( Моя мать отличалась особым талантом...)
( Моя мать отличалась особым талантом...)
Моя мать отличалась особым талантом зудеть и допекать. Силезию она терпеть не могла и с самого начала поедом ела отца, требуя, чтобы он переселился в Варшаву. В глубине души я целиком и полностью разделяла ее стремление. Отец наконец поддался на уговоры, вылез из кожи вон и сделал невозможное. В кратчайшие сроки поставил на ноги бухгалтерское дело в Бытоме и добился перевода в Варшаву.
Думаю, нет необходимости описывать положение с жильем в столице в первые послевоенные годы. Отцу гарантировали работу, но не крышу над головой. Над нами сжалилась кузина, одна из внучек моей прабабушки, и уступила нам на время свою комнатушку, переселившись к матери и сестрам, жившим этажом ниже в том же доме.
Дом № 140 по улице Пулавской до войны был больницей, и мы заняли в нем «сепаратку», палату на одного пациента с площадью в семь с половиной квадратных метров. В нее входили прямо из длинного больничного коридора. Зато прямо в комнате находились кран с раковиной, да и обставлена она была просто роскошно: широкая кровать с тумбочкой, маленький столик и стул, небольшой одежный шкаф и так называемая «коза» – железная печь с выведенной в окно трубой [20]. Мы с матерью спали на кровати, а отец на ночь расставлял себе на оставшемся у двери свободном пространстве раскладушку, тем самым блокируя вход в комнату, так что никакой злоумышленник уже никак не смог бы к нам забраться.
Переехав в Варшаву, мать впервые в жизни поступила на работу – секретаршей в какое-то учреждение – и выдержала там три месяца. Видимо, это был так называемый испытательный срок. По истечении его она решительно заявила: не позволит, чтобы всякие командовали ею. Всяким был, видимо, директор, секретаршей которого она должна была работать. В общем, эту работу мать бросила с легким сердцем, на другую устроиться не пыталась и напрочь отказалась от попыток зарабатывать на жизнь, предоставив это отцу.
И тем не менее этих трех месяцев оказалось достаточно, чтобы ввести в заблуждение мою школьную учительницу французского языка (в варшавской гимназии у меня иностранным стал французский). Француженка задала нам задание: «Мой день с утра до вечера». Пожалуйста, с утра так с утра. Меня вызвали, я встала и начала описывать свой день. Просыпаюсь я, значит, утром, и родители подают мне в постель завтрак. Это обстоятельство чрезвычайно шокировало нашу импульсивную учительницу, и, не дав мне договорить, она принялась читать мораль. Прервала на полуфразе, потому что я собиралась пояснить: когда мы все втроем утром собираемся выйти из дому и родители встают, для меня на полу уже не остается места, и я вынуждена оставаться в кровати. Завтракаем же мы все втроем на тумбочке у меня над головой.
Отчитав меня, француженка велела продолжать и, не веря своим ушам, слушала дальнейшее описание моего дня: съев завтрак в постели, я отправляюсь в школу, затем, первая вернувшись домой, топлю печку, грею воду и мою всю посуду. Француженка велела мне несколько раз повторить эти фрагменты моего рассказа, чтобы убедиться, правильно ли меня поняла, уж очень невероятным казалось, чтобы избалованная девица, которой подают завтрак в постель, занималась такой грязной работой. Тут я наконец сжалилась над педагогом и сообщила метраж наших апартаментов.
Пришла зима. Поскольку центральное отопление еще не действовало, канализация замерзла. Больничные туалеты представляли собой жуткое зрелище. По возможности я старалась ими не пользоваться, ограничиться школьными, но это не всегда получалось. Приходилось бегать к трамвайной будке (как раз напротив нашего дома трамвай описывал петлю), но там было ненамного лучше.
Окно нашей одиночной камеры, тьфу, палаты выходило на глухую стену какого-то здания, и вид из окна отрицательно сказывался на психике. Я даже написала тогда чуть ли не научную статью с философским обоснованием того, как бытие определяет сознание, только она, к сожалению, не сохранилась. А на меня эта глухая стена и в самом деле действовала угнетающе. Хорошо хоть не было времени часто пялиться на нее!
В отличие от матери, стремление зарабатывать деньги стало для меня к тому времени дурной привычкой. Слыша дома вечные нарекания на нехватку денег, я старалась что-то предпринять. Помогла тетя Ядя, которая, как и ее брат, мой отец, была бухгалтером и имела широкие связи с представителями так называемой частной инициативы. Рисовать я научилась давно и теперь принялась подрабатывать тем, что малевала вывески и рекламные буклеты. Платили жалкие гроши, но все-таки это был какой-никакой приработок к отцовской зарплате. По вечерам я сидела над халтурой. Тогда было модным наносить на изображение растертую краску, преимущественно акварель, тонким слоем через ситечко с помощью зубной щетки.
Отец оставался на работе на сверхурочные и корпел над бухгалтерскими отчетами, мать сбегала этажом ниже к родне, так что до самого вечера комнатушка была в полном моем распоряжении. Всю ее, даже и потолок, я запорошила рекламной краской. А потом заказы прекратились, и пришлось искать других приработков.