ПОЛИГОН ДЛЯ НАУКИ

ПОЛИГОН ДЛЯ НАУКИ

Здесь было место воспитанья,

Был дом науки и добра.

М.А. Дмитриев

Рано утром морозный воздух раскалывается в мотоциклетном треске «бурана», и обитатели «замка Иф», просыпаясь в сумраке своих комнат-келий, по привычке думают: «Это Борис Иванович поехал на мыс Хеер. Вставать ещё рано, можно полежать часик».

Борис Иванович Синицын — метеоролог. На восточной окраине Баренцбурга стоят два четырёхэтажных дома: один из них принадлежит мурманчанам-метеорологам, а другой — москвичам-гляциологам. Метеорология и гляциология — это две постоянные компоненты научного присутствия советской (российской) науки на архипелаге. Исследователи ледников на Шпицбергене «прописались» в Баренцбурге в 1965 году, когда сюда приехала первая ледниковая экспедиция Института географии АН СССР, и с тех пор ведут непрерывное наблюдение и изучение ледового покрова Шпицбергена. Метеорологи поселились на Шпицбергене с незапамятных времён — без них представление о баренцбургской «полярке» будет далеко не полным.

Основная научная база Синицына — в «научном городке», но вокруг посёлка он расставил многочисленные датчики температуры, давления и влаги воздуха, направления и силы ветра, которые в определённое время, независимо от погоды, надо контролировать, проверять и с которых регулярно надо «брать показания». Вот и мелькает худая и длинная фигура метеоролога по посёлку: то там покажется, то тут.

Борис Иванович всю свою сознательную жизнь провёл на Севере, он потерял счёт своим «поляркам», куда только не забрасывала его судьба и в каких примитивных условиях он только не зимовал! Баренцбург для него — высшее достижение комфорта. Скорее всего, это последняя его зимовка, а потом с первым пароходом из Мурманска он вернётся на материк и уйдёт на пенсию.

Борис Иванович — заядлый рыбак, и без него не обходится ни одна рыбацкая вылазка на озеро Линнея, Эрдмана или Ледяное. Он единственный человек за полярным кругом, у которого имеются навозные черви. Он захватил с материка ящик перегноя и теперь старательно поддерживает в нём популяцию членистоногих, на которых так хорошо «берёт» шпицбергенский тощий голец. Ледяной покров на озёрах достигает полутора метров, и пробурить в нём лунку не так уж просто. Метеоролог сконструировал для этого специальный бур.

Поездка с Борисом Ивановичем на рыбалку — большая честь для новичка.

Синицын снисходительно относится к своим соседям-гляциологам. Но эта снисходительность, как представляется, не результат проявления каких-то личных наслоений. Скорее это естественная реакция одной науки на другую. Гляциологи появляются на архипелаге ранней весной и заканчивают свои изыскания поздней осенью, а метеорология — наука солидная и постоянная, потому что прогноз погоды нужен людям и зимой. Особенно зимой. Кроме того, гляциологи ничего не понимают в рыбалке, они вечно куда-то спешат, скачут по своим горам и постоянно суетятся.

А Борис Иванович основателен, нетороплив и чрезвычайно самодостаточен. (Обладателем такого же «нордического» характера оказался и Проценко Юлиан Аполлонович, сменивший вскоре Синицына Б.И. Он тоже потомственный полярник и родился чуть ли не в чуме то ли на Таймыре, то ли на Чукотке. Его, как и родителей, повсюду сопровождает верная подруга жизни, презрев все трудности кочевой жизни и оставив на материке детей. Правда, Юлиан Аполлонович не испытывает тяги к рыбалке — он предпочитает охоту, но охотиться на Шпицбергене можно лишь весной на уток или гусей, а осенью участвовать в лицензионном отстреле оленей, излишняя популяция которых может из-за недостатка корма привести к гибели «лишних» животных. Объявляемая сюссельманом норма отстрела животных, как правило, не выполняется, поэтому зимой в каньонах часто можно видеть туши погибших от голода оленей.)

Начальник экспедиции гляциологов — Евгений Максимович Зингер, потомственный полярник, коренной москвич, ещё в детстве наслушавшийся от друзей отца — Папанина, Кренкеля, Шмидта и других полярников — рассказов о покорении Севера и надолго связавший свою жизнь с Шпицбергеном.

Он — полная противоположность Синицыну и Проценко. Самым лучшим занятием Евгений Максимович считает вылазки на ледники, контакты с новыми людьми и изготовление «зин-геровки». Это очень непоседливая личность с неуёмной тягой к передвижениям и перемещениям. Он лёгок на подъём и ради хорошей компании и задушевной беседы за чашкой чая готов пойти на край света. Каждый год, словно перелётная птица, он мигрирует между Баренцбургом и Москвой, но делает это по необходимости. Он с удовольствием оставался бы на Шпицбергене на целый год, но, во-первых, вопрос упирается в скудное финансирование экспедиции, а во-вторых, в зимнюю стужу ледники «спят», и, по большому счёту, гляциолог в этот период остаётся безработным.

В посёлке установилась примета: если Зингер Е.М. появился в Баренцбурге, значит, зиме конец.

Непременный спутник Евгения Максимовича—Леонид Сергеевич Троицкий, на первый взгляд слишком интеллигентный и совершенно не приспособленный к полярному ремеслу человек. Однако внешний вид обманчив: Леонид Сергеевич настолько кажется неприспособленным и уязвимым в быту, насколько является талантливым и выносливым учёным-гляциологом в поле.

Мне приходилось наблюдать, какие трогательные отношения скрываются за внешней грубоватостью двух старых друзей. На базе экспедиции Зингер Е.М. берёт шефство над Троицким Л.С., добывает и готовит пищу, моет посуду, принимает все важные решения, и это даёт ему основания подшучивать над своим другом, слегка разыгрывать его, не переступая, впрочем, границ дозволенного. Например, Евгений Максимович при всех называет его «Троцким», рассказывает о его ошибках и промахах, но всегда беззлобно, дружелюбно. К ним с полным правом можно применить поговорку, что «милые бранятся — только тешатся». Для них такие отношения — способ преодоления старости, незаметно подкравшейся к ним из-за острого гребня ледовой горы. Леонид Сергеевич давно привык к дружеским наскокам Евгения Максимовича и только смущённо улыбается в ответ.

Но, несмотря на преклонный возраст, они не собирались тогда сдаваться и списывать себя на пенсию и с юношеским задором выполняли составленные в Москве научные планы.

Е.М. Зингер заработал себе у норвежской контрразведки звание резидента КГБ на Шпицбергене, о чём он, зная достоверно, кого я в Баренцбурге представляю, с гордостью мне поведал. И это было немудрено при его удивительной способности во всё вникать и везде поспевать. Он пропускал мимо ушей все предостережения и предупреждения о коварстве иностранных разведок, смело завязывал знакомства и поддерживал контакты с норвежцами в самые мрачные годы холодной войны, полагаясь на здравый смысл и свой опыт. Признаться, у тогдашних блюстителей безопасности советских граждан за границей были вполне обоснованные причины для того, чтобы придираться к Евгению Максимовичу: далеко не все его связи в Лонгйербюене могли объясняться научной необходимостью. Он был таков, что просто интересовался всем. Но он обезоруживал любого «цербера» своей открытостью и искренностью, и, как правило, ему всё сходило с рук.

О «зингеровке» в Баренцбурге и за его пределами ходило много слухов. Утверждали, что лучшего напитка на архипелаге не найти и что удостоиться чести пригубить его Евгений Максимович позволяет не каждому. (Как вы догадались, речь идёт об алкогольном напитке собственного, Евгения Максимовича, изобретения и изготовления.) Нужно сказать, что сам автор напитка не страдал скромностью и повсюду рекламировал его под названием, не оставлявшем ни у кого сомнений в его происхождении.

Я был однажды приглашён-таки на дружеский обед к автору «зингеровки» и отведал в достаточном количестве спиртовой настойки. Желание продолжить дегустацию не проходило и после того, как мы вчетвером — Троицкий, Зингер и мы с женой — незаметно уговорили одну бутылку и перешли к остаткам второй. Было ясно, что разведенный спирт был настоян на апельсиновых корках, но Евгений Максимович обладал каким-то дополнительным секретом настойки, потому что все её имитации отличались от оригинала, как шедевры Эрмитажа от их грубых копий, продающихся на Арбате. Открыть этот секрет он не захотел.

Зингер Е.М. — отличный рассказчик. Его книга «Между полюсом и Европой», выдержавшая несколько изданий, интересно и живо рассказывает о Шпицбергене. Он знает о нём всё или почти всё. Это — самая настоящая ходячая энциклопедия по архипелагу, круг его интересов не ограничивался ледниками, а память редко когда его подводила.

...Так получилось, что провожать меня домой пришлось Зингеру, и он с большой готовностью перевёз нас и наши вещи из консульства на борт углевоза, которым мы возвращались из пятнадцатимесячной командировки из Баренцбурга—командировки, прерванной развалом страны, нас туда пославшей...

Мы распили с ним в каюте бутылку «Столичной» и пожелали друг другу благополучия. Старик переживал наше внезапное исчезновение с архипелага, но крепился, шутил и не подавал виду.

Когда углевоз дал гудок, отваливая от причала, под нами на пирсе стояла сиротливая фигурка Евгения Максимовича, махаяющая рукой.

Вскоре фигурка слилась со складскими помещениями, а те в свою очередь — с грязно-серым профилем крутого склона Грён-фьорда.

Гляциолог остался наедине со своим вечно мёрзлым миром и... неоплаченными счетами из нескольких торговых домов Европы. Сын заместителя министра иностранных дел СССР, России, а потом посла России в Копенгагене, секретарь консульства Платон Обухов перед своим отъездом в Москву сделал несколько заказов на кассетники, радиоприёмники и ещё какую-то ерунду, получил товар и уехал на материк, так и не оплатив заказ. Самое подлое состояло, однако, в том, что заказ «будущая надежда российской дипломатии» (впрочем, неоправдавшаяся) оформил на имя профессора Е.М. Зингера.

Е.М. Зингер был весьма популярной личностью на архипелаге, он поддерживал крепкие научные связи со многими учёными мира, в том числе и во время их пребывания на Шпицбергене. Благодаря его поддержке и помощи мне удалось побывать в норвежском научном городке Ню-Олесунд и посетить польскую полярную станцию в заливе Хорнсунд.

Ню-Олесунд...

Правильно — Ню-Олесунн, что в переводе означает Новый Олесунд. Старый Олесунд находится где-то в Норвегии, а может быть, Дании. С этим маленьким и самым северным в мире поселением, затерянным между гор в долине, полого спускающейся к величественному Королевскому фьорду (по-английски Кинг-сбей), что на западном побережье острова Шпицберген, связана целая полоса истории освоения Севера и покорения Северного полюса, жизни многих и многих людей — и каких людей!

...Наш вертолёт плавно кружит над крошечным посёлком, состоящим из беспорядочно разбросанных вдоль моря двух или трёх десятков домиков, постепенно снижается и сужает панораму наблюдения. Время — начало мая 1991 года, на борту самолёта — десяток советских граждан, прилетевших на долгожданную экскурсию в Ню-Олесунд. Потребовалось специальное разрешение губернатора Элдринга, чтобы нас пустили туда. Губернатор, вероятно, специально выбрал для нашего визита пасхальные дни, когда все учёные и административный состав посёлка улетели на материк на каникулы — от греха подальше от русских шпионов.

Когда мы садились на вертолётную площадку, море можно было сравнить с густой свинцовой грозовой тучей, из которой должен был вот-вот политься ливневый дождь. В сочетании с не оттаявшими ещё горными вершинами и склонами Кингс бей просто поражал своей величавой, воистину королевской дикостью и покоем. Такого необжитого и жуткого до мурашек места я ещё не видел — местность вокруг Баренцбурга или Лонгйербюена казалась мне просто курортным местом.

Но потом из-за туч выглянуло солнце, местность буквально преобразилась на глазах, засверкала миллионами солнечных лучиков, отражающихся на чистом снегу, и мы, оправившись от оцепенения, приступили к осмотру посёлка. Нас встретил оставшийся караулить научный центр старший инженер Норвежского полярного научно-исследовательского института Сверре Норман Тун и сразу повёл по научным лабораториям, кабинетам и отсекам.

Запомнилась лаборатория с аппаратурой, регистрирующая любое колебание земной коры в любом районе земного шара — как естественное землетрясение, так и подземные испытания ядерного оружия, а также аппаратная, регистрирующая загрязнения атмосферы. Чистый шпицбергенский воздух взят за эталон, поэтому все замеры воздуха в других частях света сравниваются с ним. По словам С.Н. Туна, наибольшее беспокойство для учёных представляли потоки воздуха из района Кольского полуострова, содержащие большой процент вредных грязных примесей.

До начала 60-х годов в Ню-Олесунде работали норвежские шахтёры и добывали там уголь, однако в связи со взрывом, унесшим с собой жизни полутора десятков людей, шахту закрыли.

Но посёлок остался жить.

Вторую жизнь в него вдохнули норвежские учёные и администраторы. Административные и жилые здания были приспособлены под научные лаборатории. Шефство над научным центром взял Норвежский полярный институт. Условия работы и исследуемая среда оказались уникальными, и учёные из Англии, ФРГ, США, Японии и Франции образовали очередь на право проводить свои опыты и исследования в Ню-Олесунде. То, о чём в шутку когда-то мечтал великий комбинатор Остап Бендер — превратить глухую приволжскую деревеньку Васюки в международный шахматный центр, — стало явью благодаря норвежскому практицизму и фантазии.

Помимо материальной выгоды — аренда жилого и научного пространства в Ню-Олесунде обходится иностранным учёным в «копеечку», Полярный институт имеет от Центра приличный научный «навар», потому что непременным условием для работающих там иностранцев является их обязательство знакомить с результатами своих изысканий норвежскую сторону, а во-вторых, они должны в обязательном порядке разрабатывать темы, которые в качестве приоритетных предлагаются всё тем же Полярным институтом.

Но недостатка в желающих, как ни странно, не было.

Во главе научного центра норвежцы «для порядка» поставили отставного адмирала, и он, как ходили слухи, превратил Ню-Олесунд в образцовую научную базу.

А в память о том, что Ню-Олесунд когда-то был шахтёрским посёлком, остался небольшой паровоз, который когда-то подвозил по местной узкоколейке уголь и другие грузы к причалу.

Наше внимание привлекают несколько уникальных памятников, наполовину находящихся под снегом: металлическая конструкция в виде восьми крестов, установленная в память о погибшей экспедиции Умберто Нобиле, и бюст Р. Амундсену, которого мы узнаём по характерной голове, возвышающейся над снегом, словно забытый футбольный мяч на белом поле. Сохранилась высокая мачта, к которой причаливали воздушные пузыри-гиганты «Италия» и «Норвегия». Сохранилась природа и атмосфера опасности, подкарауливающей человека за каждым углом.

...1 мая 1925 года Амундсен вместе с пятью своими земляками стартовал из Ню-Олесунда на двух гидросамолетах к Северному полюсу, но потерпел неудачу. Его считали уже погибшим, когда он спустя месяц целый и невредимый вернулся со своими товарищами в Ню-Олесунд. В память об этом радостном событии полярники тут же соорудили ему и его товарищам памятник. Автором проекта был директор угольной компании М. Кнутсен. Вот он, этот памятник: серая глыба камня, на которой высечены шесть фамилий, силуэты двух гидропланов и дата: 21 мая 1925 года.

Ровно через год Р. Амундсен вернулся в Ню-Олесунд, чтобы повторить попытку долететь на самолёте до Северного полюса, но на сей раз его опережает американский военный моряк Ричард Эвелин Бёрд. Американцу сопутствует удача: вместе со своим товарищем он достигает наконец земной «макушки» и благополучно возвращается на базу в Ню-Олесунд. Первым, кто поздравил американца, был Амундсен.

Пока газеты мира живо обсуждают достижение Бёрда, неутомимый Амундсен вместе с Нобиле завершает подготовку к своей воздушной экспедиции. Они поставили перед собой более заманчивую цель, чем американец Бёрд: если тот приземлился на полюсе на своём самолёте, то они сделают через полюс беспосадочный перелёт в Америку!

Но уже не на самолёте, а на знаменитом дирижабле «Норье» («Норвегия»).

И добиваются своего!

Дух соперничества овладевает честолюбивыми авиаторами, моряками, полярниками и просто любителями приключений. Умберто Мобиле, подогреваемый дуче Муссолини, жаждущим присоединения к Италии новых земель, собирает новую экспедицию на дирижабле «Италия». Как известно, «Италия» достигнет Северного полюса, но экспедиция погибнет во льдах (подробности этой драматичной истории описаны в книге Нобиле «Красная палатка»). Мы же не будем отрываться слишком далеко от земли Нового Олесунда.

Впрочем, оторваться от неё не так уж и просто: через ставший рыхлым на солнце снег проваливаются ноги, да так глубоко, что вытащить их без посторонней помощи невозможно. На самой глубине снег чавкает накопившейся там талой водой. Весна берёт своё и здесь!

Вот дом, в котором когда-то жил Р. Амундсен перед броском к полюсу. Сейчас он приспособлен под небольшую поликлинику. Гостиница «Северный полюс». Рядом находятся почтовое отделение и радиостанция. Почта, естественно, закрыта, потому что воскресенье и Пасха, а жаль: где теперь и когда я достану оттиск штампа этого самого северного почтового отделения в мире? Почти все сотрудники консульства увлечены сбором этих оттисков. Особенно удачлив оказался Валера Каменсков, который разукрасил ими всю большую книгу-альбом «Под небом Арктики», выпущенную трестом «Арктикуголь» к своему пятидесятилетнему юбилею.

...В гости к польским зимовщикам мы попали тоже с помощью того же Зингера Е.М. На сей раз путь лежал на восточное побережье острова Шпицберген. Поляки пригласили к себе учёных Норвегии и России на международный симпозиум, в котором мы, консульские работники, выступали в качестве туристов и заинтересованной общественности.

Поляки встретили нас со всем славянским гостеприимством. Пока учёные заседали на симпозиуме, сотрудник Вроцлавского института географии Януш Кида водил нас по станции, которая чисто композиционно состояла из двух ангаров, из которых один был приспособлен под жильё и лаборатории, а второй — под складские и хозяйственные помещения. Впечатление от экскурсии было самое положительное: понравились условия труда, питания, досуга и вообще обеспечения экспедиции, которая находилась в стороне от основных путей цивилизации в полном отрыве от крупных посёлков.

Основное средство общения с внешним миром — радио, ежегодные свидания с пароходом, доставляющим полярникам продукты и снаряжение, и редкие ходки на снегоходах в Лонгйер-бюен и Баренцбург по заснеженному и опасному плоскогорью. Чтобы преодолеть отделяющие станцию поляков от посёлков 250 километров, требуется много: и умение, и хладнокровие, и выдержка, не говоря уж о таких качествах, как смелость и способность к риску.

Зато залив Хорнсунд находится на пути миграции белых медведей, которые каждую весну отправляются с Шпицбергена в район острова Врангеля. Я. Кида рассказал, что они регистрируют в год до 300 визитов этих белых хищников и некоторые из них заканчиваются для полярников не всегда благополучно. Буквально накануне нашего приезда один из непрошеных гостей напал на сторожевого пса и разорвал его на части. Собаку не успели спустить с цепи, и потому медведю не составило большого труда расправиться с ней.

К нам присоединился начальник станции профессор Яцек Яня из Силезского университета, и за столом началась задушевная беседа. Нас угощают польскими деликатесами и настоящей «выборовой». Потом просматриваем видеофильм, на котором запечатлён один из ночных визитов белого медведя на станцию.

Уезжать от новых друзей не хочется, но наши вертолётчики уже показывают на часы. По радио получен неблагоприятный прогноз погоды, и мы трогаемся в путь, чтобы избежать снежного «заряда», надвигающегося со стороны Гренландского моря.

* * *

Встречи с учёными были довольно частыми, и мы старались не пропустить ни одной возможности общения с ними.

Изучать и разведывать на Шпицбергене есть что.

Ну взять хотя бы такое явление, как северное сияние. До сих пор природа сияния окончательно не изучена, и учёные не пришли к единому мнению относительно его происхождения и физики. Изучая заполярные феномены, учёные проникают в тайну материковых. Прикладные отрасли наук особенно перспективны в этом районе мира.

Не ошибусь, если предположу, что Шпицберген ещё ждёт своих исследователей.

Паломничество в Мекку будет продолжаться.