Глава XXV

Что произошло со мной в сражении при Ваграме. — Ссора с Массеной. — Взятие Холлабрунна и вступление в Гунтерсдорф

Прочитав описание некоторых эпизодов, которыми я счел необходимым сопроводить краткий рассказ о битве при Ваграме, вам, может, будет интересно узнать, что же происходило в этом жестоком сражении лично со мной.

Мне повезло уже в том, что я не был ранен, хотя часто оказывался в крайне опасной ситуации, особенно на второй день, когда неприятельская артиллерия направила почти весь свой огонь на коляску маршала Массены. Нас осыпал буквально град ядер, и многие пали вокруг меня. Я также избежал большой опасности, когда австрийская кавалерия смяла и обратила в бегство дивизию Буде: маршал послал меня к этому генералу, затерявшемуся среди десяти тысяч бегущих людей, которых кавалерия рубила нещадно!.. Кроме того, я часто подвергался опасности, когда, относя приказы, мне надо было объезжать пожары, которыми во многих местах были охвачены поля на равнине. Мне приходилось лавировать, я избежал огня, но передвигаться по полям, на которых после пожаров тлела солома, было почти невозможно, так она обжигала ноги лошадям. Две мои лошади вышли из строя из-за ожогов, и одна из них мучилась так, что готова была сбросить меня в это догорающее жнивье. Но я все же вышел из этого положения без серьезных происшествий. Хотя меня не тронули ни пожары, ни свинец, ни вражеская сабля, со мной произошла неприятность, последствия которой стали для меня очень печальными. На второй день сражения я совершенно рассорился с Массеной. Вот как это произошло.

Маршал послал меня с поручением к императору, которого я нашел с большим трудом. Когда я вернулся, проскакав больше 3 лье по горячему пеплу еще тлеющих полей, моя лошадь, совершенно выбившаяся из сил и с обожженными ногами, не могла больше двигаться. Массену я застал в большом затруднении. Его корпус был значительно потеснен правым флангом неприятеля и отступал вдоль Дуная. Пехотинцы дивизии Буде, атакованные и смятые австрийской кавалерией, рубившей их без устали, бежали, как попало, по огромной равнине! Это был критический момент сражения.

Со своей коляски маршал видел неминуемую опасность, которая нам угрожала, но спокойно отдавал распоряжения, чтобы удержать в порядке три пехотные дивизии, которые еще не вступили в бой. Для этого ему нужно было послать адъютантов к своим генералам, а рядом с ним был только молодой лейтенант Проспер Массена, его сын. И вот он заметил, что солдаты дивизии Буде, преследуемые австрийской кавалерией, устремились к этим трем дивизиям. Они могли, ворвавшись в их ряды, увлечь их за собой! Чтобы предупредить катастрофу и повернуть поток беглецов, маршал хотел передать приказ генералам и офицерам направить бегущих к острову Лобау, где сильная артиллерия могла прикрыть расстроенные войска. Поручение было опасным, очень вероятно, что адъютант, который отправится в самую гущу этой беспорядочной массы, будет атакован и может попасть под сабли неприятельских кавалеристов. Маршал не мог решиться подвергнуть своего сына очевидной опасности, однако рядом с ним был только один офицер, а приказ было необходимо передать!

Я появился очень кстати, чтобы вывести Массену из жестокого затруднения, в котором он находился. Не дав мне вздохнуть, он приказал мне тотчас же броситься навстречу этой опасности, которой он не хотел подвергать сына. Но, видя, что моя лошадь едва стоит, он дал мне одну из своих, которую подвел мне его денщик. Я хорошо знал, что такое военный долг, и понимал, что маршал или генерал может не соблюдать правило, установленное между его адъютантами, — выполнять поручения по очереди, независимо от их опасности. В некоторых обстоятельствах командир может выбрать офицера, которого он считает более пригодным для выполнения его приказа. И хотя за весь день Проспер выполнил только одно поручение и был его черед, я не позволил себе никакого замечания. Скажу даже, что мое самолюбие мешало мне понять настоящую причину, по которой маршал послал выполнять это трудное и опасное поручение меня, хотя оно должно было достаться другому. Я был горд оказанным доверием! Но Массена тут же развеял мои иллюзии, сказав хитрым тоном: «Ты понимаешь, мой друг, почему я не посылаю своего сына, хотя это его черед… Я боюсь, что его убьют… Ты понимаешь… ты понимаешь?..» Я должен был бы промолчать, но я возмутился таким неприкрытым эгоизмом и ответил ему в присутствии нескольких генералов: «Господин маршал, я считал, что выполняю свой долг, мне жаль, что вы указали мне на мою ошибку. Теперь я прекрасно понимаю, что, когда вы вынуждены послать одного из ваших адъютантов почти на верную смерть, вы предпочитаете, чтобы это был я, а не ваш сын, но я думаю, что вы могли бы не высказывать мне эту жестокую правду!..» И, не дожидаясь ответа, я устремился к дивизии Буде, где неприятельская кавалерия устроила ужасную резню!..

Отъезжая от коляски, я слышал начало спора между маршалом и его сыном, но шум боя и скорость галопа помешали мне разобрать слова. Но очень скоро я понял их смысл: как только я оказался в дивизии Буде и начал делать все, чтобы направить объятых страхом солдат к острову Лобау, рядом со мной появился Проспер Массена!.. Этот храбрый молодой человек, возмущенный тем, что отец отправил меня вместо него, сразу же последовал за мной. «Я хочу, по крайней мере, разделить с вами опасность, которой вы не должны были подвергаться, если бы слепая любовь моего отца не заставила поступить его несправедливо, потому что очередь была моя!..»

Мне понравилась благородная простота молодого человека, на его месте я поступил бы так же. Однако я все равно предпочел бы, чтобы в этот критический момент его не было рядом со мной. Только тот, кто видел это когда-либо, может представить себе, что такое бегущая пехота, ряды которой смяты кавалерией. Кавалеристы преследуют пехотинцев, их сабли и пики обрушиваются на бегущих в беспорядке людей, для которых лучше было бы собраться в группы и защищаться штыками, а не подставлять спину. Проспер Массена был храбр, опасность не пугала его, хотя в этой сумятице мы каждую минуту сталкивались с вражескими кавалеристами. Мое положение было критическим, так как мне надо было выполнять три задачи. Во-первых, отражать удары, предназначенные молодому Массене, плохо владеющему саблей. Во-вторых, защищать себя самого. И наконец, убеждать наших убегающих в беспорядке пехотинцев, что они должны направляться к острову Лобау, а не к дивизиям, которые еще держали фронт. Ни я, ни Проспер не были ранены. Как только австрийские кавалеристы видели, что мы полны решимости защищаться, они бросали нас и устремлялись в погоню за пехотинцами, не оказывающими никакого сопротивления.

Когда войско расстроено, солдаты, как бараны, бросаются бежать туда, куда бегут их товарищи. Как только я передал приказ маршала некоторым офицерам, а они крикнули своим людям бежать к острову Лобау, поток направился в нужном направлении. Генералу Буде, которого я наконец нашел, удалось привести свое войско под защиту нашей артиллерии, огонь которой остановил неприятеля. Задание было выполнено, и мы с Проспером возвращались к маршалу. Но, выбрав самую короткую дорогу, я имел неосторожность проехать мимо рощицы, за которой находилась сотня австрийских улан. Они бросились к нам, а мы что есть духу устремились к линии французской кавалерии, которая тоже направлялась в нашу сторону. И как раз вовремя, так как вражеский эскадрон почти достал нас и был так близко, что на одно мгновение я подумал, что нас сейчас убьют или возьмут в плен. При приближении наших кавалеристов уланы повернули обратно, кроме одного офицера. Это был прекрасный наездник, и он не хотел отступать, прежде чем не разрядит в нас свой пистолет. Пуля попала в шею лошади Проспера. Животное встряхнуло головой, и его кровь залила лицо молодого Массены. Я подумал, что он ранен, и приготовился защищать его от улана, когда к нам подъехали разведчики французского полка. Они стали стрелять из мушкетов в австрийского офицера, тот попытался ускакать, но его уложили на месте.

Мы с Проспером вернулись к маршалу, у которого при виде залитого кровью сына вырвался крик… Но, узнав, что тот не ранен, он дал волю своему гневу и в присутствии многих генералов, своих адъютантов и двух офицеров-порученцев императора строго отругал своего сына, закончив свой выговор словами: «Кто вам приказал, молодой ветреник, вмешиваться в эту свалку?..» Ответ Проспера был поистине великолепен! «Кто мне приказал?.. Моя честь! Это моя первая кампания. Я уже лейтенант, кавалер Почетного легиона, я получил несколько иностранных наград, однако я еще не проявил ни капли доблести. Я хотел доказать своим товарищам, армии, Франции, что, если у меня и нет военного таланта моего отца, я по крайней мере достоин носить имя Массены!..» Видя, что окружающие одобряют благородные чувства его сына, маршал больше не возражал, но его гнев сосредоточился на мне. Он обвинял меня в том, что я увлек его сына, хотя, напротив, тот очень мешал мне своим присутствием.

Два императорских порученца, свидетели сцены между маршалом и его сыном, рассказали ее в императорском штабе и самому Наполеону. Его Величество вечером был в Леопольдау, где находился штаб Массены. Он вызвал молодого Массену и сказал ему, дружески теребя за ухо: «Это хорошо, очень хорошо, мой мальчик. Молодые люди, как ты, так и должны начинать свою карьеру!» Затем, обернувшись к маршалу, он сказал ему тихо, но так, что генерал Бертран, от которого я это узнал, расслышал: «Я люблю своего брата Луи так же, как вы любите своего сына, но когда в Италии он был моим адъютантом, он служил наравне с другими. Я бы побоялся его опозорить, если бы подставил опасности другого вместо него».

Мой неосторожный ответ Массене и выговор, который он получил от императора, еще больше настроили его против меня. С этого дня он перестал говорить мне «ты», и, хотя не позволял себе плохо со мной обращаться, я понял, что он не забыл этого эпизода. Вы увидите, что мои предчувствия оправдались.

Никогда больше австрийцы не сражались с таким упорством, как при Ваграме. Даже их отступление было достойно восхищения, оно проходило в полном порядке и спокойствии. Правда, когда они покидали поле боя, за ними не было погони. Я уже говорил о причинах, по которым вечером 6-го числа Наполеон удержался от преследования, но я не могу объяснить, почему мы не поспешили за врагом утром 7-го. Объясняли, что будто бы было две дороги — Богемская и Моравская, обе ведущие к Шпицкому мосту около Флорисдорфа. Прежде чем выступить, император хотел знать приблизительную численность войск, которые эрцгерцог Карл направил по той и другой дороге, и ждал донесений разведки. Но надо заметить, что в подобном случае разведка не может собрать хороших данных, потому что наблюдает только неприятельский арьергард, который держит разведчиков в полулье от себя. Так случилось и на этот раз. Драгоценное время было потеряно бесполезно. Поскольку накануне все видели, как неприятельские колонны пошли по обеим дорогам, надо было на рассвете 7-го числа начать преследование и по той, и по другой. Для этого у нас было достаточно свободных войск. Но император начал преследование только в два часа дня, сам лично проделал 3 лье и остановился на ночлег в замке Фолькерсдорф, с высоты которого австрийский император два предшествующих дня наблюдал за действиями воюющих армий.

Император оставил генерала Вандамма в Вене, генерала Рейнье на острове Лобау, Удино занял позиции в Ваграме, а Макдональд в Флорисдорфе. Обеспечив свои тылы, он послал корпуса Мармона и Даву по Моравской дороге, а Массену — по Богемской. Итальянская армия и гвардия должны были идти между этими большими дорогами в направлении Лаа и быть готовыми помочь там, где в этом будет необходимость.

Самая сильная часть австрийской армии пошла по Богемской дороге, и ее преследовал маршал Массена. Эрцгерцог Карл очень хорошо использовал ночь с 6-го на 7-е и часть дня, оставленные ему Наполеоном. Когда мы покинули поле боя и встретили прикрытие вражеского арьергарда в ущелье Ланген-Энцерсдорф, все австрийские обозы, повозки, зарядные ящики были уже далеко вне нашей досягаемости. Этот узкий и длинный проход мог бы стать роковым для эрцгерцога Карла, если бы накануне мы последовали за ним. Пройдя ущелье, мы вышли на широкую равнину, в центре которой находится Корнойбург. В этом небольшом городке, огороженном стеной, находились девять батальонов хорватов и тирольских егерей, кавалерийские части с двух флангов и много артиллерии. В этой позиции арьергард ждал нас с производящим впечатление спокойствием.

На войне надо быть предприимчивым, особенно находясь перед разбитым противником. Однако не следует доводить это правило до крайности и быть неосторожным. Генералы и французская кавалерия часто бывают слишком опрометчивы. И здесь они повторили ошибку Монбрена, которую тот совершил в июне у Рааба, когда, не захотев дожидаться пехоты, подвел свои эскадроны слишком близко к противнику и его пушки очень проредили французские ряды. Несмотря на этот суровый урок, генерал Брюйер, ставший командиром дивизии легкой кавалерии при корпусе Массены вместо Ласалля, выйдя из ущелья, устремился вперед, не дожидаясь, когда его пройдет и развернется на равнине пехота. Выстроив свои эскадроны, он бросился на врага, но тот даже не дрогнул, дал ему приблизиться на пушечный выстрел и открыл ужасный огонь, нанеся этим огромный урон!

Массена, который как раз выезжал на равнину, увидел это, пришел в ярость и послал меня к Брюйеру, чтобы выразить свое крайнее недовольство. Я застал этого генерала смело стоящим во главе своей дивизии, под градом ядер, но в большом недоумении от своей авантюры и в нерешительности, что делать дальше. Действительно, если он атакует австрийскую кавалерию, в два раза превосходящую его силы, его дивизия будет порублена. Если же он отступит, чтобы быть подальше от пушек и ближе к нашей пехоте, очевидно, что, как только его полки повернут назад, кавалерия противника бросится на них и отбросит в полном беспорядке на наши батальоны, которые только показались из ущелья. Это могло бы иметь самые серьезные последствия… Самым разумным в сложившейся ситуации было оставаться на месте и ждать прихода пехоты. Генерал Брюйер оказал мне честь, спросив мое мнение, и я позволил себе высказать эти соображения. Маршал, которому я все это доложил, одобрил мои действия, но я увидел, что он полон гнева против генерала Брюйера, восклицая поминутно: «Немыслимо, чтобы так бесполезно губили людей!» Он постоянно торопил подход дивизии Леграна. Как только она вышла из ущелья и построилась, он атаковал и захватил Корнойбург 26-м легким полком, в то время как вражеская кавалерия была оттеснена эскадронами Брюйера, который бросился в атаку с великой радостью, ведь опасности во время атаки было несравнимо меньше, чем во время обстрела, которому он подвергался уже полчаса! Генерал Брюйер совершал чудеса во время этой схватки, что не помешало маршалу в дальнейшем сурово отчитать его.

8 июля. Массена, у которого были четыре пехотные дивизии, одна дивизия легкой кавалерии, одна кирасирская и много артиллерии, продолжал преследовать неприятеля. Состоялась, правда, только одна небольшая схватка, и мы заняли город Штоккерау, в котором наши войска нашли австрийские склады с огромным количеством провизии, особенно вина, что вызвало большую радость. Корпус Массены продолжил свой марш 9-го по Богемской дороге, и только перед Холлабрунном был остановлен многочисленными силами противника. Произошло энергичное сражение, в котором генерал Брюйер, желая загладить ошибку, совершенную перед Корнойбургом, вел свою дивизию с большой осторожностью. Но сам он оказался не столь осмотрителен и был тяжело ранен в этом бою.

Несчастный город Холлабрунн, только что отстроенный после разрушительного пожара 1805 года, когда русские оспаривали его у нас, снова лежал в руинах, под которыми было погребено много раненых. Неприятель отошел с большими потерями.

В ночь с 9-го на 10-е маршал вновь послал меня к императору, чтобы информировать его о сражении в Холлабрунне. После долгого пути по окольным дорогам, где я много раз терялся в темноте, я прибыл наконец к Наполеону в замок Фолькерсдорф, в котором он располагался после Ваграмского сражения. Его Величество только что узнал, что большая часть австрийской армии свернула с Моравской дороги перед Никольсбургом[88] и направилась к Лаа, чтобы перейти реку Тайю и соединиться с эрцгерцогом Карлом в Цнайме. Император приказал маршалу Мармону следовать за ней в этом направлении. 10-го утром он сам отправился туда, в то время как Даву продолжал продвигаться к Николсбургу, который он и захватил. Я снова был отправлен к Массене с приказом быстро продвигаться к Цнайму, где ожидалась концентрация основных неприятельских сил и готовилось новое сражение.

Днем 10-го неприятельский арьергард постоянно отступал перед корпусом Массены, не осмеливаясь нас подождать, так как накануне он потерпел значительные потери при Холлабрунне. Начиная с этого момента в рядах австрийцев воцарился беспорядок, и мы взяли много пленных. В тот же день князь Лихтенштейн появился у наших передовых постов в качестве парламентера. Австрийский генералиссимус поручил ему предложить Наполеону перемирие. Массена дал ему в сопровождение одного из своих офицеров, они отправились в Фолькерсдорф в надежде застать там Наполеона, но тот уже перебрался в Лаа, и парламентер добрался до него только на следующий день вечером, уже возле Цнайма. Эта задержка стоила жизни многим солдатам с обеих сторон! Австрийский арьергард, который ушел утром без боя, вечером заградил нам вход в Гунтерсдорф. Началась сильная канонада, одно ядро попало в коляску Массены, другое убило одну из лошадей его упряжки. К счастью, за пять минут до этого маршал вышел из экипажа. В конце концов отброшенный неприятель уступил нам Гунтерсдорф, где мы провели ночь.

Шпионы на войне необходимы. У Массены шпионами были два брата-еврея, очень умные люди, которые для того, чтобы добыть более точные сведения и получить больше денег, пробирались в австрийские колонны под видом торговцев вином и фруктами. Потом они отставали от австрийцев, дожидались французов и приходили с донесениями к маршалу. Во время краткого пребывания в Холлабрунне Массена обещал одному из них крупную сумму денег, если тот принесет на следующий вечер сведения о состоянии вражеских сил, идущих по той же дороге, что и мы. Соблазнясь наживой, израильтянин пробирался всю ночь окольными дорогами. Он поравнялся с головой вражеской колонны, спрятавшись в лесу, залез на вершину густого дерева и, прячась в листве, незаметно наблюдал за дорогой, пока войска проходили мимо него. Он записывал в блокнот, к каким родам войск относятся части, сколько эскадронов, батальонов, орудий… Но пока он был поглощен этим занятием, один австрийский сержант егерей зашел в лес немного отдохнуть и лег как раз под тем деревом, на котором сидел шпион, которого он сначала не заметил. Вероятно, ошеломленный шпион сделал какое-то резкое движение, чтобы спрятаться, и выронил блокнот, который упал прямо рядом с сержантом! Тот поднял голову, увидел человека в ветвях, навел на него ствол своего оружия и приказал слезать. Несчастный еврей повиновался, его отвели к австрийскому генералу, который при виде записей приказал заколоть беднягу штыками. Он лежал на большой дороге, когда, несколько часов спустя, к этому месту подошла французская армия. Как только второй еврей, который шел с нами, увидел тело своего брата, он испустил ужасный крик, затем, опомнившись, обыскал карманы мертвого брата. Не найдя там ничего, он стал ругать вражеских солдат, которые, говорил он, украли деньги брата. В конце концов, чтобы ничего не потерять, он взял его одежду, намереваясь ее продать в дальнейшем.