ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Утром 21 мая 1732 года колокола Венеции тревожно зазвонили заупокойным звоном, вызвав переполох среди горожан. Что же могло стрястись?

— Умер дож, — сообщил домашним Джован Баттиста, успевший побывать на Сан-Марко.

Покойный Альвизе Мочениго III был славным воином. Он много сделал для украшения Венеции, заботился об освещении переулков и набережных, обновил устаревшее покрытие на Сан-Марко. Похороны его должны состояться в соборе Святых Иоанна и Павла. Антонио отправился на траурную церемонию. По случаю смерти дожа сенат отменил народный праздник Венчания города с морем, повелев также закрыть театры и прочие увеселительные заведения. «Слава богу, — подумал Вивальди, — что в эти дни у меня нет спектаклей в Сант’Анджело, иначе всё равно пришлось бы платить музыкантам и певцам, несмотря на простой».

В городе начались разговоры о преемнике. Среди вероятных претендентов называлось имя Карло Рудзини по прозвищу Хромой. Антонио посещал музыкальные вечера в его дворце в приходе Сан-Джоббе, где его поразили роскошь дворцового убранства и богатая коллекция картин. Рудзини считался ценителем искусств, но был стар. Поэтому некоторые считали, что лучше бы избрать Альвизе Пизани, обладателя богатого состояния. Но другие возражали, называя Пизани скрягой. Было высказано немало других предположений и догадок, пока 2 июня 1732 года не было обнародовано имя нового дожа. Им стал восьмидесятилетний Рудзини, и в Венеции начались трёхдневные торжества.

Несмотря на напряжённую ситуацию в Европе и трения между Австрией и Францией, Россией и Польшей, Святейшая республика отчаянно цеплялась за свой нейтралитет и всячески старалась поднять в народе национальный и религиозный дух. В 1730 году с большой помпой было отпраздновано столетие избавления по воле Провидения от смертоносной чумы, унесшей десятки тысяч жизней. Хотя экономика государства была в плачевном состоянии, а общественный долг достиг 6 миллионов дукатов, сенат постановил торжественно отметить возвращение на родину из Франции останков дожа Пьетро Орсеолы. Дож заслужил известность и почёт как один из первых строителей собора для хранения останков святого Марка. В преклонном возрасте Орсеола отошёл от мирских дел и удалился в один из французских монастырей, где почил в Бозе в 997 году. Позднее за свои праведные дела и поступки он был канонизирован и одинаково почитаем во Франции и в Венеции.

В конце сентября 1732 года два монаха прибыли в Венецию с ценнейшим грузом — ракой с останками дожа, которая на время была установлена в церкви острова Сан-Джорджо Маджоре в ожидании торжественного захоронения мощей в соборе Сан-Марко. Сама церемония состоялась на закате 7 января следующего года. Раку с мощами доставили на большой барже, украшенной цветами и красной парчой. За ней следовали две четырехвёсельные пеаты с монахами, держащими в руках зажжённые свечи. На противоположном берегу в ожидании собрались всё духовенство во главе с патриархом, члены сената и толпа прихожан с факелами. Когда баржа с ракой причалила к набережной Сан-Марко, сводный церковный хор запел «Восславим Господа!» — гимн, сочинённый Вивальди по заказу руководства Пьета.

Всё это время, напрочь забыв об обещании, данном когда-то отцу, Вивальди не расставался с мыслью о написании новой оперы для будущего сезона. С 1728 года его музыка не звучала в театре Сант’Анджело. И когда Антонио попалось в руки либретто «Монтесума», в котором повествуется о завоевании Мексики Кортесом, он решил, что это хороший сюжет для новой драмы. Для Анны была написана партия Митрены, на роль правителя ацтеков Монтесумы приглашён Максимилиан Миллер, а изготовление декораций было поручено одному из сценографов Мауро.

Перед театром Сант’Анджело давно не было слышно голоса кассира, оповещающего из будки прохожих, что все билеты проданы. Имя Вивальди снова привлекло публику. Народ повалил в театр не только из-за объявленной новинки, но и ради самого автора в предвкушении вновь услышать его виртуозное выступление после окончания спектакля. Публике нравилась экстравагантность рыжего священника.

Она обожала его артистические выходы на авансцену со скрипкой.

Теперь все мысли Антонио были о предстоящем сезоне. Он знал, что в последние годы в мире оперы доминировал крупный поэт Пьетро Метастазио. Лет семь-восемь назад Вивальди положил на музыку его либретто «Сирое, царь Персии». Недавно ему в руки попалась «Олимпиада», образцовое либретто с занятной фабулой и чётким распределением ролей во всех трёх актах. Джован Баттиста предупредил сына, что к сочинению такого маститого автора, как Метастазио, а ныне ещё и придворного поэта Карла VI, следует отнестись с особой осторожностью и ответственностью. Это не «Тит Манлий», написанный всего за пять дней.

— Понимаю, что это не «Тит Манлий», — соглашался Антонио. — Но уж больно длинны у него речитативы, и нужно что-то придумать, чтобы взбодрить публику.

Вивальди отказался от привычного исполнения речитативов под аккомпанемент клавесина, заменив его оркестром, чтобы полнее выразить драматические коллизии персонажей оперы с их молодым задором, чувствами любви и ревности. Такое не под силу одному клавесину, и необходимо участие всего состава оркестра. Вводя эту новинку, он, как всегда, советовался с отцом. Джован Баттисте было почти восемьдесят, и он вынужден был оставить свою должность в оркестре Сан-Марко, живя отныне в тени славы сына, участвуя во всех его делах и сопереживая его заботам.

Поскольку времени на постановку было мало, а его Аннина была занята в очередной опере, Вивальди пришлось скрепя сердце пригласить другую певицу. Премьера в Сант’Анджело прошла с большим успехом. Уже после первой арии критского принца Ликида «Пока ты спишь» публика пришла в неописуемый восторг. В салоне художницы Розальбы Каррьера вместо привычных колкостей и насмешек возобладало общее суждение завсегдатаев, что рыжий священник поистине велик, а его «Олимпиада» не идёт ни в какое сравнение с поставленной ранее одноимённой оперой на музыку Адольфа Хассе, хотя автор либретто знаменитый Метастазио высказался в Вене о немце как о лучшем современном композиторе. Он не мог сказать иначе, ибо стал официальным поэтом австрийского двора.

В те самые дни помимо разговоров о новой опере рыжего священника венецианцы оказались вовлечёнными в появившуюся в городе азартную игру — лотерею[33]. В построенной Сансовино изящной лоджии у подножия колокольни Сан-Марко, где производилась выемка номеров, с утра толпились люди в надежде заполучить выигрышный номер.

— Только этого нам не хватало, — ворчал Джован Баттиста. — Теперь вместо театра деньги будут тратиться на игру.

Казалось, лотерея, картёжные игры, рулетка в казино Ридотто, карнавалы и театральные постановки — всё было подстроено с явной целью отвлечь внимание граждан от истинного положения вещей, чтобы они не видели, сколь серьёзно больна Святейшая республика, когда у ворот монастыря Сан-Франческо делла Винья по утрам собираются тысячи страждущих получить миску горячего супа и кусок хлеба.

* * *

— О нет, в Верону я не в силах ехать! И не проси, — решительно заявил Джован Баттиста на предложение сына отправиться туда вместе.

После успеха «Нимфы Фида» Вивальди получил приглашение как автор новой оперы и как импресарио, а поэтому нуждался в помощи отца. Со смертью жены, после утомительной поездки в Вену и хлопот с переездом в новый дом Джован Баттиста стал острее ощущать свои годы. В оркестре Сан-Марко он мог бы ещё играть, так как там не было возрастных ограничений, но годы и усталость с каждым днём брали своё. К счастью, не подкачало зрение, и он с удовольствием по целым дням занимался перепиской сочинений сына. Ему помогал внук Пьетро, первенец Чечилии и Антонио Мауро. С детских лет он проявлял интерес к музыке и с помощью деда освоил ремесло нотного переписчика. В свои девятнадцать лет Пьетро был трудолюбивым юношей, умевшим быстро и чётко выполнить работу. А водить по шероховатой бумаге гусиным пером, смоченным густыми чернилами, было вовсе не лёгким делом, требующим сноровки и быстроты при написании нотных знаков, которые у знаменитого дяди скакали и прыгали самым замысловатым образом.

Вивальди крайне ревностно относился к своим сочинениям и постоянно опасался, что переписчики нот могут делать лишние копии и продавать их на сторону. Вот почему он так ценил помощь отца и племянника.

Джован Баттиста не отважился на поездку, хотя и понимал, что сыну пригодились бы некоторые его советы. Отказывать было неприятно, но он успокоил себя тем, что Антонио сам справится с обязанностями импресарио, поскольку это дело для него не новое. Он давно научился извлекать для себя выгоду, обладая безошибочным чутьём при найме певцов.

В конце концов Вивальди отправился в Верону с Анной Жиро и неразлучной Паолиной. Для веронского карнавала в репертуаре театра значилась опера «Аделаида» на сюжет драмы Сальви о властолюбивом короле Италии Беренгарии Первом, правившем в X веке н. э. Сама эта история подсказала Вивальди, в каком ключе написать пространное посвящение Антонио Гримани, вице-капитан-губернатору Вероны, чтобы выразить свои верноподданнические чувства истинного итальянца и гражданина Святейшей республики: «…С падением последних италийских королей бедная Италия, утратив свободу, не смогла освободиться от позорного гнёта чужеземцев вплоть до возникновения доблестной Венецианской республики, которая с момента своего появления и до наших дней свято хранит дух итальянской свободы и по воле Божьей будет хранить его в веках».

Это посвящение породило множество кривотолков. На Сан-Марко в кафе «Триумф Венеции» можно было услышать такие мнения:

— Неужели наш Вивальди заделался штатным патриотом?

— Да, и он мечтает о свободной Италии под защитой сильной Венеции!

— Хитёр рыжий священник! У него наверняка есть свои основания, чтобы такое написать.

— Возможно, за этим кроется некая договорённость с дожем или с кем-то из послов.

Но Вивальди был искренен и хорошо знал, что Венеция не единожды отвергала предложение Франции и Германской империи вступить с ними в сговор во имя сохранения своего особого положения единственного государства, способного возглавить объединение Италии. Как-то за ужином в разговоре с отцом и братом он с горечью признал:

— У Венеции нет больше голоса в Европе.

Прочитав его посвящение вице-губернатору Гримани, Анна Жиро тоже не удержалась и высказала о нём своё мнение:

— Вы, несомненно, очень практичный человек в жизни. Достаточно перечитать другие ваши посвящения, чтобы в этом убедиться.

Вивальди промолчал на это замечание своей Аннины. Видимо, не зря он поручил ей партию героической Аделаиды, супруги одного из италийских королей. Анна смогла довольно точно определить это характерное свойство дона Антонио, привитое ему практичным отцом, извлекать пользу из любого представившегося случая. Ещё ранее она заметила эту черту своего наставника, вынудив его признаться, что он никогда не был концертмейстером[34] герцога Лорены. И зачем ему понадобилось представлять себя таковым в одной из театральных программок?

Написание декораций для веронской постановки Вивальди поручил Франческе Бибьена. Выбор оказался более чем удачным, ибо, как никто другой, архитектор Бибьена знал своё детище и блестяще справился с поручением, что и было, едва поднялся занавес, по достоинству оценено зрителями.

Карнавал в Вероне завершался, когда на последнем представлении оперы «Аделаида» Вивальди повстречал одного мантуанского вельможу, который сообщил ему весть, поразившую как удар грома. Оказывается, остались считаные дни до отъезда принца Филиппа Дармштадтского, который покидает свой пост наместника Мантуанского ландграфства. Кто его заменит? Представится ли возможность сотрудничества с театром Арчидукале? Но сомнениям по поводу Мантуи прозвучало контрапунктом предложение из Флоренции. Импресарио Альбицци просит для театра Пергола написать новую оперу к началу будущего карнавала 1735 года и настаивает, чтобы в качестве примадонны выступила несравненная Анна Жиро.

Предложение заманчивое, и свой выбор Вивальди остановил на либретто тосканца Сальви «Джиневра, принцесса Шотландии», что должно было прийтись по вкусу флорентийской публике. А сама роль героини так подходит для импульсивного характера Анны, способной на сцене заражать публику необузданностью страстей. Даже в домашней обстановке, когда они оставались одни, Вивальди приходилось порой прибегать к маленьким хитростям, чтобы умерить проявление чувств со стороны своей не в меру экзальтированной ученицы. В такие минуты он терялся и, дабы не подпасть под чары наваждения и не потерять голову, вдруг резко вставал и предлагал ей спеть что-нибудь или, спохватившись, заявлял, что ему пора в театр и Меми заждался его в гондоле… На сцене Анна ни в чём не сдерживала себя, давая волю страстям, что так нравилось публике. А дома она выглядела эдакой хитрой мурлыкающей кошечкой. Безусловно, она ценила в своём наставнике в сутане и его привязанность и заботу, но, увлекшись игрой, старалась пробудить в нём кое-что другое, кроме отцовских чувств.

Однажды, вернувшись домой после очередного и опять бесполезного визита в Пьета, дабы разузнать, каковы планы и настроения у попечительского совета, Антонио узнал от отца, что приходил посыльный от Гримани, который хочет его видеть.

Аббат Микеле Гримани был владельцем театра Сан-Самуэле, в котором Вивальди не поставил ни одной своей оперы. По правде говоря, он и не стремился к этому, считая Сан-Самуэле капищем чопорной аристократии, ничего не смыслящей в музыке. Патриции Гримани принадлежали к одному из самых влиятельных кланов Венеции. Помимо Сан-Самуэле они владели и другими театрами, в которых помимо опер давались комедии, столь любимые простым людом. «Кто знает, что ему от меня понадобилось?» — подумал Вивальди, не будучи знаком с Гримани, и послал за Меми.

Едва гондола поравнялась с дворцом Фоскари, чтобы свернуть в сторону от Большого канала, как движение было перекрыто целой флотилией гондол и вёсельных барж, празднично украшенных по случаю избрания нового дожа Альвизе Пизани. Все эти сотни гондол и барж с веселящейся молодёжью стремились продолжить движение в сторону Сан-Марко, порождая шум и неразбериху.

— Всего три года продержался Рудзини, — заявил Меми, стараясь перекричать орущую флотилию. — Он был избран дожем, сам будучи уже мертвецом.

Чтобы не терять время, Меми решил продраться к дворцу Гримани через ближайшую протоку кратчайшим путём.

Гримани сердечно принял гостя. Казалось, он всё знал о Вивальди, его успешных выступлениях и даже о поездке в Триест и Вену. Наконец хозяин дома перешёл к основному предмету разговора. Ему хотелось, чтобы к началу нового сезона в праздник Венчания с морем была написана новая опера.

— Это должно быть великое зрелище! — воскликнул он.

Уже выбрано либретто «Гризельда», написанное Дзено еще до его приглашения в качестве придворного поэта в Вену. В отличие от других его сочинений на тему греко-римской истории здесь речь шла о любви правителя Фессалии к пастушке Гризельде. Вивальди напомнил, что на этот сюжет уже имеются оперы Поллароло, Орландини, Скарлатти и Альбинони, поставленные некоторыми театрами Венеции. Но это не смущало Гримани. Безусловно, либретто несколько устарело, с чем он согласился, и явно нуждается в переработке с учётом вкусов современной публики и возросшей культуры исполнительского искусства. Недавно Дзено вернулся в Венецию, уступив место в Вене молодому Метастазио, но ничего не хочет слышать о работе для театра.

— Он теперь целиком погружён в историю, философию и другие науки, — заметил Гримани. — Но у меня на примете есть один молодой поэт и драматург, блестяще владеющий пером, который мог бы взяться за такую работу. И он назвал имя двадцатичетырёхлетнего Карло Гольдони.

Рассказывая отцу о встрече с Гримани, Антонио не мог скрыть сомнений по поводу Гольдони. Говорят, этот венецианец уже успел поработать в Милане в канцелярии посла Венеции Орацио Бартолини, пока французы не вторглись в Ломбардию, и он решил держаться от них подальше. Затем судьба забросила его в Верону, где он подружился с известным комиком Джузеппе Имером и поездил с его труппой по разным городам. Комик-импресарио высоко оценил трагедию Гольдони «Велизарий» и представил его аристократу Гримани. Теперь Гольдони прочат на место главного поэта театра Сан-Самуэле, где постаревший либреттист Лалли постепенно отошёл от дел. Известно, что Гольдони недолюбливает оперу и не знаком с музыкой ни Альбинони, ни Вивальди. Его первая попытка выступить на оперной сцене с либретто «Амаласунта» с треском провалилась.

— Трагедия — это одно, а опера — совсем другое, — резюмировал Вивальди.