1654–1656 годы

1654–1656 годы

Зима выдалась морозная, снежная, и мать почти не отходила от камина. Она сильно постарела. Тюлевая оборка чепца окружала ее обрюзгшее лицо с двойным подбородком. Лицо было желтое, цвета лежалого воска, глаза — словно два черных пятна на этом мертвенно-бледном лице — поблескивали из-под дряблых век. Рядом, придвинув кресла к огню, иногда собирались и сыновья. На этих «семейных советах» Перро решали наболевшие проблемы.

На этот раз разговор шел о Фронде. В новой мирной жизни каждому нужно было находить свое место. В первые годы Фронды Перро держали сторону оппозиции. Теперь пришла пора примириться с королем. Больше того — Перро пошли на государственную службу: Пьер стал работать приказчиком, и у него в подчинении оказался Кольбер, восходящая звезда на небосклоне политической жизни Франции. Жан занимался адвокатской деятельностью, и только Николя (сейчас он был в отъезде) не изменил своей позиции — она скоро приведет его к открытому конфликту с властью.

…Сегодня на их «совете» решалось, что делать дальше. Пьеру предложили купить отличную должность — главного сборщика финансов Парижа, и он принял ее с одобрения матери и братьев. В отношении Шарля же было решено, что он будет помогать брату.

Этот январский вечер 1654 года Шарль запомнил на всю жизнь: была определена его судьба.

В «Мемуарах» он писал:

«…Когда мой брат, купив должность финансового сборщика в Париже, предложил мне поехать с ним и стать его приказчиком, я принял его предложение, в котором, впрочем, находил больше удовольствия и сладости, нежели в облачении в дворцовую мантию. Я работал с ним десять лет, после чего ушел к Кольберу».

Он помнил, как облегченно вздохнули братья, когда сложный вопрос был наконец решен, и с каким нетерпением Жан позвал слугу и приказал накрывать ужин.

Стол придвинули ближе к камину, чтобы мать могла сидеть в тепле. После выпитого вина братья раскраснелись, расстегнули рубахи, речь их то и дело перемежалась шутками, и мать со счастливой улыбкой следила за ними.

— Мой офис будет располагаться в Марэ, — уточнил Пьер.

— Самом дальнем пригороде Парижа? — удивилась мать.

— Но больше всего времени мы будем проводить в Вири. Особенно Шарль! Наш дом нуждается в ремонте, вот Шарль и займется им.

Шарль поднял бокал, в котором колебалось красное вино:

— Братья, я пью за Вири! Я боготворю наше Вири, его чистый сельский воздух, красивый пейзаж, наш дом, милый мне с детства!

А уже допивая вино, Шарль подумал:

«Главное, там тишина! Там можно будет поработать, заняться чтением, размышлениями на философские темы, писательством…»

Долго не расходились братья в тот вечер. Сидел с ними и Пьер, хотя ему наутро нужно было ехать в Лувр договариваться о покупке своей должности.

* * *

И вот Шарль и Пьер на пути в Вири. Возок закрыт, теплая меховая шуба прикрывает ноги, и они говорят, говорят… О чем? О детстве, о литературе, о матери, о Фронде, о новой работе. Они еще не знают, что им предстоит прожить вместе десять лет и вместе решать финансовые проблемы Парижа. Удивительно, но братья так никогда и не наскучат друг другу.

В «Мемуарах» Шарль писал:

«Поскольку мои обязанности не очень-то меня занимали, так как надо было лишь получать деньги и отправлять их либо в хранилище, либо частным лицам, назначенным главными казначеями, я вновь взялся за учебу. Главным поводом к этому была прекрасная библиотека, купленная братом у наследников аббата де Серизи, члена Французской академии. Я был счастлив находиться среди таких книг».

Библиотека в самом деле была огромной. Сотни томов, одетых в кожаные переплеты, — многие на латыни, но немало и на французском. Аббат любил литературу и покупал как древних авторов, так и все новинки современной прозы и поэзии.

Для библиотеки были отведены две самые большие комнаты на втором этаже. Книг было так много, что Шарль не сразу смог даже пересчитать их.

Впервые Шарль так близко познакомился с прециозной, галантной литературой — аристократическим направлением в литературе французского барокко XVII века. Он был отчасти знаком с ним по салону мадам де Саблиер. Теперь он мог сам прочитать сонеты, стансы, послания, баллады, рондо поэтов Вуатюра, Гюи де Бальзака и других. Он буквально открыл для себя прециозную поэзию.

Эта, казалось бы, случайная покупка библиотеки аббата де Серизи определила всю дальнейшую жизнь Шарля Перро. Если бы он не жил с Пьером десять лет в Вири, если бы он не мог том за томом штудировать древних и новых авторов, он никогда не сумел бы так блестяще овладеть богатствами мировой литературы. Не сумел бы сравнить древнюю, античную литературу с современной и не сделал бы выбор в пользу последней. И еще — если бы он не имел столько свободного времени, он не смог бы прочитать всех современных французских авторов, вникнуть в различия жанров.

Благодаря десятилетней «книжной академии Вири» Шарль блестяще овладел приемами прециозной, галантной литературы, увидел все ее положительные и отрицательные стороны. И понял, что на литературное «ристалище» выходят новые жанры — в частности, роман, ярым пропагандистом которого он стал.

Только «держа в уме» огромную библиотеку аббата де Серизи, мы сможем понять и то, как Шарль Перро смог занять пост ответственного секретаря первого министра Франции Кольбера и руководить делами литературы и искусства.

Библиотека стоила недешево. Но Пьер не поскупился. И не только о себе он думал, покупая книги, но и о братьях, и прежде всего о младшем — Шарле. И он был удовлетворен тем, что часто заставал Шарля за чтением.

* * *

Пару раз в неделю Пьер с Шарлем приезжали в Париж, где занимались денежными делами. Они останавливались в родительском доме, и тогда снова начинались беседы с матерью, с братьями.

Новым непосредственным начальником Пьера стал Николя Фуке. Говорили, что он возвысился благодаря своему брату, аббату Фуке, оказавшему королю важную услугу. Но и без того Николя Фуке отличался поразительной работоспособностью и удивительной интуицией, способностью предвидеть все на несколько шагов вперед. Дворянин всего лишь в третьем поколении, он прекрасно владел собой, а его светские манеры признавались безукоризненными.

Очень скоро Пьер и Шарль узнали подробности биографии этого «баловня судьбы». Николя Фуке был сыном государственного советника Франсуа Фуке, ближайшего помощника кардинала Ришелье в вопросах морской торговли. У него был брат — аббат, который действительно оказал королю большую услугу. И когда умер герцог Вьевиль — управляющий финансами короля, кардинал Мазарини назначил на эту должность двух человек — графа Сервьена и Николя Фуке.

Однажды кардиналу Мазарини понадобились деньги для устроения какого-то праздника, и он попросил их у Сервьена. Однако тот ничем помочь не смог. Николя Фуке только этого и ожидал: как человек богатый, опытный в финансах, жаждущий власти и золота, потому что с одним приходит и другое, он сам обратился к Мазарини и сказал, что готов найти деньги не только для праздников, не только для войны, но еще и для церемонии, о которой, по бедности казны, не смеют и думать, то есть для коронации.

Мазарини — возможно, по причине своего робкого и нерешительного характера — любил людей смелых и предприимчивых, особенно когда они брали на себя ответственность. Он дал полномочия господину Фуке, который с этого времени сделался единственным и настоящим министром финансов.

Тайна экономического подъема Франции с приходом Николя Фуке заключалась в провозглашенной им формуле: «Дайте самим финансистам возможность обогащаться».

Фуке сквозь пальцы смотрел на бесчестные и жестокие поборы. Чем больше обогащались финансовые тузы, тем больше он сам мог с них брать и тем больше вкладывать в дело. И разоренная страна понемногу начинала приходить в себя.

* * *

Шарль жил в Вири, наслаждался сельским покоем, читал, охотился, разговаривал с Пьером, а иногда принимал и размешал в «старом родительском гнезде» кого-нибудь из братьев. С ними в тихий дом приходили веселье, шум и последние парижские новости.

В самом начале апреля, когда снег уже растаял, но земля была еще размокшей и вязкой, когда солнце светило дольше, но тепла еще давало мало — в эту самую неприятную пору весны, когда так не хочется выходить из дому, а с другой стороны, так и тянет ощутить на себе самом целебные солнечные лучи, в Вири приехал Клод. Шарль сначала подумал, что что-то случилось, но оказалось, что брат просто хотел на несколько дней уединиться в сельской тиши и привести в порядок готовые уже части своей книги. Клод долго, с наслаждением мылся в деревянном чане, наполненном горячей водой, и одновременно беседовал с Шарлем, а тот слушал его в пол-уха и вспоминал, как часто здесь же, в Вири, братья все вместе ходили в парильню и каждый из них мог судить о том, насколько он вырос, по величине чанов, в которые залезал, — сначала в самый маленький, потом все в больший и больший.

Тем временем Клод делился с братом последними парижскими новостями. А они были немаловажными, и главная из них заключалась в том, что кардинал де Ретц, один из вождей Фронды, был переведен из Венсенна, где он второй год сидел в заключении, в Нант.

— Как известно, — рассказывал Клод, — кардинал де Ретц и в тюрьме был страшен для правительства, ибо в Венсенне он сохранил все свои отношения с приходскими священниками Парижа и по одному его слову они во всякое время могли возмутить народ. Высшее духовенство тоже его поддерживает, ибо в его лице нарушена неприкосновенность церкви. Да и папа римский пишет нашему королю письмо за письмом, прося свободу кардиналу Ретцу. И вот тут-то кардинал Ретц узнает, что умер его дядя, архиепископ Парижский, и предъявляет свои права на его кафедру. Но Мазарини не может на это согласиться — это же вторая Фронда!

С помощью слуги Клод наконец вылез из ванны и переоделся. Вскоре братья поднялись в комнату Клода, где у теплого камина за чашечкой горячего шоколада тот продолжал рассказ:

— Друзья кардинала Ретца провозгласили его архиепископом и от его имени произнесли самые возмутительные буллы. Слушая эти буллы, приходские священники воспламенились, друзья кардинала ободрили их, и появилась небольшая книга, призывавшая всех парижских священнослужителей запереть церкви. Это было бы ужасно, тем более что интердикт налагался бы не одним только главою церкви, а всей церковью. Мазарини совсем не нужна была вся эта свара, и он дал Ретцу клятвенное обещание — это было 28 марта, совсем недавно, — что он освободит его из тюрьмы и дозволит свободно уехать в Рим, но при одном условии — Ретц должен был отречься от сана парижского архиепископа.

— И что же дальше? — заинтересованно спросил Шарль.

— О, дальше разворачивается такая интрига, справиться с которой будет трудно! Людовик Бурбон (он же принц Конде) узнал об освобождении кардинала и 7 апреля послал маркизу Нуармутье, одному из самых искренних его друзей, письмо, в котором уверял, что он усердный брат и слуга кардинала Ретца… — Клод откинулся на спинку кресла. — Ему нужен союзник, понимаешь? Ну а дальше я знаю только то, что кардинал приехал в Нант и устроился в прекрасном замке, где его услаждают театральными представлениями.

Через несколько месяцев Шарль вспомнит этот разговор. Да, Клод был прав! Кардинал в самом деле закрутил такую карусель, что вертеться пришлось всей Франции.

Как и предполагал Клод, кардинал де Ретц не собирался успокаиваться, хотя ему создали прекрасные условия жизни. Он жаждал решительных действий. Когда к нему приехал его близкий друг Бриссак, который имел привычку, путешествуя, иметь при себе множество мулов для перевозки своих пожитков, кардинал стал уговаривать его, чтобы он спрятал его в одном из сундуков, в котором будут сделаны отверстия для воздуха, и он уедет из Нанта вместе с багажом. Но Бриссак не решился на такой риск. А кардинал во что бы то ни стало хотел покинуть Нант, за пределами которого для него открывалась свобода.

Арестант иногда ходил прогуливаться в садик, находившийся на бастионе, подножие которого омывалось рекой Луарой. Настал август. Кардинал заметил, что река по убыли воды оставила у основания бастиона пустое пространство. Также заметил он, что между террасой, на которой стоял его охранник, и садом бастиона была дверь, которая была сделана для того, чтобы солдаты не ходили есть виноград. На этом кардинал построил план своего побега. У него имелась цифирная азбука, служившая ему для переписки; с ее помощью он уведомил своих сторонников, что убежит 8 августа. Один преданный кардиналу дворянин должен был в 5 часов утра находиться у основания бастиона с конюшим герцога Бриссака и двумя другими его друзьями. Сам Бриссак в назначенном месте ожидал беглеца вместе с кавалером Севинье.

Побег удался, но в дороге лошадь сбросила кардинала, он раздробил себе плечо и вынужден был отказаться от похода на Париж и отправиться в свой семейный замок Машкуль, известный тем, что здесь когда-то жил его отдаленный предок — маршал Франции Жиль де Ретц, вошедший в историю как людоед Синяя Борода.

Так Божьим провидением Париж был спасен от новой кровопролитной бойни. Все обстоятельства благоприятствовали юному королю. Он был в самом начале своей долгой жизни, и солнце, которое стало его девизом, лучезарно выходило из-за облаков. Фуке щедрой рукой пополнял казну. Деньги Парижа собирал Пьер Перро. На первых порах у него и у Шарля все получалось неплохо.

* * *

Приблизительно в это время Шарль вместе с Пьером стал посещать литературный салон мадемуазель Мадлен де Скюдери, располагавшийся на улице Сен-Том-дю-Лувр. Шарль хорошо запомнил свой первый приезд сюда. По дороге в карете Пьер напомнил ему, что мадемуазель Скюдери написала талантливые романы: «Абрагим, или Великий паша» — он вышел в 1641 году, и «Артамен и Великий Кир» — он вышел в десяти томах в 1649–1653 годах. По совету брата Шарль прочел «Абрагима», как и некоторые тома «Артамена». Многословно, но, в целом, читать можно.

У дома, к которому они подкатили, стояло уже несколько экипажей. Но подъезд оставался свободным, ибо каждый экипаж, высадив седоков, проезжал дальше, давая место следующему. Накрапывал дождь, но братья не намочили обуви, ибо экипаж остановился под навесом против двери, которую услужливо открыл перед ними лакей. Сразу за дверью находился небольшой столик, на который Пьер положил пригласительные билеты; с помощью лакея они сняли плащи и шляпы и прошли по длинному коридору, освещаемому множеством бронзовых канделябров с ярко горящими свечами, к зеленой бархатной портьере, которую открыл перед ними другой лакей и держал до тех пор, пока братья не вошли в большую комнату, увешанную коврами. Здесь беседовали, стоя у невысоких столов или у стен, несколько нарядно одетых мужчин и женщин, которые при виде молодых людей оживились, закивали приветственно головами, улыбнулись. В ту же минуту, словно кто-то известил ее о прибытии новых гостей, вышла из-за красной бархатной портьеры, служившей дверью, красивая статная женщина с бриллиантовым колье и бриллиантовой брошью в волосах и широко раскрыла для приветствия руки:

— Пьер! Как приятно, что ты наконец пришел!

Шарлю казалось, что она не переступает ногами по полу, а плывет. Хозяйка тут же перевела взгляд на него:

— А это, как я понимаю, твой брат?

— Да, это Шарль Перро, адвокат и мой приказчик.

— Так вот, Пьер, — Мадлен де Скюдери кокетливо взяла его за краешек кружевного воротничка, — запомни: в моем салоне тебя зовут не Пьер, а… — она подумала мгновение и сказала: — а Павсаний! Так звали сына Клеомброта, победителя в битве при Платеях. Неплохое имя? — Мадлен обвела лукавым взглядом присутствующих и у всех поймала в глазах одобрение. — Ну а ты, Шарль, — повернулась она к младшему брату, — будешь… — она опять задумалась, — …будешь Хромий. — Заметив удивленный взгляд Шарля, объяснила: — Хромий — достойное имя — это единственный из аргосцев, уцелевший после битвы со спартанцами. Согласен?

Шарль кивнул: он был в выдуманном мире, так пусть и имя у него будет выдуманное.

Все захлопали в ладоши, а одна из дам, щеки которой чрезмерно были тронуты яичным белком и еще какими-то разностями, подошла к ним поближе и представилась:

— Промения! — и тут же пояснила, что так звали старшую из додонских жриц, которая сообщила некоторые любопытные сведения Геродоту.

Шарлю захотелось узнать подлинное имя этой разговорчивой девушки, ибо она была недурна собой, имела чудесные длинные волосы, а глубокое декольте открывало высокую грудь дивной белизны. В свою очередь, незнакомка стала кокетливо строить ему и Пьеру глазки. Она сообщила, что является одной из самых верных сторонниц эмансипации женщин и тоже требует отмены брачных уз — этих рабских оков честной женщины — и стоит за пробное супружество.

— В брак надо вступать после многих приключений. Ибо жизнь коротка, и надо брать от нее все сполна.

— С чего же прикажете начинать? — спросил Пьер. — С незаконного сожительства?

— О Боже! — воскликнула девушка, развернув веер и прикрыв свой соблазнительный бюст. — Если бы все думали так, как вы, романы кончались бы на первой же странице! Вот было бы восхитительно, если бы Кир сразу женился на Мадане, а Аронс без дальних размышлений обвенчался бы с Келией!

Мадлен де Скюдери, встретившая новых гостей, оказалась рядом и, услышав последнюю фразу, поддержала Промению:

— Читайте мои романы! Это настоящие учебники любви!

Хозяйке салона было уже пятьдесят лет, но она прекрасно сохранилась.

— Мы пока не начинали! — громко обратилась она к гостям. — Так что знакомьтесь, разговаривайте, а я буду делать последние распоряжения.

И сразу после ее слов в зал вошел лакей и на подносе предложил на выбор сок, горячий шоколад и вино. Шарль взял мороженое, Пьер — бокал с красным вином, быстро опустели чашки с шоколадом…

К братьям подошли двое мужчин и дама, спросили: рассчитывают ли братья стать постоянными посетителями салона или редкими гостями? Поговорили о событиях на фронте, вспомнили об успехе маршала Тюренна под городом Ландерсен, потом отметили успех короля, который возглавил армию и в три дня взял город Конде — тот самый, имя которого носит мятежный принц.

«Зато Конде разбил фуражиров короля и граф Бюсси-Рабютен потерял свое знамя», — подумал Шарль, который боялся что-то сказать вслух, ибо давно заметил, что беседующие — и мужчины, и дамы — пользовались в разговоре какими-то нарочно искаженными словами, словно стеснялись родного языка.

Он уже слышал, что обитателей литературных салонов объединял упрямый отказ признать и принять действительность в ее плотском, то есть низменном и грубом обличье. Хозяйки и посетители салонов старались создать вопреки повседневности некие оазисы идеального, уголки рукотворного рая, где все должно быть возвышеннее, изящнее, нежнее, не такое, как у всех, — иные чувства, иные имена, язык, платье. Необходимым условием вхождения в прециозный кружок была не столько принадлежность к дворянскому сословию, сколько принадлежность к некоей «аристократии духа». Любви в обществе обитателей искусственного рая не было. Вместо нее полагалось долгое, трудное служение неприступной красавице. Беседы здесь превращались в нескончаемые диспуты о тайнах сердечных движений. Речь должна была изобиловать сложными перефразами. Житейское поведение обязывало отвергать заповеди природного здравомыслия.

Пройдет немного времени, и Шарль с помощью братьев поймет, что все эти изысканные претензии — не более чем химеры, за которыми в лучшем случае скрывается легкое помешательство, а в худшем — лицемерное притворство. Ни подлинного благородства души, ни подлинной тонкости вкуса, ни подлинной телесной красоты, ни даже подлинной учтивости — все кривлянье, румяна, подделка.

…Раздался мелодичный звон колокольчика — и следом громкий ласковый голос хозяйки салона:

— Господа! Проходите в Страну нежности! Она ждет вас!

Мадлен де Скюдери стояла у голубой атласной портьеры, которую услужливо открыл лакей, и называла каждого его новым, салонным именем.

Двум дамам, волосы которых немного разлохматились, она указала на большое зеркало:

— Подойдите сюда, к Наперснику граций. Он поможет вам поправить ваши головки.

Увидев, что Шарль загляделся на портрет хозяйки салона, Мадлен де Скюдери подсказала ему:

— На нашем, салонном, прециозном языке портрет — это наш Приятный двойник. Вы, Хромий, должны овладеть прециозным диалектом!

Стены нового зала, куда вместе со всеми вошли и братья Перро, были увешаны красиво исполненными географическими картами. Только изображались на них не страны света, а уголки волшебной Страны нежности. Такие карты Шарль видел в приложении к роману «Клелия».

— Друзья! — Мадлен указала на кресла, причудливо расставленные по залу. — Эти Удобства собеседования уже давно призывают вас в свои объятия, просят снизойти к их желанию прижать вас к своей груди.

Когда все расселись, хозяйка продолжала:

— Мы все сидим недалеко от Теплого друга, — она указала на камин, — и он все время будет с нами, как и Враги темноты, — взгляд хозяйки салона упал на один из канделябров с зажженными свечами: — А теперь мы начинаем наш новый вояж в Страну нежности. Называйте адреса!

— Я бы хотела оказаться в селении «Любезные услуги»! — воскликнула дама в голубом.

— «Галантные изъяснения»!

— «Стихотворные красоты»!

Каждый называл место, куда бы он хотел попасть. И каждый обязан был объяснить, почему его привлек этот адрес, и сочинить прециозную пьеску или мадригал о своих впечатлениях от пребывания в нем.

Шарль прошел вдоль карты Страны нежности и увидел, что через «Любезные услуги» и «Галантные изъяснения» ведет дорога к «Зарождающейся дружбе», «Нежной признательности», «Загадочной любви». Он узнал, что в Стране нежности течет река Сердечной склонности, лежит Озеро равнодушия, высится Гора прециозной галантности.

…Ни слова о сегодняшнем дне, о сотрясающих Францию бедах. Ни одного живого названия французского села или города — все выдумки, ужимки, придуманные страдания, вымученные чувства.

Этот урок салонной игры еще раз подсказал Шарлю, как важно жить в реальном мире, откликаться на реальные события, говорить и думать о живом человеке…