло так, как об этом договаривались обе стороны. Мешали наши внутриполитические неурядицы, нараставшие сложности в делах с Варшавским договором. Но кое-что для развития отношений с НАТО сделать все же удалось, и, в частности, была надежда, что дальнейшие шаги в этом направлении встретят поддержку в штаб-квартире НАТО в Брюсселе. В этом я мог убедиться, беседуя с М. Вернером в конце 1990 года в Брюсселе, а затем в апреле 1991 года в Праге.

Беседа ныне уже покойного М. Вернера с нашим министром 14 июня 1990 года в особняке МИД СССР на улице А. Толстого была примечательна во всех отношениях. Генеральный секретарь НАТО прямо говорил о необходимости преодолеть конфронтацию и установить тесные отношения. НАТО должна была, по его мнению, получить другое содержание и цели. Он высказался за новую архитектуру сотрудничества, в которой США и СССР играли бы по-прежнему важную роль, но в которой нашли бы себе подобающее место все суверенные государства. Некоторые рассуждают, заметил тогда М. Вернер, что не следует включать СССР в эту архитектуру безопасности. Но это неумная и даже оскорбительная постановка вопроса, так как без СССР не может быть новой Европы безопасности и сотрудничества. Она либо будет включать Советский Союз, либо ее не будет. Тогда авторитет СССР был еще очень высок.

Выход из состояния конфронтации наш «главный противник» видел в продолжении разоружения и отказе всех государств от физической способности к нападению, переходе к политическому, экономическому и со временем даже к военному сотрудничеству. Лондонская декларация — это не только слова и намерения, это будущие дела и решения, которые должны улучшить безопасность обеих сторон, заверял он.

Разумеется, все это встречало активную поддержку с нашей стороны. Министр развил тогда концепцию содержания возможной декларации об отношениях государств НАТО и Варшавского договора. Ее основными элементами были такие положения, как отказ рассматривать друг друга как противников, неприменение силы первыми, незыблемость границ, воздержание от угрозы силой или ее применения, неоказание любой стране, первой применившей силу, военной, экономической и другой помощи, обязательство строить отношения на основе добрососедства, готовность способствовать созданию общеевропейских структур, осуществить трансформацию своих союзов, шаги по реальному сокращению вооружений, уменьшение роли ядерного оружия в военных доктринах и военной деятельности, установление регулярных связей между обоими союзами, аккредитация дипломатических представителей, активные контакты по военной линии и т. д. Многое из этого вошло затем в парижский документ. Эта программа могла быть ориентиром в развитии отношений с НАТО на предстоящий период, если, разумеется, обстоятельства позволили бы это.

Конструктивно прошла беседа М. Вернера и с Президентом СССР. Вернер передал ему приглашение нанести официальный визит в штаб-квартиру НАТО и выступить перед высшими представителями стран — членов этой организации. Предполагалось сделать это еще до конца года. Приглашение было принято, но реализовать его затем не представилось возможным.

Важным этапом нашего сближения с Западной Европой был приезд в Москву и Делора 19 июля 1990 года. Он был у М. С. Горбачева, а затем имел подробную беседу с Э. А. Шеварднадзе. Формирование наших будущих отношений с Европейским Союзом должно было стать одной из доминант советской европейской политики. Надо было смотреть в будущее, в котором ясно просматривались контуры не только единого внутреннего рынка двенадцати стран ЕС, но и вполне реальная перспектива государственной, политической и военной интеграции этой группы государств, по своему совокупному потенциалу не только не уступающих США, но и во многом превосходящих их. Вместе с тем состояние наших связей с Европейским Союзом было близко к зачаточному, особенно это относилось к политическим аспектам сотрудничества. Да и экономические дела, в общем, сводились к договоренности о взаимном признании и установлении официальных отношений. А на первый план в европейской политике уже выходила проблема образования единого экономического пространства, преодоления сложившейся в прежние годы взаимной отчужденности, объединения усилий вокруг крупных проектов общеевропейской значимости. Иначе лозунг общего европейского дома рисковал остаться благим пожеланием, а Советскому Союзу грозила опасность пребывать за воротами европейских интеграционных структур еще много-много лет.

Беседа с Делором была насыщенной, не простой. Надо было убедить его в необходимости перевода отношений ЕС с СССР на качественно новую ступень. Этого требовали те глубокие перемены, которые происходили в Европе. Э. А. Шеварднадзе подчеркивал, что подачек мы не просим. Надо совместно решать главную задачу — обеспечить необходимые условия для стабильного, мирного развития в Европе. До последнего времени нарастало военное противостояние, а люди все же спали спокойно. Сейчас же развиваются позитивные процессы, конфронтация уходит на задний план, а достаточных гарантий безопасности нет. Надо поэтому действовать, и действовать решительно. В этом плане мы хотим резкой активизации сотрудничества с ЕС.

Делор эту мысль хорошо воспринял и подхватил. Он рассказал о планах действий стран ЕС в связи с предстоящим объединением Германии, о необходимости принять меры для того, чтобы по возможности оградить и сохранить многолетние связи экономик ГДР и СССР, о намерении ЕС серьезно заняться изучением вопроса о путях содействия нашей экономической реформе. Стратегическая цель при этом — подготовить органичное включение советской экономики в мировую.

Была достигнута договоренность о том, что руководство Комиссии европейских сообществ использует для этого все существующие возможности, вытекающие из договоренностей с СССР, а также постарается изыскать новые, чтобы обеспечить базу для подключения или вовлечения СССР в строительство европейского экономического пространства.

Пока же, однако, ЕС до конца года собирались оформить новые договорные отношения с Венгрией, Польшей и Чехо-Словакией. Соответствующие шаги в отношении стран — членов ЕАСТ планировалось провести до конца 1991 года.

Хотя Комиссия ЕС и планировала оказать странам СЭВ, прежде всего Венгрии и Польше, помощь на 10 млрд долларов, обращали на себя внимание настойчивые призывы Делора по возможности сохранить и продолжить сотрудничество в рамках СЭВ. Этому сотрудничеству, говорил он, 40 лет. Есть сложившееся разделение труда, живая, разветвленная ткань связей. Нельзя изменить ее за один день. Нельзя вдруг повернуть этот экономический колосс на другой курс и с нуля выстроить новые валютные взаимоотношения. На Западе сложился ЕС, а на Востоке есть другая особая система сотрудничества. Не торопитесь, не пытайтесь строить на песке, говорил он.

Предупреждение было своевременное. Но его никто не хотел слушать ни у нас, ни в столицах наших восточноевропейских союзников. Мы решительно переходили на расчеты в свободной валюте. Решение Совмина СССР было принято и начинало выполняться. Последствия, причем сокрушительные, вскоре дали о себе знать.

Несмотря на огромную занятость германскими делами и приближение парижского саммита, министр то и дело напоминал о том, что мы мало занимаемся восточноевропейскими государствами, «забыли» о них. Делал он это ненавязчиво, но в результате в душе оставалось чувство вины и мысль, что надо поскорее найти способ поправить положение.

Потому, когда Э. А. Шеварднадзе заговорил о необходимости возобновить наши отношения с Албанией, я воспринял это с энтузиазмом. Вопрос давно назрел и не был связан с кучей почти не разрешимых проблем, которые образовались в наших отношениях с другими странами восточной и юго-восточной Европы. Албанцы подавали соответствующие сигналы через наши посольства в Белграде и Софии. Министр считал, что надо прямо ехать в Албанию и решать вопрос на месте. Я несколько колебался, так как полной ясности относительно вопросов, которые могли поставить албанцы по поводу последствий одностороннего разрыва нами дипломатических отношений с НРА тридцать лет тому назад, у нас все же не было. Изучение документов наших отношений однозначного ответа на этот вопрос не давало. Вести переговоры в Тиране, откуда не было шифросвязи с Москвой, было неудобно. Возвращаться с пустыми руками не хотелось.

В конце концов решили начать на нейтральной территории — в Софии. Туда я и отправился с группой наших экспертов во главе с заместителем заведующего 5-м Европейским отделом МИД О. К. Воронковым. Албанскую делегацию возглавлял советник президента Али директор института международных отношений проф. С. Лазри. Переговоры пошли быстро. Мы подготовили текст документа о возобновлении дипотношений. Но, как я и предвидел, подписать документ профессор Лазри без доклада руководству не мог. Попросил он также выяснить вопрос: можем ли мы воздержаться на взаимной основе от предъявления друг другу каких-либо финансово-имущественных претензий, чтобы не начинать вновь со взаимных упреков и выяснения того, кто был прав, а кто виноват.

В конце июля мы вылетели через Будапешт в Тирану, имея подтверждение албанцев, что все согласовано и препятствий к восстановлению дипотношений больше нет. Летели мы в запретную для нас столько десятилетий страну с жгучим интересом и добрыми чувствами. Мы сознавали вину за то, как обошлись у нас в свое время с этим маленьким, но гордым народом, радовались тому, что теперь дела повернутся к лучшему. К тому же проф. Лазри еще в Софии убедительно пояснил, что Албания стоит на пороге глубоких реформ и тщательно изучает опыт нашей перестройки. — Президент Р. Алия считал невозможным сохранение прежнего режима, свирепость которого стала притчей во языцех и на Балканах, и в Европе в целом.

В Албании нас встретили очень приветливо. Поселились мы в отеле «Дайти», предназначавшемся, как видно, для высоких делегаций и иностранных гостей. Был этот отель и местом встреч местного небольшого дипкорпуса. В Тиране стояла страшная жара и духота, облегчить которую не могли даже постоянно работавшие кондиционеры.

Днем мы ездили на всякого рода переговоры и встречи, предшествовавшие подписанию документа. Вечером могли знакомиться с Тираной, чем-то напоминавшей мне наши южные города. Хотя незадолго до нашего приезда в ряд иностранных посольств в Тиране проникли большие группы албанцев, которые, как и граждане ГДР в 1989 году, требовали разрешить им выезд в западные страны, обстановка в городе в целом была спокойная. С наступлением сумерек центр города наполнялся людьми, которые обменивались новостями, поглощали массу мороженого и прохладительных напитков и, в общем, выходили вечером в город, как когда-то это было и у нас, чтобы на людей посмотреть и себя показать. Мирный ландшафт нарушался, однако, большим количеством охранников в форме и в штатском, изнывавших от скуки буквально у каждого официального здания и всем своим видом напоминавших, что в этой стране баловаться не рекомендуется.

Гостеприимные албанские хозяева свозили нас в воскресенье в морской курортный городок Дуррес, расположенный неподалеку дворец короля, посетили мы и музей легендарного Скандербега в Круе, а также выставку достижений албанского хозяйства. Бросилось в глаза, что, несмотря на трудный период наших отношений, несмотря на преследование всего, что было связано с «советским ревизионизмом», в Албании было живо знание русского языка, особенно среди интеллигенции. Основные библиотечные фонды в албанских учебных заведениях были скомплектованы в свое время за счет советской литературы. Так это и осталось. При всей неприязни Э. Ходжи к Москве средств на покупку другой иностранной литературы у Албании не было. Вот и сохранился там живым русский язык.

В Тиране было много политических бесед. Речь шла, конечно, не только о путях развития двусторонних отношений, особенно в экономической и научно-технической областях. Албанцы возлагали на нас немало надежд в плане реконструкции предприятий, построенных ранее при нашем техническом содействии, возобновления морских и воздушных транспортных связей, разработки полезных ископаемых. Все это должно было стать предметом подробных переговоров соответствующих министерств.

Произошел обмен мнениями и по вопросам подключения Албании к процессу СБСЕ, перспектив строительства новой Европы, положения на Балканах. В Тиране я впервые почувствовал и острый, как гвоздь, югославский вопрос. Мои собеседники: и проф. Лазри, и бывший однокашник по институту заместитель министра иностранных дел Сократ Пляка — обращали внимание на неизбежность обострения межнациональных конфликтов в СФРЮ, угрозу распада югославского государства, настойчиво и остро ставили вопрос о косовских албанцах. Они ничего не просили. Они только объясняли свое видение ситуации и предупреждали о надвигающемся кризисе.

Должен сказать, что здесь я буквально физически ощутил, что Балканы вполне заслуженно носят название порохового погреба Европы. И понял, что безопасность Европы отнюдь не стала одномерной и вряд ли может быть обеспечена только путем развертывания общеевропейского процесса. Тот, кто хочет иметь стабильную Европу, должен выстраивать систему двойных, тройных и четверных страховок и перестраховок — двусторонних, региональных, общеевропейских — и, главное, не забывать, что родившиеся во глубине веков стойкие очаги конфликтов и противоречий с помощью одного нового мышления и признания верховенства общечеловеческих ценностей вряд ли могут быть поставлены под эффективный контроль, не говоря уже об их полном устранении.

30 июля 1990 года мы подписали заявление о нормализации отношений между СССР и Албанией и вылетели в Москву. Поездка в Албанию закончилась для меня страшной простудой. Сказались жара и купание в удивительно холодной воде Адриатического моря.

При начале переговоров «2+4» было условлено, что встречи министров иностранных дел должны были проходить поочередно в столицах государств-участников. После встречи 17 июля в Париже очередь была за Москвой. Архызские переговоры создали предпосылки для того, чтобы московский тур переговоров, назначенный на 12 сентября, мог стать последним и встречи в Вашингтоне и Лондоне не потребовались бы.

За это активно выступили немцы, которые все определеннее нацеливались завершить процесс воссоединения не к концу года, а в начале октября. Но объединяться, не имея договора об окончательном урегулировании с Германией, им явно не хотелось. Возникла бы единая Германия, но в старой системе международно-правовых координат. Вопрос о четырехсторонних правах и ответственности не был бы решен, как не были бы решены вопросы об иностранных войсках, военно-политическом статусе территории ГДР и т. д. На переговорах «2+4» обстановка могла непредсказуемо измениться. Во всяком случае в Бонне опасались, как бы при таком варианте развития событий дела не затянулись.

Для нас затяжка была бы также связана с определенным риском. Правда, наши соображения при этом были несколько иными. Отсрочить сам акт объединения было практически невозможно. Но кто знал, как поведут себя на переговорах немцы, после того как решат главную для себя задачу воссоединения? Кто знал, в какую сторону после этого повернут на переговорах представители трех держав? Не будет ли размыта архызская договоренность? В каком положении окажутся наши войска, если не определить условия их пребывания, деятельности и финансирования? Как будет выглядеть большой советско-германский договор, если не составить его сейчас, «по свежим следам»? Надо было ковать железо, пока оно еще горячо.

Решающее значение в определении плана дальнейших действий имела встреча нашего министра с Геншером 17 августа. Обе стороны были единого мнения, что процесс объединения идет быстрее, чем это первоначально ожидалось. Это требовало ускорить согласование всех вопросов в духе тех договоренностей, которые были достигнуты на Северном Кавказе. Было условлено закончить 12 сентября в Москве работу над документом «2+4» и подписать его. В предстоящий период предстояло включить в документ об окончательном урегулировании в отношении Германии все, что, как выразился Геншер, «должно было быть в этом документе». Остальные вопросы должны были уйти в двусторонние советско-германские договоренности.

Это требовало быстрых, динамичных действий. Договорились, что я вместе с А. П. Бондаренко в ближайшее время подъеду в Бонн для консультаций с статс-секретарем МИД ФРГ Д. Каструпом, чтобы определиться с текстом «большого» советско-германского договора и досогласовать ряд вопросов документа «шести». Надо было начинать самую плотную работу и по согласованию договора об условиях дальнейшего пребывания и вывода наших войск, а также так называемого переходного соглашения, призванного отрегулировать имущественно-финансовую сторону дела и решить вопрос о строительстве в СССР жилья для выводимых из ГДР советских военнослужащих.

Переговоры по договору о войсках должны были вести с обеих сторон министры иностранных дел вместе с военными, переходным же соглашением, то есть имуществом и деньгами, было поручено заниматься министерству финансов ФРГ и нашему МВЭС. Курировал их тогдашний заместитель председателя Совета Министров СССР С. А. Ситарян. Геншер сообщил также о согласии выработать в дополнение к советско-германскому политическому договору купномасштабный договор об экономическом сотрудничестве. Готовил его министр Экономики ФРГ Хаусман.

Дружественная, открытая атмосфера встречи не означала, однако, что дело обходилось без разногласий и дискуссий, носивших порой весьма жесткий характер. Это диктовалось характером вопросов и воспринималось всеми участниками как вещь естественная.

Немецкая сторона давала понять, что не хотела бы формулировать обязательство о верхнем пределе численности вооруженных сил Германии и об отказе от ядерного, химического и биологического оружия как статью договора об окончательном урегулировании, подписываемого немцами и четырьмя великими державами. При этом приводились известные доводы, что договор не должен носить дискриминирующего Германию характера. Поэтому Г.-Д. Геншер выдвигал идею, что ФРГ вместе или по договоренности с ГДР выступит с заявлением о численности немецких войск на переговорах в Вене, а по отказу от оружия массового уничтожения — в Женеве. Эти заявления могли бы, на его взгляд, быть приложены к документу «2+4», но в текст документа не входить.

Разумеется, такая схема решения вопроса вызывала отрицательное отношение с нашей стороны. Вместо прямых обязательств ФРГ и ГДР, принятых в связи с воссоединением от имени единой Германии и на бессрочной основе, получалась отсылка к односторонним заявлениям немцев, сделанным перед иным кругом участников, в ином политико-юридическом контексте и в привязке к системе обязательств, не имеющей отношения к решению вопросов военно-политического статуса будущей Германии.

Была к тому же бесспорная политическая взаимосвязь между вопросом о верхнем пределе армии Германии, ее отказом от средств массового уничтожения и нашим согласием вывести советские войска с территории восточных земель в обусловленные сроки.

Однако, признавая это, немецкая сторона хитрила и никак не была готова согласиться, чтобы мы поступили в этом вопросе аналогичным с ней образом: сделать, скажем, в Вене одностороннее заявление о том, что собираемся в определенный срок вывести свои войска из Германии, попросить зачесть этот шаг нам как вклад в будущие договоренности о сокращении вооруженных сил в Европе и приобщить затем это заявление, как и немцы, к документу «2+4».

По этому вопросу нам с Каструпом еще предстояло не раз серьезно поспорить. В конце Концов дело, однако, решилось на взаимоприемлемой основе. Позитивную роль при этом сыграла французская дипломатия и лично Р. Дюма, сумевший мягко, но решительно настоять на том, чтобы военно-политические постановления, касающиеся будущей армии и вооружений Германии, были оформлены четко и в достаточно обязующей форме.

Другим сложным для нас вопросом была идея Г,-Д. Геншера приостановить действие четырехсторонних прав и ответственности сразу после подписания договоренности «2+4», не дожидаясь ратификации этого документа. Между подписанием и ратификацией неизбежно должна была возникнуть пауза, продолжительность которой была трудно предсказуема. Геншер не хотел, чтобы в этот период Германия имела лишь ограниченный суверенитет. Возможно, он думал при этом и еще о некоторых моментах, которые, однако, не называл.

Для нас это создавало целый ряд проблем. Можно ли заявлять о приостановке четырехсторонних прав и ответственности, не получив на это формального согласия Верховного Совета? Потсдамское соглашение, правда, нашим парламентом не ратифицировалось, но вопрос этот оставался по меньшей мере юридически не до конца ясным. Геншер говорил, что приостановка своих прав могла бы быть взята Советским Союзом и назад в крайнем случае. Но и это было отнюдь не бесспорным, так как приостановка была бы следствием коллективной договоренности всех четырех держав, выйти из которой было бы практически невозможно без нового согласия всех ее участников. Во всяком случае нам не удавалось это сделать с четырехсторонними соглашениями и решениями на протяжении всех долгих лет «холодной войны», сколько ни старался Сталин, а затем Хрущев. И, наконец, главное: в случае приостановки четырехсторонних прав и ответственности исчезала юридическая основа дальнейшего пребывания Западной группы войск в Германии, а нового договора с немцами о наших войсках еще не было даже в проекте.

Наш министр предложил поэтому вести дело к скорейшей ратификации документа «2+4» и форсировать переговоры по советским войскам. Он пояснил и причины такого нашего подхода. Но выяснилось, что ФРГ уже имеет принципиальную договоренность с тремя державами о приостановке четырехсторонних прав и ответственности за Германию и Берлин. Нам довольно прозрачно намекали, что СССР может остаться в этом вопросе в одиночестве, что было бы «нехорошо». Говорили также, что приостановка четырехсторонних прав и ответственности затронет не только СССР. Реально этими правами СССР давно не пользуется. С «повисшими же ушами» будут ходить прежде всего союзники в Западном Берлине, считавшиеся там верховной властью.

Был разговор также о проекте советско-германского политического договора. Наш проект, переданный немцам во время поездки на Северный Кавказ, теперь получил у Геншера положительную оценку только за его «общий тон». Было обещано передать нам встречный немецкий проект на следующей неделе. Г.-Д. Геншер выразил уверенность в том, что удастся своевременно договориться по формулировкам с тем, чтобы к 12 сентября канцлер смог послать Президенту СССР письмо, в котором было бы подтверждено основное содержание будущего документа.

Мы к тому времени знали, что проект договора подвергается в МИД ФРГ существенной переработке в соответствии с долголетним и неоднократно опробованным ранее рецептом: переписать в другом порядке еще раз то, что было подписано с Советским Союзом ранее, по возможности не создавая принципиально новых обязательств и не вызывая возможных упреков и подозрений союзников. На сей раз переписывалась декларация 1989 года с добавкой некоторых формулировок Московского договора и соглашений о долгосрочном экономическом сотрудничестве.

Поэтому Э. А. Шеварднадзе прямо сказал, что нам известно о том, что ряд пунктов нашего проекта вызвал в Бонне беспокойство в связи с обязательствами ФРГ в рамках НАТО. Но сейчас новая обстановка. Мы исходим из того, что отношения стран Варшавского договора со странами НАТО меняются в принципиальном плане. Если ориентироваться на это, то надо понимать, что противостояние должно прекратиться. Во всяком случае будущий широкомасштабный советско-германский договор должен быть новым словом и новым этапом в наших отношениях. В свою очередь, договор будет влиять на углубление позитивных процессов в Европе.

В этот день по настоянию нашего Генштаба мы поставили перед немцами и вопрос о том, что к 4-летнему сроку вывода наших войск из ГДР надо бы добавить еще один год для завершения вывоза военного имущества. Реакция, как и ожидалось, была отрицательной.

Г.-Д. Геншер предлагал не отягощать новый этап советско-германских отношений неопределенностями. Он доказывал, что вывод войск будет осуществляться, конечно же, целыми частями и соединениями, причем уходить они будут, забирая все свое имущество. Нельзя, мол, представить себе, чтобы войска повсюду равномерно сокращались сначала на 10, потом на 20, потом на 30 и т. д. процентов, а затем пришлось бы еще год вывозить оставшееся от них имущество.

Он выразил готовность принять все меры для финансового и иного содействия выводу войск и обеспечению их нормальных отношений с немецким окружением. Именно тогда родилась идея совместного посещения министрами иностранных дел гарнизонов советских войск и выступлений перед ними. В то же время он ясно давал понять, что такая линия немецких властей имеет свои пределы во времени, повторяя, что не следует растягивать срок вывода больше чем на 3–4 года.

В кулуарах наши немецкие коллеги говорили нам, что советским войскам будет трудно адаптироваться к новым условиям, что неизбежно будут возникать многочисленные сложности, может начаться разложение, спекуляция, трения с населением. Держать эту взрывоопасную ситуацию под контролем будет нелегко обеим сторонам, и проблема войск может оказаться острым политическим раздражителем для советско-германских отношений в самом скором времени.

Во всем этом было немало правды. Но мы объективно не были готовы к быстрому выводу войск. Наших людей некуда было селить, программа обустройства на новых местах отсутствовала. Печальный опыт вывода наших войск из Венгрии и Чехо-Словакии предупреждал против каких-либо уступок немцам в этом вопросе по сравнению с тем, что было согласовано в Архызе.

25 августа в подмосковном особняке МИД СССР в Мещерино начались переговоры по вопросу пребывания и предстоящего вывода наших войск из ГДР. Главой нашей делегации был назначен мой старый друг и опытный германист В. А. Коптельцев, вернувшийся незадолго до этого на работу в МИД СССР из Международного отдела ЦК КПСС, где он вел вопросы ГДР и Польши. С В. А. Коптельцевым я начинал работу еще в молодые годы в Берлине. Для него тогда это была вторая загранкомандировка, куда он был направлен, имея опыт работы в Бонне и в центральном аппарате. Коптельцев, знаток немецкого языка, неоднократно переводил Н. С. Хрущева. С тех пор он сложился как сильный, знающий и волевой работник. Министр охотно дал согласие на его переход в МИД СССР, чтобы поручить ему ведение переговоров по выводу наших войск.

Одновременно в МВЭС СССР начались переговоры по так называемому переходному соглашению, в контексте которого должны были решаться имущественно-финансовые вопросы, такие, как платежи на содержание наших войск, дотации на транспортные расходы, а также порядок реализации программы строительства в СССР жилья для наших военнослужащих.

27—28 августа в Бонне прошли наши рабочие консультации с Д. Каструпом. В их ходе были «развязаны» многие вопросы. Текст соглашения «2+4» все более расчищался. Мы дали согласие на предложенный немцами текст их заявления на венских переговорах об уровне вооруженных сил объединенной Германии при том, однако, понимании, что это заявление войдет в текст документа об окончательном урегулировании в отношении Германии вместе с фразой, что оно принимается к сведению, то есть одобряется четырьмя державами. Удалось установить также связь между обязательством немецкой стороны сократить свою армию до 370 тыс. человек за 3–4 года и выполнением нами обязательства о выводе советских войск с территории ГДР. Продвинулись мы и в решении вопроса о включении в документ «шестерки» заявления немецкой стороны об отказе от оружия массового уничтожения.

Продуктивно прошел также обмен мнениями по таким немаловажным вопросам, как сохранность наших мемориальных сооружений и военных захоронений в Германии, признание объединенной Германией законности мер четырех держав в 1945–1949 годах в связи с денацификацией, демилитаризацией, а также по имущественным и земельным вопросам. Было согласовано также, что в связи с договором «шести» немецкая сторона найдет возможности подтвердить положения своей конституции и законов, воспрещающих возрождение нацистской идеологии и тоталитарных движений. Интенсивное обсуждение вопроса о том, что должно быть обеспечено правопреемство Германии в отношении договоров, ранее заключенных ГДР, и что они в любом случае не могут отменяться в одностороннем порядке, закончилось договоренностью об обмене письмами на этот счет между министрами иностранных дел.

Переговоры «2+4» выходили, таким образом, на финишную прямую. Было решено окончательно отработать текст документа «шести» на заседании экспертов в Берлине 4 сентября и вести переговоры «до победного конца».

Довольно сложно пошел разговор о, «большом» советско-германском договоре. Переданный, наконец, западными немцами нашему посольству в Бонне 28 августа их встречный проект сильно отличался от нашего. Прежде всего были существенно ослаблены положения, касавшиеся вопросов безопасности. Они были сведены к повторению обязательства (со ссылкой на Устав ООН и хельсинкский Заключительный акт) о неприменении силы, обещанию решать спорные вопросы исключительно мирными средствами и не применять никакого оружия, исключая случаи индивидуальной и коллективной самообороны.

По существу, такая запись в договоре по вопросам безопасности не создавала качественно новой правовой ситуации в отношениях между СССР и Германией. Наши предложения, изложенные в тексте проекта договора от 15 июля, не предпринимать каких-либо действий, которые бы представляли угрозу безопасности для другой стороны, запретить использование территории одного участника договора для агрессивных действий против другого или кого бы то ни было в Европе, не оказывать помощи агрессору в случае, если одна из сторон станет объектом нападения, в западногерманском проекте отсутствовали. Снято было также выдвинутое нами положение о построении вооруженных сил в соответствии с принципом оборонной достаточности.

Значительно сокращена была та часть предложений нашего проекта, которая преследовала цель создать преференциальные условия экономического, финансового, научно-технического сотрудничества. Не говорилось, в частности, о взаимодействии в таких важных областях, как коммерческое использование космоса, энергетика, транспорт. Вместе с тем сильно выпячивались вопросы стимулирования этнических немцев в местах их проживания в СССР.

Д. Каструп всегда был нелегким партнером. Уверен, что то же самое он думал и про меня. Но это не мешало нам хорошо понимать друг друга. Оба мы отстаивали интересы своих государств, поэтому уважали позиции друг друга, но в то же время сознавали настоятельную необходимость сочетать и совмещать эти интересы, не погрязнув в спорах вокруг частностей. После нескольких часов жесткого разговора Д. Каструп показал свои резервы. Я сделал то же самое. В результате первая наиболее существенная с точки зрения политики и безопасности половина договора была согласована. Остальные статьи в последующие дни успешно были согласованы нашим послом в ФРГ В. П. Тереховым.

Рождение «большого» советско-германского договора состоялось. Это позволило пересмотреть прежнюю договоренность о том, что к 12 сентября канцлер Г. Коль направит М. С. Горбачеву письмо с изложением основного содержания будущего договора, как бы подтверждая готовность и обязательство его заключить после объединения Германии. После рассмотрения подготовленного проекта в Москве и Бонне было принято решение парафировать договор 13 сентября сразу вслед за подписанием документа об окончательном урегулировании в отношении Германии. Свершившиеся факты всегда надежнее, чем намерение их совершить. Последующие события подтвердили правильность таких действий.

В Москве тем временем разворачивалась подготовка к встрече министров иностранных дел «шестерки». В Бонне, Берлине, Париже механизм организации таких встреч работал как часы. Московская встреча должна была стать завершающей. Здесь должна-была твориться история. Нельзя было ударить лицом в грязь.

Вместе с тем организационные вопросы в связи с предстоящей встречей «шестерки» доставляли немало головной боли. В Москве ведь и по сей день нет чего-либо похожего на современный центр международных конгрессов со всеми необходимыми инфраструктурами. Добавьте сюда прогрессировавший день ото дня бедлам в вопросах снабжения, размещения, организации связи, транспорта и т. д. Особенно полагаться на кого-либо в этих условиях не приходилось. Надо было делать ставку на свой аппарат. Я поручил все оргвопросы начальнику своего секретариата М. Е. Тимошкину и не ошибся. Он с этим непростым делом справился. Встреча 12 сентября прошла без накладок.

Как водится, перед подписанием важных документов нередко находятся охотники в последний момент подправить баланс в свою пользу. Расчет при этом простой: авось кто-то дрогнет, махнет рукой и не станет ссориться, лишь бы не откладывать объявленное торжественное мероприятие. Особенно эффективной эта методика действий считается в отношении той стороны, которая является хозяйкой мероприятия. Уж ей-то придется в любом случае «подсуетиться», чтобы не быть виновной в его неудачном исходе. Эти уловки стары как мир, но тем не менее, видимо, вновь и вновь представляются соблазнительными.

Вечером 11 октября на встрече экспертов «шестерки» при последнем прохождении текста окончательного урегулирования в отношении Германии вдруг стали возникать все новые шероховатости применительно к формулировкам, касавшимся военно-политического статуса территории ГДР. Как известно, в Архызе было договорено, что на этой территории в период пребывания там советских войск не будет интегрированных в НАТО частей бундесвера, а смогут размещаться лишь немецкие территориальные войска. После ухода наших войск бундесвер сможет размещаться в восточных землях Германии, но без носителей ядерного оружия. Иностранные же войска не должны быть на территории ГДР, не должно там быть и их ядерного оружия.

Вечером 11 октября оказалось, однако, что пониманию трех держав больше отвечало бы такое положение, при котором их войска имели бы право входить на территорию Восточной Германии, например, для проведения там маневров. Попытки урезонить наших партнеров встретили жесткое сопротивление англичан, которых с разной степенью активности, но поддерживали некоторые другие участники. Попытка оказать нажим «под занавес» была настолько откровенной, что я счел за благо прекратить заседание и констатировать, что документ, предназначенный к подписанию, остается несогласованным.

Хотя было довольно поздно, пришлось беспокоить министра. Его реакция были молниеносной: в таком случае надо еще больше обострить ситуацию. Надо сообщить всем министрам, что назначенное на завтра заседание в обусловленный час не откроется и пока неизвестно, когда оно состоится вообще. Сказать, что, наверное, будет встреча министров, но официального заседания не будет, пока не будет решен спорный вопрос. Пусть наши коллеги объясняют печати, что происходит.

Я с удовольствием выполнил это указание через работников нашего протокола и стал ждать. События стали развиваться быстро и, надо признать, неординарно. История эта была позднее описана в журнале «Шпигель», но я услышал ее через день, можно сказать, из первоисточника. Думаю, что она соответствует действительности.

Получив сообщение о случившемся, Г.-Д. Геншер отнесся к нему очень серьезно. Он знал, что не все его союзники довольны тем, как ведутся в последнее время дела. Много недоумений высказывалось и по поводу формулировок советско-германского договора, которые кое-кому хотелось изменить. Одним словом, нельзя было позволить отложить или сорвать подписание документа об окончательном урегулировании и парафирование советско-германского договора.

Министр иностранных дел ФРГ запросил срочной встречи с Дж. Бейкером. Ему ответили, что госсекретарь США лег спать и принял снотворное. Но Геншера это не остановило. Он попросил передать, что будет через полчаса у госсекретаря и, если потребуется, разбудит его сам. Беседа Геншера с Бейкером состоялась, и в результате было достигнуто взаимопонимание в том смысле, что мешать договоренности не следует.

С раннего утра 12 сентября министры иностранных дел ФРГ, США, Франции и Англии собрались на совещание во французском посольстве. Геншер действовал решительно, сказав французскому министру, что надеется на его безусловную поддержку. Дюма не мешал, с Бейкером было все согласовано еще ночью, в конце концов вопрос был решен. Г.-Д. Геншер спас ситуацию. Речь шла о будущем его народа, и он выполнял свой долг патриота немца.

После этого путь к договоренности был открыт. Вопрос быстро решился с помощью интерпретирующего письма ФРГ по поводу толкования термина «развертывание», приобщенного к документу об окончательном урегулировании в отношении Германии. Все шесть министров одобрили такую развязку.

Подписание «Окончательного урегулирования» происходило в присутствии М. С. Горбачева. Мне довелось стоять рядом с ним и перекинуться парой слов. «Сделано огромной важности дело», г — подчеркнул он.

13 сентября в особняке на ул. А. Толстого состоялось парафирование «большого» советско-германского договора. Учитывая солидный объем договора, мы договорились с Д. Каструпом, что парафироваться будет лишь одна страница. Этот «сговор» был, однако, в последний момент опротестован нашим начальником Международно-правового управления И. Н. Яковлевым: документ исторический, поэтому все должно быть по правилам, то есть парафировать надо каждую страницу.

Министры охотно подчинились. Думаю, что изменение процедуры доставило им даже некоторое удовольствие.

Завершался большой труд. Открывалась широкая перспектива, в копилку советско-германского сотрудничества вносился неоценимый капитал. Надо было теперь суметь распорядиться им. Пускай, думал я, нам сейчас из-за внутренних сложностей все чаще не до активной внешней политики, но мы работаем на будущее. От того, какими были русско-германские отношения, всегда зависел ход истории в Европе. Не может быть иначе и в предстоящие годы.

Работу над соглашениями о войсках, а также над переходными соглашениями удалось завершить быстро — еще в октябре. В. П, Терехов подписал эти документы в Бонне, и по взаимной договоренности они начали соблюдаться, а в финансовой части даже частично реализовываться как бы авансом, не дожидаясь ратификации.

План канцлера Г. Коля отпраздновать формальный акт объединения Германии 3 октября с участием руководителей четырех держав не осуществился. Первым не обнаружил готовность ехать в Германию американский президент. М. С. Горбачев в этих условиях также предпочел воздержаться от поездки. Празднества в Берлине прошли как чисто немецкое мероприятие.

Однако обе стороны вели активную подготовку к официальному визиту М. С. Горбачева, первому визиту советского президента в объединенную Германию. Основным событием этого визита должно было стать подписание в Бонне «большого» советско-германского договора.

Визит этот проходил 9—10 ноября 1990 года в торжественной обстановке, отвечавшей настроению обеих сторон, тем ожиданиям, которые связывались с будущим развитием советско-германских отношений, предстоящими в Европе поворотными событиями. М. С. Горбачев встретился с президентом Р. фон Вайцзеккером, имел подробную беседу наедине с канцлером. Тем временем шли переговоры Э. А. Шеварднадзе с Г.-Д. Геншером, заместителя Председателя правительства СССР С. А. Ситаряна, начальника Генштаба М. А. Моисеева, В. М. Фалина с их коллегами.

На заключительной беседе в широком составе Г. Коль охарактеризовал день 9 ноября как исторический. Он показывает, пояснил канцлер, что мы многому научились у истории и отныне должны работать на наше новое совместное будущее.

Потом докладывали о результатах своих бесед министры. Э. А. Шеварднадзе и Г.-Д. Геншер, проведшие в этот день свою тринадцатую встречу, — о ходе подготовки парижского саммита, о возможности создания структур сотрудничества и стабильности в Европе, прежде всего центра по предотвращению конфликтов в рамках СБСЕ. Министр финансов Т. Вайгель и министр экономики Хаусман вместе с С. А. Ситаряном — о порядке выполнения переходного соглашения, особенно в части жилищной программы для советских военнослужащих, о контактах между СССР и экономическими интеграционными объединениями Запада, такими, как ОЭСР, МВФ, МБРР, о проблемах развития энергетического сотрудничества (Ямбург, Баренцево море) и о взаимодействии в социальной области, о возможности заключения соглашения, которое обеспечило бы сотрудничество с Германией в деле регулирования рынка рабочей силы, защиты труда, реабилитации и т. д. За это активно выступил министр труда ФРГ Н. Блюм, предлагая наладить обмен опытом.

Продуктивной была беседа нашего начальника Генштаба М. А. Моисеева с министром обороны ФРГ Г. Штольтенбергом, касавшаяся в основном вопросов, связанных с условиями пребывания в Германии наших войск. Канцлер отметил в этой связи важность использовать в полной мере открывающийся шанс наладить по-настоящему хорошие контакты между бундесвером и Советской Армией.

Подводя итоги, Президент СССР подчеркнул, что характер советско-германских отношений становится сейчас таким, что позволяет, не теряя времени, двинуться вперед. У обеих сторон есть большие резервы и есть высокая степень понимания, что новое сотрудничество, шаги по пути к качественно иным, дружественным отношениям во всех сферах отвечают коренным интересам наших народов, будут иметь важнейшее значение для мира и стабильности в Европе. Сейчас надо сосредоточиться на практической работе, говорил М. С. Горбачев. Надо действовать так, чтобы все видели происходящее движение вперед. После долгого периода отчужденности мы вышли на новую фазу отношений, теперь в центре наших забот находится то, что объединяет, ведет к новым горизонтам.

На следующий день М. С. Горбачев с супругой вылетел в родные места канцлера в Рейнланд-Пфальце. Г.-Д. Геншер же пригласил Э. А. Шеварднадзе в свою родную деревню под Галле. Отношения между канцлером и Президентом СССР, между нашими министрами иностранных дел становились все более тесными, доверительными, человеческими. Это не могло не радовать. В политике это всегда большой капитал. Была бы политика.

Для меня поездка в Бонн была примечательна возможностью вновь увидеть почти всех моих друзей и добрых знакомых из финансового и делового мира. Во время прошлых кратких командировок в Бонн встретиться и поговорить с ними времени обычно не было, да и не сидят капитаны немецкого бизнеса в Бонне. Но на вечернем приеме в честь нашей делегации в новой правительственной резиденции «Петерсберг» все они были. Я смог перекинуться парой слов и с руководителями «Дойче Банк», и с президентом «Дрезднер Банк», и с членом Восточного Комитета немецкой экономики Вольфом фон Амеронгеном, и с Дитером (концерн Маннесман), и со многими другими. За столом моим соседом был премьер-министр Северного Рейна — Вестфалии Рау, вспоминавший о своих беседах с А. Д. Сахаровым и делившийся впечатлениями о внутреннем состоянии нашей страны и действиях наших основных политических фигур. Было видно, что социал-демократы ФРГ, как всегда, хорошо ориентировались в наших делах.

В целом, казалось, на европейском направлении дела идут неплохо. Развязав германский узел, мы уверенно шли к решению и других важных вопросов. В Вене без лишнего шума, но квалифицированно и продуктивно вел переговоры по декларации стран НАТО и Варшавского договора и по хартии для новой Европы Ю. С. Дерябин. Работа у него спорилась. Сложнее обстояли дела с переговорами по ограничению вооружений в Европе, которые вел О. А. Гриневский. Там постоянно возникали трудности с нашими военными, механизм согласования в Москве работал с большим скрипом, отношения между ведомствами были накалены иногда до предела. Но дело все же двигалось вперед, а в подробности разоруженческой тематики мне в тот момент особенно вникать не требовалось. За эту тематику отвечал тогда заместитель министра В. П. Карпов и его Управление по ограничению вооружений и разоружению. Но, честно говоря, многое, что происходило тогда в Вене, начинало вызывать у меня большие сомнения.

Споро шла работа и по подготовке политических договоров с Францией и Италией. Советско-французский договор был согласован нашим послом в Париже Ю. В. Дубининым. Такая же методика применялась и при отработке советско-итальянского договора. Тандем наших послов в Риме и Париже в сочетании с опытным и сильным в деловом отношении начальником 1-го Европейского управления А. И. Глуховым действовал эффективно и слаженно. Лишь для согласования статьи советско-итальянского договора о неоказании помощи стороне, совершившей неспровоцированную агрессию, в Москву, учитывая, важность вопроса, на полдня пришлось прилететь первому заместителю министра иностранных дел Виталоне. Взаимоприемлемая формулировка была быстро найдена, и, ознакомившись с ней, министр возвратил мне текст, шутливо пометив его оценкой «5+».

Оба договора были затем подписаны во время визитов Президента СССР в Рим и Париж. Это были, конечно, неординарные договоры. Они свидетельствовали о крупных переменах в наших отношениях с ведущими державами Европы. Советский Союз начинал выстраивать систему новых договорных отношений со странами Европы, причем содержание этих договоров было подчинено вполне определенной политической логике и замыслу.

Наряду с институционализацией общеевропейских структур начинала складываться сетка двусторонних соглашений, страхующая молодой, еще хрупкий и во многом несовершенный европейский процесс, дающая новое видение смысла и перспектив взаимодействия ведущих европейских государств между собой и с окружающим миром, новое понимание стабильности и безопасности будущих единых европейских пространств. Было очевидно, что Европа еще очень долгое время, несмотря на интеграционные процессы, будет оставаться Европой отечеств. От отношений между отечествами и будет прежде всего зависеть положение в европейской надстройке.

19 ноября 1990 года в Париже открылась встреча руководителей государств — участников СБСЕ. Она венчала собой целый этап многоплановых усилий нашей внешней политики на европейском направлении. Встреча была насыщенной и интенсивной для Президента СССР и министра иностранных дел. Каждый день, в каждый перерыв шли беседы, переговоры.

Для сопровождающих лиц, а в их числе были первый заместитель министра иностранных дел А. Г. Ковалев, имевший прозвище «отца хельсинкского процесса», глав наших делегаций в Вене О. А. Гриневского и Ю. С. Дерябина и меня особой работы не было. Все необходимые документы были заранее отработаны и подписаны в первый день совещания. Дискуссия же проходила в соответствии со сложившейся, причем не лучшей, традицией: руководители делегаций зачитывали тексты своих заранее подготовленных речей. Разумеется, при этом многие скучали либо отсутствовали, предпочитая двусторонние переговоры с коллегами сидению на пленарных заседаниях.

В составе нашей делегации были представители почти всех европейских союзных республик. Прибалты войти в делегацию отказались и попытались получить статус «специально приглашенных» у исполнительного секретаря конференции. Попытка эта окончилась неудачно, и в зал заседаний их вскоре перестали допускать. Это подняло настроение представителей других республик, которые находились среди непосредственных участников конференции, могли наблюдать за ее ходом, общаться с ее участниками. Однако было видно, что такое положение их все же не устраивает. Многие их них, в том числе Н. А. Назарбаев, высказывались за то, чтобы в будущем республики стали непосредственными участниками процесса СБСЕ.

Общеевропейские тенденции, конечно, набирали силу. В Париже были приняты важнейшие решения, ознаменовавшие начало формирования общеевропейских структур. Был создан центр по предотвращению конфликтов, комитет старших должностных лиц, постоянный секретариат в Праге, приняты решения о созыве ряда общеевропейских форумов, семинаров, конференций. Но параллельно нарастали и центробежные тенденции в Советском Союзе, последствия которых ни мы, ни другие участники парижского саммита в тот момент, разумеется, не могли в полной мере предвидеть, а тем более спроецировать их влияние на формирование обстановки в Европе. Не видели все мы тогда и того, сколь близка была уже югославская трагедия. Хотелось верить, что тревожные сигналы не оправдаются, хотелось надеяться, что будущее может складываться только позитивно.

1990 год близился к концу. Я совершил поездку в Испанию, готовя к визиту туда М. С. Горбачева проект совместной советско-испанской декларации, которая должна была послужить прологом к разработке и подписанию первого в истории советско-испанских отношений широкомасштабного политического договора между нашими странами. В начале декабря была поездка в Брюссель для политических консультаций с так называемой «тройкой» ЕС, в ходе которой было условлено с министром иностранных дел Бельгии Эйскенсом начать подготовку и нового советско-бельгийского договора.

Большое значение имела в тот момент беседа с Делором по поводу оказания нам гуманитарной и иной помощи ввиду трудного положения с продовольствием и медикаментами в СССР. Для получения и распределения гуманитарной помощи из-за рубежа к тому времени в Москве действовала специальная комиссия Совмина СССР во главе с Л. А. Вороненым. В основном помощь шла из Германии в соответствии с теми договоренностями, которые были достигнуты во время очередного визита в Москву X. Тельчика в конце ноября.

О визите X. Тельчика канцлер и Президент СССР условились еще во время парижского саммита. Речь шла о крупных партиях продовольствия и товаров народного потребления. ФРГ была готова только по правительственной линии передать нам весь стратегический запас сената Западного Берлина, 28 тыс. тонн продовольствия со складов бундесвера и бывшей НА ГДР, а также примерно 930 куб. метров различных медикаментов. Принимались меры к оказанию нам гуманитарной помощи и по линии частных организаций.

Ясно было, однако, что одних возможностей Германии может быть недостаточно, поэтому X. Тельчик настоятельно рекомендовал поговорить по этому вопросу с Комиссией европейских сообществ. Наша соответствующая просьба, подготовленная в Совете Министров СССР, встретила позитивный отклик Делора.

Но реализация ее несколько затянулась, в частности из-за наступившего вскоре обострения обстановки в Литве.

По возвращении в Москву я постарался уйти в отпуск. Сказывалось напряжение прошлых месяцев, и чувствовал я себя не лучшим образом. Поехали мы с женой в санаторий «Загорские дали», километрах в 70 от Москвы. Однако на душе было неспокойно. Казалось, успехи на внешнеполитическом направлении бесспорны. Авторитет М. С. Горбачева и Э. А. Шеварднадзе за рубежом высок. Была большая степень уверенности в том, что и намеченные на будущий год планы будут также успешно реализованы. Но не давала покоя нараставшая критика, резкое неприятие происходившего со стороны многих депутатов Верховного Совета СССР, массированные нападки на МИД СССР в печати, постоянные замечания, сыпавшиеся в наш адрес из других ведомств, прежде всего от военных. Эти атаки все более откровенно направлялись лично против Э. А. Шеварднадзе, что он, конечно, не мог остро не переживать. Очевидным для меня было, что он не получал ощутимой поддержки своих коллег в руководстве страной. На него нападали в основном консервативные депутаты и журналисты, но чем дальше в лес, тем более слышным становилось молчание и наших демократов различных оттенков. Видимо, уже тогда идея постепенного развала одной из важных центральных союзных структур представлялась некоторым из них достаточно привлекательной, чтобы не спорить со своими противниками.

Все началось в конце сентября 1990 года с истории, которая в тот момент показалась мне просто глупой. 3 сентября посольство ГДР в Москве обратилось к нам с предложением принять совместное решение о прекращении действия договора о дружбе, сотрудничестве и взаимной помощи от 7 октября 1975 года. ГДР должна была 3 октября войти в состав ФРГ, то есть исчезала как государство, а вместе с ней исчезал и партнер Советского Союза по этому договору. С будущей объединенной Германией был составлен и 13 сентября парафирован другой договор. Надо было закрыть вопрос о прежнем договоре в соответствии с нормами международного права, да и просто приличия.

Наши юристы считали, однако, что одного решения на правительственном уровне, как это предлагала ГДР, было бы недостаточно. Договор с ГДР в свое время был ратифицирован, и его прекращение должно было получить одобрение Верховного Совета СССР, тем более что наши народные депутаты обнаруживали все больший интерес к участию в решении вопросов международной политики, и МИД СССР старался по возможности действовать вместе с Верховным Советом и его органами и уж во всяком случае не давать поводов для критики в свой адрес. Об обращении. ГДР МИД доложил Президенту СССР с рекомендацией передать вопрос на рассмотрение и решение нашего парламента. Сделано это было недели за две до предстоящего воссоединения, бумага где-то «варилась» в высоких инстанциях, и, честно говоря, о ней у нас все забыли, справедливо полагая, что вопрос носит в силу объективно складывающихся условий больше формальный характер.

Но не тут-то было. Кажется, 1 октября — я был болен и находился дома — раздался звонок из МИД. Вопрос о договоре с ГДР был поставлен А. И. Лукьяновым на рассмотрение пленарного заседания Верховного Совета СССР. Депутаты не приняли сообщение, сделанное им начальником управления А. П. Бондаренко, потребовали доклада на более высоком уровне. Этот доклад им должен был сделать первый заместитель министра А. Г. Ковалев, так как министр был в отъезде. Меня же просили срочно приехать на заседание комитета по международным делам, чтобы ответить на вопросы депутатов.

Заседание комитета шло в тоне следствия по делу о грубых ошибках и упущениях, якобы допущенных МИД СССР, Большинство выступавших, правда, не очень понимали, о чем конкретно идет речь, но зато пространно и страстно критиковали нашу политику в германских делах вообще. Некоторые говорили, что не будут «ратифицировать» (?) этот договор с ГДР, другие считали, что наши войска в ГДР находятся на основе данного договора и поэтому его отменять никак нельзя. Шла беспорядочная дискуссия, которая продолжалась затем и на пленарном заседании Верховного Совета СССР после тщетных попыток А Г. Ковалева объяснить ситуацию и урезонить депутатов. В итоге наш парламент потратил почти два дня на обсуждение вопроса, который не имел уже практического значения. И происходило это в условиях, когда самого срочного выяснения требовали вопросы внутреннего положения и снабжения страны.

4 октября, то есть после исчезновения ГДР, депутаты, наконец, приняли резолюцию, в которой они что-то «принимали к сведению», что надо было понимать как их согласие с прекращением действия договора, но вместе с тем строго указывали на серьезные упущения в работе МИД СССР. Инициировал это постановление секретарь ЦК КПСС В. М. Фалин, выступление которого создало у депутатов впечатление, будто МИД СССР «проспал» вопрос и доложил о нем в самый последний момент. Фалин действовал, наверняка зная, что МИД СССР лучше признает и возьмет вину на себя, чем будет «подставлять» Президента СССР.

«Разоблачение» МИД СССР пришлось по душе очень многим, хотя дальнейшее существование договора 1975 года уже никак не зависело от согласия или несогласия на то наших депутатов. Либо договор прекращал свое действие до 3 октября по воле обеих стран, либо же он утрачивал свой смысл 4 октября, потому что переставала существовать ГДР. Кстати, с этой точки зрения резолюция, принятая 4 октября, была бессмысленной. Ее порешили датировать задним числом, чтобы не выглядеть смешными. Но было ясно, что на министерство начато серьезное наступление на сей раз через высший законодательный орган страны.

Э. А. Шеварднадзе не уходил от боя. 12 октября он выступил на заседании комитета по международным делам Верховного Совета СССР по пакету германских урегулирований. Комитет воспринял его сообщение позитивно и даже принял соответствующую резолюцию. Но это было обманчивое затишье.

Кампания в печати стала нарастать. Наших объяснений по поводу договоров с ФРГ стали вновь и вновь требовать в различных комитетах Верховного Совета СССР. Доклад Э. А. Шеварднадзе о внешней политике СССР на заседании обеих палат вызвал острую дискуссию, которая велась зачастую в неприемлемом, грубом тоне.

Положение еще больше обострилось с началом процесса ратификации договоров и соглашений с Германией. Стали звучать все. чаще и настойчивее призывы не ратифицировать эти документы. Причем этот тезис выдвигали не только депутаты от группы «Союз», прежде всего Н. Петрушенко и В. Алкснис. Этот же тезис исходил от секретаря ЦК В. М. Фалина, пользовавшегося твердой репутацией знатока германских дел. Это производило впечатление. Тот факт, что германская политика Советского Союза подвергается разносной критике со стороны высших представителей ЦК КПСС, вносило большую сумятицу в умы. Конечно, основные параметры германского пакета урегулирований были выработаны путем непосредственных переговоров между М. С. Горбачевым и Г. Колем. Это все знали. Но ведь Президент СССР был одновременно и Генеральным секретарем ЦК КПСС. Что значило все это?

В «Загорских далях» я много занимался отработкой аргументации для возможного использования в выступлении министра при ратификации германских договоров. Писалось легко, потому что я был убежден в правильности наших действий и в том, что для объективно складывавшихся в 1990 году условий мы сумели получить все же оптимальный результат. Да, ГДР прекратила свое существование. Примириться с этим было трудно, и чувства, обуревавшие многих наших людей, были понятны. Но она погибла не в результате подписания договоров, которые теперь критиковали наши оппоненты. Смертный приговор ГДР был подписан в момент, когда было принято решение открыть ее границу. Заключенные договоры были лишь отражением наступивших в результате этого вполне предсказуемых и неизбежных перемен. Когда пала берлинская стена, ни один человек в Верховном Совете СССР не выступил за ее сохранение. Зачем же было теперь пытаться совершить невозможное — отыграть историю назад? Назад пути уже не было. Провал ратификации договоров ничего не дал бы нашей стране, кроме сложностей. Одним словом, спасать надо было уже Советский Союз, а не ГДР.

20 декабря я услышал по телевидению выступление Э. А. Шеварднадзе, в котором он заявил, что уходит в отставку. Оно было для меня полной неожиданностью. Несколько дней не хотел верить, что решение окончательное. Думал, это тактический ход, найдется какой-то вариант, в дело вмешается президент и все уладится. В один из таких дней имел краткий разговор с Эдуардом Амвросиевичем по телефону. Сказал ему, что не понимаю такого решения: столько вложено сил в то, что уже сделано, и в то, что еще надо довести до конца, созданы тесные продуктивные контакты с ведущими политическими деятелями зарубежных стран, нехорошо сейчас оставлять МИД СССР.

Я говорил и еще что-то, но вдруг почувствовал, что на другом конце провода было молчание. Такого в беседах с Э. А. Шеварднадзе у меня еще не было, и я осекся. Подумал, что, наверное, слушать это может быть и обидно. Человек принял трудное решение. Наверное, он имел на то основания, о которых мне с моей колокольни судить трудно.

Потом в трубке раздался голос: «Мы еще поговорим об этом когда-нибудь».