Глава V

Капитуляция в Байлене и ее последствия. — Наши войска отходят к Эбро. — Эвакуация Португалии. — Я получаю награду и начинаю служить в штабе маршала Ланна

Как один человек поднялась Испания против французской армии, которая оказалась бы в критическом положении, даже если бы она была в этот момент сильнее и ею командовал более опытный военачальник. Мы испытали поражение и на суше и на море — одна эскадра вынуждена была сдаться на рейде в Кадисе, маршалу Монсею пришлось уйти из королевства Валенсии. Хунта Севильи объявила войну Франции от имени Фердинанда VII. В начале июля генерал Дюпон, которого Савари неосторожно отправил без поддержки в Андалузию, за горы Сьерра-Морена, оказался в окружении всего восставшего населения. Узнав, что 10 тысяч человек из лагеря в Сан-Роке — единственные испанские регулярные войска, сведенные в армейский корпус, — двинулись против него под командованием генерала Кастаньоса, он решил отойти к Мадриду и послал дивизию Веделя занять перевал Сьерры-Морены и наладить коммуникации с Мадридом. Но вместо того чтобы быстро следовать за своим авангардом, генерал Дюпон, из блестящего командира дивизии превратившийся в плохого главнокомандующего, принял решение сражаться на месте и послал приказ дивизии Веделя, уже отошедшей более чем на 10 лье, вернуться обратно!.. К своей первой ошибке Дюпон добавил то, что он рассредоточил оставшиеся с ним войска и потерял драгоценное время в Андухаре на берегах Гвадалквивира.

Испанцы, усиленные несколькими швейцарскими полками, воспользовались этой задержкой и послали часть своих сил на берег, противоположный тому, где стояла наша армия, которая оказалась между двух огней!.. Еще не все было бы, однако, потеряно, если бы сражались мужественно и упорядоченно, но Дюпон так плохо организовал свои войска, что, подойдя к ущелью возле Байлена, хвост колонны находился в 3 лье от головы!.. Генерал Дюпон, вместо того чтобы объединить все свои силы, задействовал полки поочередно, по мере того как они прибывали. То же самое касалось артиллерии. Наши молодые солдаты, очень уставшие после марша и восьми часов сражения, падали от изнеможения под жгучими лучами андалузского солнца: они не могли больше ни идти, ни нести свое оружие. Вместо того чтобы сражаться, они просто ложились на землю… Тогда Дюпон попросил временного перемирия, на которое испанцы согласились с большой поспешностью, так как опасались, что ситуация обернется не в их пользу.

Действительно, дивизия Веделя, которая накануне получила приказ вернуться к командующему, как раз подходила сзади к испанскому корпусу, который преграждал проход Дюпону. Генерал Ведель успешно атаковал испанцев, но те выслали парламентера и сообщили, что они заключили перемирие с генералом Дюпоном. Ведель не обратил на это никакого внимания и упорно продолжал сражение. Уже два испанских полка сложили оружие, несколько других бежали, и генералу Веделю оставалось какое-нибудь лье до войск Дюпона, которые он полностью мог освободить, когда вдруг прибыл адъютант Дюпона. Пройдя через вражескую армию, он принес Веделю приказ ничего не предпринимать, потому что обсуждается перемирие. И генерал Ведель, вместо того чтобы снова ослушаться приказа командующего, окруженного врагом и вынужденного посылать через него приказы своим подчиненным, остановился на полпути к победе и отдал приказ прекратить огонь. У испанцев оставалось по восемь зарядов на человека, они хотели выиграть время, так как ждали подкрепления. Генерал Дюпон попросил генерала Рединга, швейцарца на испанской службе, разрешение пройти со своей армией, чтобы вернуться в Мадрид!.. Рединг согласился, но заявил, что не может ничего сделать без согласия своего начальника Кастаньоса, который находился за несколько лье отсюда. Тот, в свою очередь, захотел обратиться к верховной хунте, а та поставила множество условий.

Все это время молодые солдаты Дюпона были в самом ужасном положении. Дюпон отдавал противоречивые приказы: то приказывал Веделю атаковать, то отвести свою дивизию к Мадриду. Ведель решил отойти и на другой день, 21 июля, находился уже у подножия Сьерры-Морены, вне досягаемости Кастаньоса.

К несчастью, генерал Дюпон решил капитулировать. Проявив необъяснимую слабость, он включил в эту капитуляцию и войска генерала Веделя, которым он отдал приказ возвратиться в Байлен. Солдаты Веделя, уже направлявшиеся к Мадриду, бурно запротестовали. И их генерал, вместо того чтобы воспользоваться этим обстоятельством, стал объяснять, какими репрессиями это грозит 8 тысячам солдат Дюпона, добавив, что в капитуляции нет ничего ужасного, что в ней предусмотрено их возвращение во Францию, где им будет возвращено оружие. Офицеры и солдаты заявили, что тогда лучше незамедлительно отвести все войска к Парижу. Настаивая на пассивном послушании, генералу Веделю удалось привести свою дивизию в Байлен, где она сложила оружие.

То, что генерал Дюпон включил в капитуляцию дивизию, которая уже была вне досягаемости врага, является непростительным поступком. Но что думать о генерале Веделе, который исполнил приказы Дюпона, зная, что тот уже не был свободен, и отдал в руки врага свою дивизию в 10 тысяч человек? В своем ослеплении Дюпон включил в договор о капитуляции все войска своего армейского корпуса, даже те, которые не перешли Сьерру-Морену!

Генерал Кастаньос потребовал, чтобы эти части проделали 25 лье, чтобы сложить оружие! Следуя дурному примеру Веделя, командиры отдельных частей послушались приказа генерала Дюпона. Только один-единственный командир, и его надо упомянуть, храбрый начальник батальона де Сент-Эглиз ответил, что он не исполняет приказов генерала-военнопленного. Быстро продвигаясь вперед, несмотря на атаки восставших крестьян, он с небольшими потерями добрался до передовых постов французского лагеря под Мадридом. Император дал этому смелому и умному офицеру звание полковника.

За исключением батальона г-на де Сент-Эглиза, вся армия генерала Дюпона из 25 тысяч человек сложила оружие. Тогда испанцы, уже ничего не опасаясь, отказались соблюдать пункты капитуляции, в которых говорилось о возвращении французов на родину. Они не только объявили их военнопленными, но обращались с ними недостойно, и дали возможность крестьянам убить несколько тысяч солдат!

Только Дюпон, Ведель и несколько генералов получили разрешение вернуться во Францию. Офицеров и солдат сначала держали на старых судах, стоящих на якоре на рейде Кадиса. Среди них началась такая сильная эпидемия лихорадки, что испанские власти, испугавшись, что болезнь распространится на весь Кадис, перевезли оставшихся в живых на пустынный остров Кабрера, где не было ни воды, ни жилья! Каждую неделю им привозили несколько тонн солоноватой воды, гнилые сухари и немного соленого мяса. Несчастные французы жили там почти как дикари, без одежды, белья, лекарств, не получая никаких известий ни о своих семьях, ни о Франции, а чтобы как-то укрыться, были вынуждены рыть себе норы, как дикие звери!.. Это продолжалось шесть лет до заключения мира в 1814 году. Почти все пленники умерли от лишений и от горя. Господин Ласалль, ставший потом порученцем короля Луи-Филиппа, был среди этих несчастных, и, когда его освободили после шести лет плена, он был, как и его товарищи по несчастью, почти совершенно голым!.. Когда испанцам говорили, что нарушение Байленского договора противоречит правилам, принятым у всех цивилизованных народов, они отвечали, что арест короля Фердинанда VII был тоже незаконным и что они только последовали примеру Наполеона!.. Надо признать, что такой упрек не был лишен основания.

Когда император узнал о байленской катастрофе, его гнев был тем более ужасен, что до сих пор он считал, что испанцы такие же трусы, как итальянцы, что крестьянский мятеж — это единственное, на что они способны, что несколько французских батальонов за несколько дней легко справятся с ними. Теперь он плакал кровавыми слезами, видя унижение своих знамен. Французские войска потеряли репутацию непобедимых!.. Как он, должно быть, пожалел, что сформировал Испанскую армию из молодых неопытных новобранцев, вместо того чтобы послать туда свои старые войска, оставленные в Германии! Невозможно описать его гнев против генералов Дюпона и Веделя, которых он, чтобы избежать громкого скандала, посадил в тюрьму, после чего их можно было считать жертвами произвола. Они предстали перед военным советом только через пять лет, когда было уже слишком поздно.

Легко представить себе эффект, который байленская капитуляция произвела на умы такого гордого и страстного народа, как испанский!.. Восстание получило огромный размах. И хотя маршал Бессьер разбил армию Астурии на равнинах у Медина-де-Рио-Секо[56], пожар уже было не остановить.

Хунта Севильи связалась через Англию с генералом Ла Романой, командующим 25-тысячной армией, которую в 1807 году Испания дала Наполеону. Эти части, неудачно расположенные Бернадоттом на побережье, возвратились к себе на родину и пополнили число наших врагов[57]. Остававшиеся у испанцев крепости оборонялись ожесточенно, а многие открытые города превращались в крепости. Сарагоса подала пример, и хотя вскоре этот город был атакован, он защищался с упорством, граничившим с яростью.

Байленская капитуляция позволила испанской Андалузской армии пойти на Мадрид, что вынудило короля Жозефа 31 июля покинуть свою столицу в которой он провел всего неделю! С армейским корпусом он отошел к Миранда-де-Эбро, где река образует хорошую линию защиты. Наши войска сняли осаду Сарагосы и нескольких крепостей Каталонии и собрались на реке Эбро. Таково было положение нашей армии в Испании в августе. Вскоре мы узнали еще об одном несчастье: у нас отняли и Португалию! Неосторожный Жюно настолько рассеял свои войска, так рассредоточил свою небольшую армию по всему королевству, что, например, огромная провинция Альгарве, расположенная от него более чем в 80 лье, охранялась отрядом всего из 800 человек. Это было безумием!

Стало известно, что англичане высадили многочисленный корпус у ворот Лиссабона и, заручившись поддержкой восставшего против французов населения, атаковали Жюно настолько превосходящими его силами, что тот после одного дня боев должен был капитулировать в Вимьеро перед генералом Артуром Уэлсли, ставшим впоследствии знаменитым лордом Веллингтоном[58]. Этот генерал, в то время самый молодой в британской армии, в тот день возглавлял английские войска только из-за того, что высадка его начальников задержалась. Слава и удача пришли к нему в тот день. В капитуляции говорилось, что французская армия эвакуируется из Португалии, она будет перевезена во Францию морем, но солдаты не будут военнопленными и не сложат оружия. Англичане выполнили все условия договора, но так как они предполагали, что император тотчас отправит в Испанию войска, которые Жюно привезет из Лиссабона, то вместо того, чтобы высадить солдат в Бордо, они отвезли их в Лорьян, откуда до Байонны было тридцать дней марша.

Действительно, Наполеон направил на полуостров огромные силы. На этот раз испанцы должны были иметь дело не с молодыми и слабыми новобранцами. Император вызвал из Германии три армейских пехотных корпуса и кавалерию, все части которых состояли из ветеранов, сражавшихся при Иене, Эйлау, Фридланде, и добавил еще большую часть своей гвардии. К тому же он сам готовился отправиться в Испанию во главе этих войск, численность которых составляла 100 тысяч человек, не считая дивизий молодых солдат, оставшихся на линии Эбро и в Каталонии, что доводило общую численность армии до 200 Тысяч!

За несколько дней до отъезда император, который собирался взять с собой Ожеро, если его рана, полученная при Эйлау, позволила бы ему принять командование, вызвал его в Сен-Клу. Я сопровождал маршала, которому служил, и, в то время как император прогуливался с Ожеро, держался в стороне вместе с адъютантами Наполеона. Кажется, что после того, как они обговорили главный вопрос, разговор коснулся сражения при Эйлау и героического поведения 14-го линейного полка. Ожеро рассказал о той самоотверженности, с которой я доставлял приказы в этот полк, пробиваясь через тысячи казаков. Он подробно описал опасности, которым я подвергался, выполняя эти задания, а также то, что я просто чудом избежал смерти, когда меня оставили совершенно обобранным и голым лежать на снегу. Император ответил: «Поведение Марбо было отличным, и я наградил его крестом!» Маршал резонно возразил, что я не получил награды. Наполеон же настаивал на своем и в подтверждение вызвал начальника штаба князя Бертье. Тот справился по своим спискам, и выяснилось, что, когда императору доложили о моем поведении при Эйлау, он внес в списки награжденных офицеров фамилию Марбо, адъютанта маршала Ожеро, не указав имени. Он не знал, что мой брат тоже находился при штабе маршала. Когда же надо было выдавать награды, очень занятый князь Бертье сказал секретарю, чтобы вывести его из затруднения: «Дайте крест старшему». Так мой брат получил награду, хотя это было первое дело, в котором он принимал участие. Он недавно прибыл из Вест-Индии после отпуска и официально даже не входил в состав Великой армии, так как его полк в то время располагался на острове Иль-де-Франс. Так сбылось предсказание, сделанное Ожеро Адольфу: «Если вас зачислят в один штаб с братом, вы будете мешать друг другу».

Как бы там ни было, император, сделав небольшой выговор Бертье, направился ко мне, заговорил с большой добротой, потом взял крест из рук одного из своих офицеров и надел мне его на грудь! Это было 29 октября 1808 года — один из самых прекрасных дней в моей жизни, так как в то время орден Почетного легиона еще не раздавался всем подряд, его еще ценили. Потом многое, к сожалению, изменилось… Получить такую награду в двадцать шесть лет!.. Я был вне себя от радости!.. Радость маршала была так же велика, как и моя. Чтобы моя мать могла разделить эту радость, он отправил меня к ней. Ни один из заслуженных мною чинов не принес мне такого счастья. В довершение моей радости маршал двора Дюрок послал за шляпой, которую ядро пробило у меня на голове в битве при Эйлау: Наполеон хотел ее видеть!..

По совету императора Ожеро, который не смог принять участие в кампании, попросил маршала Ланна, командующего в Испании, взять меня к себе, но не как вспомогательного адъютанта, каким я был у того же маршала в Фридландской кампании, а как штатного. Что и было сделано. Я же должен был вернуться к Ожеро только тогда, когда он вернется к службе.

И вот в ноябре я выехал в Байонну, которая в четвертый раз стала для меня местом встречи с новым начальником, у которого я должен был служить. Оставленные в Байонне, мои экипажи были готовы, я даже смог одолжить лошадь маршалу Ланну, поскольку к тому моменту, когда император пересек границу, лошади маршала еще не прибыли. Я прекрасно знал страну, которую нам предстояло пересечь, ее обычаи и немного ее язык. По этой части я мог оказать некоторые услуги маршалу, который никогда не был в этой части Европы.

Почти все офицеры, которые были с Ланном в предыдущих кампаниях, при заключении Тильзитского мира получили повышения и назначения в различные полки, и в 1808 году этому маршалу надо было сформировать новый штаб. Поскольку Ланн был человеком очень твердым и руководствовался собственными соображениями при отборе офицеров, вышло так, что у одних из них не было любви к своей профессии, другие были слишком молоды, неопытны и не знали, что такое война. И хотя все они были очень храбры, как и сам маршал, тем не менее из всех штабов, в которых мне приходилось служить, этот был наименее пригодным для ведения военных действий.

Первым адъютантом маршала был полковник О’Мира, потомок одного из ирландцев, которых привез во Францию Яков II. На службу к Ланну его устроил его шурин генерал Кларк, герцог Фельтрский. Он был храбр, но толку от него было мало. Позже его назначили комендантом небольшой крепости в Бельгии, где он и умер.

Вторым адъютантом был начальник эскадрона Гёэнёк, шурин маршала Ланна, человек очень образованный и любящий учиться. Став полковником 26-го легкого полка, он проявил смелость и был ранен на Березине. Затем он стал генерал-лейтенантом и получил командование в Бурже.

Третий адъютант, начальник эскадрона Сен-Марс, прекрасный человек, бывший инженер, стал полковником 3-го конно-егерского полка и попал в плен в России. В конце своей карьеры он был бригадным генералом и выполнял функции генерального секретаря ордена Почетного легиона.

Я был четвертым адъютантом маршала Ланна.

Пятым был маркиз Серафино д’Альбукерке, знатный испанский дворянин, бонвиван и храбрец. У него были старые распри с князем Мира. В конце концов он стал служить в роте ордонансовых жандармов, откуда перешел в штаб маршала Ланна. В битве при Эсслинге ядро попало прямо в него, и он замертво упал на землю!

Шестым адъютантом был капитан Ваттвиль, сын знатного вельможи Гельветической республики. Этот швейцарец имел чин полковника швейцарских войск на службе Франции. В Русской кампании Ваттвиль был начальником эскадрона красных улан гвардии[59]. Я встретил его у Березины пешим, бредущим с палкой в руках, дал ему одну из одиннадцати лошадей, которые сохранились у меня при отступлении. Но я ничем не мог ему помочь, когда при подходе к Вильно он скончался от холода и истощения.

Седьмым адъютантом был знаменитый Лабедуайер, который пришел из ордонансовых жандармов. Он был высок, красив, остроумен, храбр, образован, хороший рассказчик, хотя немного и заикался. Он был адъютантом принца Евгения Богарнэ, в 1814 году стал полковником. Известно, как он привел свой полк императору при возвращении того с Эльбы. При Реставрации его судили и расстреляли.

Восьмого адъютанта звали де Вири. Он был сыном сенатора, принадлежал к очень древней савойской семье, союзнице королей Сардинии. Он был отличным человеком, я очень сдружился с ним. Я любил его как брата. Выпускник военного училища, он стал капитаном в Испании в 1808 году, был тяжело ранен при Эсслинге на следующий год и умер на моих руках в Вене.

Кроме восьми штатных адъютантов, маршал имел дополнительно при штабе двух офицеров: это были капитан Дагюзан, земляк и друг Ланна, который ушел в отставку начальником батальона, и младший лейтенант Ле Культё де Кантлё, сын сенатора, выпускник военного училища, человек очень хорошо воспитанный, умный, храбрый и энергичный. Он последовал за князем Бертье в Россию, где чуть не погиб, потому что переоделся в русское платье. Конный гренадер вонзил ему в грудь клинок своей сабли! Император привез его в своем экипаже. Он стал полковником, адъютантом дофина[60] и перед смертью рекомендовал мне своего сына.