Глава X

Мы присоединяемся к генералу Шампионне в Пьемонте. — Генерал Макар. — Сражение между Кони и Мондови. — Захват шести пушек. — Мне дают звание младшего лейтенанта. — Я становлюсь адъютантом своего отца, посланного в Геную, а затем в Савону

Сведения, добытые генералом Сера от пленных, утвердили его во мнении, что нужно двигаться вперед, и на следующий день он отдал приказ своей дивизии спуститься с вершин Сан-Джакомо и раскинуть бивуак вечером того же дня на постоялом дворе. Пленные были отправлены в Финале, а что касается лошадей, то они по праву принадлежали гусарам. Лошади были все в хорошем состоянии, но согласно обычаю того времени офицерам, у которых были плохие лошади, пленная лошадь продавалась не более чем за 5 луидоров. Это была фиксированная цена, и ее обычно выплачивали живыми деньгами. Как только весь лагерь обустроился, началась торговля. Генерал Сера, офицеры его штаба, полковники, батальонные командиры из полков его дивизии очень быстро разобрали наших семнадцать лошадей. Мы же получили сумму в 85 луидоров. Все деньги были переданы моему отряду, который уже шесть месяцев не получал зарплаты и поэтому был в полном восторге от такой удачи.

У меня было с собой несколько золотых, поэтому я, чтобы отметить мое новое звание унтер-офицера, не только отказался от своей доли в вырученных деньгах, но даже купил у владельца гостиницы трех баранов, огромный сыр и бутыль вина и устроил пиршество для всего отряда. Таким образом, 10 фримера VIII года стал одним из лучших дней в моей жизни.

На следующий день и еще в течение нескольких дней у дивизии генерала Сера было несколько стычек с противником, во время которых я продолжал командовать своими пятьюдесятью гусарами и, к большому удовольствию генерала, снабжал его необходимыми сведениями.

В своем докладе генералу Шампионне генерал Сера очень красочно описал мое поведение и сделал то же самое перед моим отцом. Когда же через несколько дней я привел свой отряд в Савону, отец принял меня с выражением самой большой нежности. Я был в восторге! Я отправился на бивуак, где уже собрался весь полк и куда прибыл и мой отряд. Кавалеристы рассказали о наших подвигах, в которых большую часть они приписывали мне. Меня приняли громкими приветствиями товарищи унтер-офицеры и дали мне нашивки унтер-офицера.

Именно в этот день я впервые увидел младшего Пертеле, он возвратился из Генуи, где провел несколько месяцев. Я быстро сблизился с этим изумительным человеком и очень пожалел о том, что не он был моим наставником с самого начала, поскольку теперь я получил от него несколько очень ценных советов, которые сделали меня более спокойным и помогли мне порвать с парнями «клики».

Командующий Шампионне, желая провести несколько операций внутри Пьемонта, в направлении Кони и Мондови, и не имея в достаточном количестве кавалерии, попросил у моего отца прислать ему 1-й гусарский полк, который к тому же не мог больше оставаться в Мадонне из-за отсутствия кормов. С большим сожалением я расстался с отцом и уехал с полком.

Мы отправились вдоль Карниза до Альбенги, несмотря на обилие снега пересекли Апеннины и вступили наконец в плодородные долины Пьемонта. В окрестностях Фоссано, Нови и Мондови мы выдержали несколько сражений, из которых одни были удачными, другие наоборот.

Во время этих сражений у меня был случай увидеть бригадного генерала Макара, выслужившегося из рядовых. Революционная буря вознесла его из солдат прямо в генералы. Генерал Макар — настоящий тип офицера, созданного случаем и личной храбростью, который проявлял свои незаурядные качества перед лицом врага, но из-за отсутствия образования не был способен занимать высокие посты подобающим образом. Этот человек имел одну странную особенность. Этот странный тип, настоящий колосс, обладающий исключительной храбростью, находясь во главе войск, никогда не упускал случая, чтобы не прокричать: «Смотрите, сейчас я стану зверем!» Он снимал с себя одежду, куртку, рубаху и оставлял только шляпу с султаном, штаны и огромные сапоги. Оголившись таким образом до пояса, генерал Макар открывал всем свое волосатое, как у медведя, тело, что придавало его облику очень странный вид. Превратившись в животное, как не без оснований заявлял он сам, генерал бросался сломя голову с саблей в руке на вражеских кавалеристов, безбожно ругаясь. Но ему редко удавалось их настигнуть, потому что при виде такого страшного гигантского существа, наполовину покрытого волосами, в таком странном одеянии, бросающегося на них с жутким рычанием, враги бежали во все стороны, не разобрав как следует, с кем они имели дело — с человеком или с каким-то кровожадным животным.

Генерал Макар был полным невеждой, что забавляло иногда офицеров более образованных, чем он, но находящихся под его командованием. Однажды один из таких офицеров попросил у него разрешения пойти в соседний город, чтобы заказать себе пару сапог. «Черт возьми, — отвечал ему генерал Макар, — это очень кстати, поскольку ты идешь к сапожнику, возьми с меня мерку и закажи мне тоже пару сапог». Страшно удивившись, офицер ответил генералу, что он не может снять мерку, поскольку абсолютно не понимает, как это делается.

«Как, — воскликнул генерал, — я же вижу, как целыми днями ты чертишь карандашом какие-то линии, глядя на горы, и, когда я тебя спросил, что ты там делаешь, ты мне ответил: «Я измеряю эти горы». Значит, если ты измеряешь предметы, удаленные от тебя на целое лье, почему же ты не можешь снять мерку для моих сапог с меня, находящегося у тебя под рукой. Давай, сними-ка мерку без капризов!»

Офицер уверял, что это невозможно. Генерал настаивал, ругался, сердился, и только когда собрались другие офицеры, привлеченные шумом, им с трудом удалось прекратить эту смешную сцену. Генерал ни за что не хотел понять, что человек, который измерял горы, не может снять мерку для пары сапог другого человека.

Не верьте тому, что все старшие офицеры Итальянской армии были похожи на храброго генерала Макара. Совсем наоборот, армия насчитывала немало офицеров, отличавшихся прекрасным образованием, хорошими манерами. Но в то время в армии было несколько командиров, которые, как я уже говорил, были случайно занесены на самый верх армейской иерархии. Со временем они были отстранены от высоких должностей.

1-й гусарский полк участвовал во всех сражениях, которые происходили в то время в Пьемонте. Он понес немалые потери во время схваток с многочисленной австрийской кавалерией. После бесконечных переходов и ряда мелких стычек, почти ежедневных, командующий Шампионне объединил левый фланг с центром своей армии между Кони и Мондови с тем, чтобы 10 нивоза атаковать дивизии вражеской армии. Сражение произошло в долине, пересеченной холмами и рощами.

Наш полк, приданный бригаде генерала Бомона, разместился на краю правого крыла французской армии. Вы знаете, что число кавалеристов и офицеров, составляющих эскадрон, определяется специальными постановлениями. Наш полк, уже немало пострадавший в предшествующих столкновениях, вместо четырех эскадронов в тот день смог выдвинуть на передовую только три. Но затем выяснилось, что после этого оставалось еще 30 человек, не вошедших в ряды, среди которых было пять младших офицеров. Я был среди них, так же как и оба Пертеле. Из нас сформировали два взвода, командование над которыми было поручено молодому, умному, храброму Пертеле. Генерал Бомон, прекрасно знающий способности молодого Пертеле, поручил ему разведку перед правым флангом армии и, не дав никаких инструкций, приказал действовать согласно обстоятельствам. Таким образом, мы оставили наш полк и отправились обследовать местность.

В это самое время завязалась жаркая битва с двумя армейскими корпусами. Час спустя, не обнаружив ничего примечательного на флангах, мы возвращались к нашим. Вдруг молодой Пертеле увидел перед нами и, соответственно, на левом краю линии врага батарею из восьми пушек, стреляющих по французским войскам.

По непростительной халатности эта австрийская батарея для большего удобства стрельбы поднялась на небольшое возвышение, расположенное в 700–800 шагах впереди пехотной дивизии, к которой она относилась. Командир этой артиллерийской батареи чувствовал себя в полной безопасности, потому что место, на котором она находилась, возвышалось над всей линией фронта французской армии. Он справедливо полагал, что, если от нашей армии отделится какой-либо отряд, чтобы атаковать его, он это заметит раньше и у него будет время вернуться на линию австрийских войск. Он не подумал, что маленькая рощица, находящаяся рядом с высотой, на которой он расположился, могла скрывать каких-то французов. В тот момент там действительно никого еще не было, но молодой Пертеле решил повести туда свой взвод и оттуда наброситься на австрийскую батарею. Чтобы скрыть этот маневр от вражеских артиллеристов, молодой Пертеле, прекрасно сознавая, что во время войны мало обращают внимания на какого-нибудь одинокого кавалериста, объяснил нам свой план, который состоял в том, чтобы мы один за другим проскакали по дороге и заняли бы место за этой рощицей, слева от вражеской батареи, а затем все вместе атаковали бы ее. В этом случае нам не следовало бояться ее снарядов, поскольку мы должны были подойти к ней с фланга. Весь маневр прошел незамеченным со стороны врага. Один за другим мы обходным путем достигли края рощицы, где собрался весь взвод. Пертеле встал во главе взвода, и через рощицу с саблями наголо мы устремились на вражескую батарею. Мы порубили часть артиллеристов, а другие спрятались под зарядными ящиками, где наши сабли не могли их достать. Согласно инструкциям, данным молодым Пертеле, мы не должны были ни убивать, ни ранить солдат обоза, но заставить их с помощью клинков наших сабель управлять лошадьми, запряженными в орудия, и направить их к линии нашего фронта.

Приказ был прекрасно выполнен в отношении шести пушек, ездовые которых, оставаясь на лошадях, подчинялись всему, что им было приказано. Однако двое других спрыгнули с лошадей, не то из страха, не то по собственной воле, и, хотя гусары брали лошадей за поводья, те не хотели двигаться за ними. Вражеские батальоны, находящиеся неподалеку, бросились бегом на помощь своей батарее. Минуты показались нам часами, пока молодой Пертеле, удовлетворившись захватом шести пушек, не приказал покинуть оставшиеся и направиться галопом с нашей добычей в сторону французской армии.

Приказ был своевременным, но он стал фатальным для нашего храброго начальника, поскольку, как только мы начали отступать, вражеские артиллеристы и их командиры выскочили из-под ящиков, зарядили оставшиеся два орудия и выстрелили нам вслед картечью. Вы понимаете, что 30 кавалеристов, шесть орудий, каждое из которых было запряжено шестью лошадьми, сопровождаемыми тремя солдатами обоза, — все это занимает весьма обширную площадь, и поэтому картечь ударила по нас без промаха. Мы потеряли убитыми и ранеными двух унтер-офицеров, многих гусар, одного или двух ездовых, несколько лошадей были также ранены, из-за чего орудия потеряли управление и не могли больше двигаться. Сохраняя полное хладнокровие, молодой Пертеле приказал отрезать упряжки убитых или раненых лошадей, заменить гусарами убитых или раненых ездовых и быстро продолжить наше отступление. Но те несколько минут, которые нам понадобились для того, чтобы провести все эти действия, были использованы командиром австрийской батареи. Он выпустил против нас вторую очередь снарядов, которая принесла нам новые потери. Но мы были полны такого ожесточения и такой решимости не оставить захваченные нами шесть орудий, что нам удалось все поправить и возобновить наш отход. Мы были уже на линии французских войск и недосягаемы для вражеской картечи, но в это время какой-то австрийский офицер приказал зарядить пушки ядрами, одно из которых попало в несчастного Пертеле.

Гем не менее наша атака против австрийской батареи и ее результаты были замечены французскими войсками, и генералы приказали им выдвинуться вперед. Враг отступил, и это позволило нам вернуться на место, где пали наши товарищи. Треть отряда, оставленная там, была мертва или ранена. В начале наших действий нас было пять младших офицеров. Теперь трое погибли. Оставались только старший Пертеле и я. Несчастный Пертеле-старший был ранен, но страдал больше морально, чем физически из-за потери обожаемого брата, о котором и мы все глубоко сожалели.

Пока мы отдавали долг погибшим и подбирали раненых, подъехал генерал Шампионне вместе со своим начальником штаба генералом Сюше. Главнокомандующий был свидетелем великолепного поведения нашего взвода. Он собрал нас вокруг шести орудий, отбитых у врага, и после похвальных слов о нашей храбрости, которая позволила освободить французскую армию от батареи, приносящей ей немалые потери, добавил, что в знак благодарности за то, что мы спасли жизнь большому числу наших товарищей и способствовали успеху всего этого дня, он хотел воспользоваться правом, которое ему давал недавний декрет первого консула, учредившего орден Почетного легиона, и выдать нашему взводу три почетные сабли, а также произвести одного из отличившихся кавалеристов в младшие лейтенанты. Но он просил нас самих назначить тех, кто был достоин этих наград. Мы еще раз с глубоким сожалением вспомнили о храбром молодом Пертеле, который мог бы стать таким прекрасным офицером. Пертеле-старший, бригадир и один гусар получили почетные сабли, которые спустя три года давали им право на крест Почетного легиона. Оставалось назвать того, кто среди нас мог получить чин младшего лейтенанта. Все мои товарищи назвали меня, и главнокомандующий, вспомнив о том, что говорил ему генерал Сера о моем поведении при Сан-Джакомо, назначил меня младшим лейтенантом.

Я был сержантом всего месяц и должен признаться, что в этой атаке и в захвате орудий я не делал ничего особенного по сравнению с тем, что делали мои товарищи, но, как я уже говорил, ни один из этих храбрых эльзасцев не чувствовал себя в состоянии быть командиром и офицером. Итак, они единогласно назвали меня, а главнокомандующий учел и то предложение, которое ранее ему сделал генерал Сера. Возможно, и я должен об этом сказать, он хотел доставить также приятное и моему отцу. Во всяком случае, именно так понял этот жест отец, поскольку, узнав о моем быстром продвижении, он тут же написал мне, что запрещает мне принимать этот чин. Я подчинился. Но поскольку отец написал примерно в том же духе и генералу Сюше, то последний ответил ему, что главнокомандующий будет, безусловно, уязвлен тем, что один из его дивизионных генералов хотел бы воспрепятствовать назначениям, которые он делал властью, данной ему правительством. И тогда мой отец разрешил мне принять этот чин, и таким образом я стал младшим лейтенантом 10 нивоза VII года (декабрь 1799-го).

Я был одним из последних офицеров, получивших повышение от генерала Шампионне, который, не будучи в силах удержаться в Пьемонте против превосходящих сил противника, должен был снова перейти Апеннины и привести армию в Лигурию. Этот генерал испытал такую боль и такое горе, видя, как части его войск таяли по дороге, поскольку у него не было средств их кормить, что 25 нивоза, через 15 дней после того, как он меня повысил в звании, он умер. Отец, будучи одним из первых дивизионных генералов, был временно назначен главнокомандующим итальянской армии, штаб которой находился в Ницце. Он отправился туда и поспешил отослать в Прованс остатки кавалерии, поскольку в Лигурии не было больше кормов. 1-й гусарский полк вернулся во Францию, но отец задержал меня с тем, чтобы я выполнял функции его адъютанта.

Во время нашего пребывания в Ницце отец получил от военного министра приказ принять командование авангардом Рейнской армии, куда с ним должен был отправиться и его начальник штаба полковник Менар. Мы были рады этому новому обстоятельству, поскольку нищета на наших глазах разрушала итальянскую армию, приводя ее в состояние полного хаоса. Казалось, что у нас больше нет сил удержаться дольше в Лигурии. Отец был отнюдь не против уехать из армии, находящейся в полном упадке, поскольку в конечном счете это должно было привести к позорному отступлению, вплоть до отхода на территорию Франции, за реку Вар. Отец готовился к отъезду, но он не хотел уезжать до того, как генерал Массена, назначенный на его место, прибудет сюда, и поэтому он отправил в Париж своего адъютанта г-на Го, для того чтобы он купил там карты и провел необходимую подготовку для новой кампании на Рейне. Но судьба распорядилась иначе, место могилы для моего несчастного отца было уготовано на итальянской земле.

Массена по прибытии обнаружил только тень армии: войска без содержания, почти без одежды, без обуви, получавшие только четверть рациона, умирающие от истощения или от страшных болезней, порожденных невыносимыми лишениями. Госпитали были переполнены, медикаментов не хватало. Банды солдат и целые полки ежедневно покидали свои посты и отправлялись в сторону моста через Вар, перейдя через который они отправлялись во Францию, рассеивались по Провансу. И при этом все они в один голос заявляли, что готовы вернуться, если им будут давать хлеб и провизию. Генералы были не в силах бороться против нищеты своих войск. Их отчаяние увеличивалось с каждым днем. Все просились либо в отпуск, либо под каким-нибудь предлогом, например, сказавшись больными, старались уехать.

Массена, конечно, надеялся, что в Италию к нему соберутся многие из тех генералов, которые помогали ему сражаться с русскими в Гельвеции. Среди этих людей были Сульт, Удино, Газан. Но ни один из них не приехал, и нужно было назначать новых, поскольку в этом была большая необходимость.

Массена родился в Турбин, городке в небольшом княжестве Монако. Он был очень хитрым итальянцем. Он не был знаком с моим отцом, но с первого же взгляда понял, что это человек широкой души, любящий свою родину больше всего на свете. Он сразу решил уговорить его остаться, надавив на самое больное место, а именно необходимость спасать страну. Он изо всех сил старался объяснить отцу, насколько было бы почетнее для него остаться служить в несчастной итальянской армии, чем ехать на Рейн, где дела Франции были во вполне хорошем состоянии. Он добавил даже, что готов взять на себя ответственность за неисполнение тех приказов правительства в случае, если он решит остаться. Отец, соблазненный этими речами и не желающий покинуть нового главнокомандующего в столь затруднительном положении, согласился остаться. Он не сомневался, что полковник Менар, его друг и начальник его штаба, откажется ехать на Рейн, как только узнает, что Марбо остается в Италии, однако все сложилось иначе. Менар предпочел выполнить полученный приказ, хотя его уверяли, что приказ будет аннулирован, если он согласится остаться в Италии. Отец тяжело переживал его отказ. Менар поспешил вернуться в Париж, где он принял предложение быть начальником штаба генерала Лефевра.

Отец отправился в Геную, где вступил в командование тремя дивизиями, из которых состояло правое крыло армии.

Несмотря на нищету, карнавал в этом городе прошел очень весело. Итальянцы любят развлекаться. Нас разместили во дворце Центуриона, где мы и провели конец зимы 1799 и 1800 годов. Отец оставил в Ницце Спира с основным багажом. Он пригласил полковника Сакле быть начальником его штаба. Это был очень уважаемый человек, хороший военный, с мягким характером, но деловой и серьезный. Секретарем у него был очень милый молодой человек по имени Колиндо, сын банкира Трепано, из Пармы, которого он подобрал в результате многих, слишком сложных для того, чтобы здесь на них останавливаться перипетий. Колиндо стал моим хорошим другом.

В начале весны 1800 года отец узнал, что генерал Массена назначил командующим правым крылом генерала Сульта, только что прибывшего и гораздо менее опытного, чем он. Отец получил приказ вернуться в Савону и принять командование над своей бывшей третьей дивизией. Он подчинился, но его самолюбие было уязвлено.