1885 год

1885 год

2/14 января 1885. Среда.

Леность и гневливость — вот два врага мои и Миссии. Их мне нужно стараться искоренить в текущем году.

Что–то Бог даст в этом году! Денег на храм нет! Пошлет ли Бог? Если да, значит Бог любит Японскую Церковь.

Едут оо. Гедеон и Митрофан. Что за люди? Столько было здесь негодных для Миссии, что радость медлит, боясь обмануться, а равнодушно ожидаются. — Между тем, мелькает мысль и о Корее. Сегодня Корейский Ким–е–Кин с тремя человеками свиты был просить за двоих. Эх, если бы о. Митрофану сделаться корейским миссионером, и из прошенных нет — хоть бы одному — добрым помощником ему!

Дело же в Японии по Миссиям идет. Слушая про другие Миссии, иногда дух волнуется, так вчера при рассказе протестантского проповедника Нагасаки о Тоса, что там уже Протестантская Церковь из двенадцати христиан, плакавших при расставании с ним, что в Сайкео — девяносто туземных христиан, но таких усердных, что они на христианское сооружение пожертвовали раз больше тысячи ен, другой — больше двух тысяч ен и прочее. Ужель у нас только христиане больше плохие, сухие, иссохшие, бесплодные, не жертвующие (или, по крайней мере, очень мало)? Эх — что–то Бог даст вперед!

В самом деле, если о. Митрофан окажется серьезным человеком, то иметь для него будущее — сделаться корейским миссионером. Учителя корейского языка достать нетрудно: если не благодаря этому случаю — как с визитом Ким–е–Ким. то из Владивостока нужно выписать, даже съездить туда для этого. — Это не забывать и иметь в виду, не говоря на первый раз о. Митрофану, а высматривать, что за человек; и если окажется подходящим — предложить ему и способствовать.

Да благословит Бог это!

11/23 января 1885. Пятница.

Все чаще и чаще приходит мысль, что, быть может, Япония и действительно еще недостойна истинного христианства. Японцы, особенно высшие, исключительно гонятся за западной цивилизацией, — о вере же у них не видно ни мысли, ни попечения. Вот и теперь, Оояма, военный министр, говорят, из Европы писал, что «в войсках непременно нужно ввести христианство, ибо так–де в Германии — без христианства нельзя управить войском»; но когда вернется сюда, между разными военными преобразованиями, вероятно, начнется и введение христианства, как атрибуты цивилизации войска, как введение одного из военных атрибутов. Конечно, для этого им больше всего годится протестантство. Кстати же тут и протестантских миссионеров — только клич кликни, — сотни, мало — тысячи будут, и на все руки готовы, на все уступки согласны; или японцы надеются принять «цвет» европейцев, как птица — цвет окружающих предметов — то и протестантские миссионеры в свою будут принимать цвет японцев — что–де угодно. Все же они из высокообразованных стран, пред которыми японцы пресмыкаются, — это ли не христианство! Но — как все это далеко от истинного христианства, которое принимать должно во смирении сердца и для истинно духовных, вечных целей! «Смирение», «духовные цели», «вечное спасенье», — как все это далеко от понятия японских принципалов! Как они слепы и глупы, как недоразвились до этих предметов! В зачаточном состоянии еще они! И им ли православие! И не нужно ни обижаться, ни волноваться, ни досадовать, что не придется видеть введение Православия в Японию, а молиться — тою же моею неизменною молитвой; и — трудиться неустанно: быть может, Господь благословит составить зародыш Православной Церкви в стране, и будет она зерном горчичным, из которого в свое время вырастет дерево. — А между тем на том свете маленькая колония японцев в Царстве Небесном основывается: вот и теперь умер Исаак Ооцуки, в Семинарии, — прежде бывший в Причетнической школе; кладут в гроб, сейчас будет первая панихида; славный, кроткий, добрый юноша, — верится, что Бог предмет его в Горнее Селение! И все какие добрые помирают, точно зрелые колосья срезываются! Виссарион Авона, Николай Такахаси, теперь Ооцуки!

В одиннадцать часов вечера.

Однако же не терять из виду и средства, которые могут быть употреблены для обращения Императора. — Одно из них — употребление в пользу Соесима. Самос первое знакомство мое с ним в Хакодате, в 1871 году, завязало религиозный спор. Он тогда: «хоть в ад, но с Микадо» и прочее. Я резко отвечал ему и этим, кажется, заинтересовал его. Пусть это будет тоном и для дальнейших сношений с ним. — С Микадо он, однако, принужден был разлучиться, как и ныне, — значит [?]рия неудачна. — Его шелковая материя и до сих пор у меня хранится и ждет его крещения. — Ольга Ефимовна Путятина приехала, и дочь его действительно может быть ее ученицей, — Он теперь свободен от государственных дел, как будто Бог блюдет его именно для религиозного дела. — Нет, — ну, вот н забудешься так, как ныне, когда никто не вспоминает его. — Способности у него именно — сильные к религиозному делу, только смирение нужно ему; гордость — его враг, раз она уже преградила его путь; да не заградит она дверь для дальнейшего пути! — Пусть он усвоит веру — именно как веру, для спасения души, а не для государственных целей, которые все — малы и узки в сравнении с целями веры… Пусть поднимается, шире взглянет…

Но прежде чем Соесима обратится, нужно перевести все — нужное о вере в этом отношении, — из здешней библиотеки и из выписанных книг.

А выписать нужно все за прежние, невыписанные годы духовные журналы, специальные полемические книги, сочинения Овербека на английском, о. М. Готье, академические лекции. Кроме переводов, всего годного, — составить записку с краткими доводами. — Именно специалист должен бы быть для этого. Хорошо, если бы о. Гедеон взялся быть таковым.

13/25 генваря 1885. Воскресенье.

Приехали: о. Владимир — с окладистой бородой, о. Гедеон — «угрюм», о. Митрофан «зелен». Не успел еще дать себе отчета — благо или нет прибыло, — больно большая сутолока людей была. Могу сказать только, что «не идеально», — как–то больно прозаично и серо. А может это–то и есть предвестие лучшего; потому что по ложке: «чем хуже, тем лучше», как и наоборот.

15/27января 1885. Вторник.

У о. Гедеона жизнь побывала на плечах, — и потому он слабей. Блестящего не обещает, по–видимому (дай Бог ошибиться), — но и вреда Миссии не причинит. — Если приживется, несомненно, полезен будет.

О. Митрофан — молод совсем, на жалованье 1500 рублей. Но, кроме преподавания в Семинарии, за то пусть ревностно изучает пение и непременно сделается подрегентом (которым он уже и был в русском хоре). Львовскому так и сказать: «Без этого, мол, и не дам на дорогу в Россию в отпуск, если не поставит вместо себя на клиросе о. Митрофана». А о. Митрофану всячески заповедать — дойти до регентства и принять его от Львовского.

16/28 января 1885. Среда.

О. Гедеону я за столом сегодня и предложил взять на себя доказать, что из «Православия, Католичества и Протестантства именно первое истинно и должно быть принято Японией». На этом и настаивать, если человек покажет склонность служить Японии христианством. По–видимому, на него надеяться можно, — уже сорок лет, не скороизменчивый возраст, стало, — приехал сюда и говорит искренно, — «Обличение» («Полемику», или еще как, — словом — опровержение католичества и протестантства) или лучше «Уяснение истины» (так как наша главная цель должна быть — не спор с католиками и протестантами, до которых нам никакого дела, поелику они не касаются нас здесь, а объяснение людям истинности своего православия). Должно быть написано о. Гедеоном в разных объемах и видах, — для всех, — и просто, коротко, и обширно, учено, и еще обширней и ученей. К несчастью, перевести прямо — решительно ничего цельного. — Так пусть составит. Но сначала испытать его, может ли, и в каком духе. Не разом вешаться на шею. Пусть охлаждают меня прежние ошибки с людьми.

О. Владимир и Анатолий, по–видимому, между собою пикируются; для поэзии явно. Пусть. Нужно не обращать на это внимания. Вероятно, вред Церкви не произойдет.

Ной Мурай помирает. Сегодня был у него. Жаль. Усердный служитель Церкви. Таких усердных катихизаторов мало.

18/30 генваря 1885. Пятница.

Что бы ни говорили пессимисты и святоши, но сумма добра, сострадания, милосердия, любви на земле увеличивается, стало мир идет не под гору, а в гору. Где же теперь прежнее безжалостное рабство, пытки, муки, продажи людей и прочее? Если пишут в Северо— Германской газете, органе Бисмарка, в пику Англии, что в Австралии существует миллионер, нажившийся ловлею и продажею людей на съедение людоедам, то ведь это единичные факты, в озноб повергающее нынешнее общество при одном слышании. А прежде пытки–то — излюбленное орудие правды — не гораздо ли хуже были? Моментальное страдание или долгое, что же лучше? Любовь, любовь и любовь! Вот главное — и в Законе Божием, и в мире людей! Буди же!

Приезд оо. Гедеона и Митрофана сдать а архив, и пусть все идет обычной колеей. Много думать нечего. Первый вчера заявил себя нелюдимым и странным, притом же и эгоистом (я ему — о высших целях для него здесь — ответ на вопрос Японии — где истинное христианство? Он — о кандидатстве; да — не люблю, чтобы ко мне ходили; словом, тот же вдовец, попорченный жизнью, и притом очерствелый, — сорок лет уже). Сегодня снес ему крест заграничный, и отныне — ни ногой к нему без дела. Второй — совсем зелен и молод, притом же о. Владимир говорит, что груб, стало нужно далеко с ним держаться. Господь с ними! Не особенно радуют! Впрочем, будущее покажет, насколько они хороши и будут полезны Миссии. Дай Бог, чтобы оказались полезны! Довольно уже Миссия глупо теряла деньги и сердца.

Но однако сделать замечательным хоть тем приезд новых братий, чтобы прекратить всякое гнилое слово, — да не исходит оно отныне из уст моих — ни наружно, ни внутренне! Помоги, Боже!

Сегодня уехал судья из Исиномаки Иоанн Исида судьей в Хиросима, очень благочестиво настроен. Вчера поздно вечером (я должен был встать) явился и долго рассказывал о Церкви в Исиномаки. Сам — «для меня главное теперь — распространение веры», — Дал ему крест, книги, все доселе вышедшие. Дай ему, Боже! — Ночевал здесь и сегодня в десятом часу отправился, чтобы в четыре часа сесть на пароход к югу. Обещался ему непременно оставить Спиридона Оосима в Исиномаки, хотя бы даже о. Иоанн Оно поселился там (сей ныне, кажется, без угла).

19/31 генваря 1885. Суббота.

Десять часов вечера.

Плох, по началу, о. Гедеон. Сегодня первое богослужение для него здесь, и у него — не говоря уже о религиозности, не хватило любопытства придти сначала и уйти с концом: пришел далеко за началом, ушел — не знаю когда, но во время проповеди и по окончании его не было. — Воображаю себя на его месте по приезде в Японию: да я бы прилип к месту, чтобы все видеть и слышать, и ничто меня не оторвало бы прежде конца его. — Не понимаю, чем может быть занята душа таких людей, как о. Гедеон! Разве уже оглядывается в недоумении, как волк, попавший в овчарню. Так зачем же было и ехать! Господи, скоро ль Ты пошлешь настоящих людей, или хоть бы одного человека? — А о. Гедеона употреблять как заурядного попа — может, этим — своею поповскую опытностью по требам будет полезен, если доживет до знания японского языка в потребных для того размерах. Больше едва ли на что будет годен! Отвечать на вопрос: Японии — «какая вера истинна» — куда ему! Одеревенелость души тотчас видна. Не с такою душою отвечать на подобные вопросы, а с горящею духом любви и ревности!

20 генваря/1 февраля 1885. Воскресенье.

Церковь— в спокойном состоянии. Возмутителей (Цуда и прочих) совсем не слышно; на Крещенье я был у них; хотели, кажется, воспользоваться сим ко злу, но объяснил вопрошавшему катихизатору (Мукояма), что и Христос, побыв у фарисея Симона, не узаконил тем искусство фарисеев и прочее, — Катихизаторы одушевлены; о. П. Сато совсем уволен от школ, чтобы быть исключительно для христиан; катихизаторы же исключительно для вновь слушающих. Во всем у нас лишь — за о. Павлом Ниицума и его Церковью, где все идет превосходно. Бог да укрепит его и вперед. Вся надежда Японской Церкви! В Миссии все тихо — Вновь приехавшие не в состоянии нарушить течения дела ни в хорошую, ни в дурную сторону: о. Гедеон — нелюдим и молчун, о. Митрофан — юнец, сегодня чуть не разрыдался, говоря о болезни горла от уколотья костью. С завтра принимаюсь за перевод Елеосвящения. Помоги, Боже!

Я понял, наконец, что должен жить вроде начальника, то есть никогда ни с кем задушевно, ни с кем — раздела мыслей, чувств. И до сих пор я не имел сего. Но питал надежду. Бросить неосуществимое, и притом неважно сие для Миссии. Людям нужны начальники; люди хотят быть под начальством: легче, меньше ответственности, больше места для лени и небрежения; я бы и сам разве не был бы счастлив, если бы вдруг приобрел возможность жить изо дня в день; а заботы о храме, о проповеди предоставить кому другому.

Итак, покориться же наконец разумно и добровольно (хотя и вгоняемый кнутом необходимости в форму) с абсолютным одиночеством! Разве с о. Павлом Ниицума разделять думу, насколько возможно. Оно и действительно; если я давно раньше пришел к такой же мысли, то может и не было бы неприятностей с предыдущими миссионерами. — А я и доселе все тем же слепцом был; о. Гедеона и Митрофана хотел тоже — братства и дружества — стол вместе предлагал.

О. Владимир надоумил: «Во всех миссиях–де, и в Иерусалимской с Преосвященным Кириллом и прочих, неприятности начинаются за столом; а без общего стола, если и есть что у кого на душе, то переварит помаленьку», и прочее. Все сущая правда! Господь же с ними со всеми! Даже и о. Анатолий, видимо, желает начальства над собой, а не друга. Пойми я это раньше, не было бы свары у нас с ним, как в старые годы было, и что охладило нас друг к другу, должно — навсегда. Итак печальное одиночество и роль начальника, то есть молчание и всякое равнодушие с сослуживцами, за исключением случаев, когда для пользы Церкви нужно что сказать.

Есть уверенность в душе, что явится же здесь наконец человек, который даст мне спокойно умереть, оставляя дело в надежные руки. Но такого еще нет. Явится он, вероятно, и методу обращения я должен буду переменить, то есть буду иметь радость перемениться. Пошли, Боже!

Вот они — годы зрелого мужества, годы, в которых я застал Гошкевича. Я удивляюсь, отчего он не суется ко мне с советами, не руководит, не дает наставлений, — ужель, мол, я когда сделаюсь таким? Ан вон сделался. Жизнь к тому привела. — О. Гедеон обратился за советом: «Как изучать японский язык?» — «Так и так», — все ему подробно выложил и помогать обещал. Но — тоже как к стене горох; человек — через три дня говорит, — «а я все–таки прежде изучу аглицкий язык как орудие» и прочее и прочее. — Стало — вперед даже и на подобные вопросы придется молчать, или «а как найдете лучшим» и подобное.

Эх, жизнь! Бедна ты утешением содружества! Сухое заросшее тернием ты поле! Впрочем, лет пятнадцать–двадцать всего идти? Уже и близко! Тот ад, вероятно, немного садей (?) этого, зовомого жизней среди братии.

26 февраля/10 марта 1885

Нынешние фухейся (Цудо и прочие) — скрипячие колеса Церкви, которые пользы ни на грош, а всех беспокоят. Потому, разве они говорят что дельное? Ни на волос, а беспокойства и расстройства много. Есть люди — чуткие к пользам и вреду, — они в самомолчании вред заметят и ворчливо или сердито указывают, — такая оппозиция хороша. А что пользы в лае собаки на ветер?

27 марта/8 апреля 1885. Среда.

Пасхальной недели.

(По прочтении монографии Царицы Прасковьи).

Даже такие мягкие личности, как эта Царица, какие неистовые жестокости делали (жжение стряпчего Деревника)! И это было полтораста лет назад. Куда же девались эти ужасные нравы? Куда исчезли во всей Европе? Чему обязано человечество этим благам? Французской революции! Казнь Людовика XVI была громом, поразившим бесчеловечие в Европе. А французская революция произвела Вольтера и прочих. Стало быть, орудия пр [?]: и они; бессознательно они были тоже воплотители идей христианства (потому что в конце концов все блага — от Христа, — другого источника нет). Не нужно же клясть и Вольтеров, как и теперешних революционеров, — а нужно только благоговеть пред путями промысла, все направляющего во благо; да, нужно смиряться. Я тоже был бы жесток — не хуже других в тот век; когда читаешь о тех временах, что–то как будто родное в тамошних нравах чувствуешь, слышу в себе кровь тогдашнего богатства — с хорошим и дурным и со всеми побоями того времени; конечно, при писании тогдашних подвигов, вроде копчения стряпчего, негодованье закипает, но сам–то в гневе разве соблюдаешь границы? И не плачут ли от тебя теперь — от жестоких слов твоих? Тогда же, неверные, плакали бы от твоих застеночных пыток во гневе, — хоть потом, может, и жаловал бы пытаных. Эх, человеческая натура! Сколько в тебе природной мерзости, гадости, зверства! И это во всяком народе — везде, только в несколько измененном виде, так что смеяться друг над другом никому не следует! Не следует лицемерно издеваться и над теперешними революционерами. Вероятно, они тоже творят свою миссию, и после них еще легче и мягче сделается человечеству. Злое вверху выбивается злым из низу. При давлении взрыв — физически понятная вещь.

21 апреля/3 мая 1885. Воскресенье.

О самаряныне.

Совершено освящение основания храма — на камне при начале четвертого венца — выше пола. Положена серебряная доска с надписью и русский лист с более подробною. При освящении были: Давыдов, посланник, Яков Александрович Гильдебрандт, командир фрегата «Владимир Мономах», архитектор Conder и прочие. — Служба была на японском, — После обед, на котором надоел всем многолетиями диакон Митрофан.

24 апреля/6 мая 1885. Среда.

Было погребение отрока (десять лет восемь месяцев) Алексея Сайго, сына министра Сайго, умершего в Вашингтоне, в семействе Струве. В первый раз погребенье — совершено по–православному, с предношением креста, впереди которого двое в стихарях (Сергей Номура и Он. Оогое) шли с дикирием и трикирием; крест несли попеременно два японских диакона (Роман Циба и Федор Мидзуно) в облачении; за ними певчие — ученицы и ученики, всего шестьдесят семь человек — попарно, с пением «Святый Боже», потом два русских диакона (Митрофан и Арсений), два японских священника (Сато и Ниицума), два миссионера (Владимир и Гедеон) и я — все в золотых облачениях, — иеромонахи Владимир и Гедеон — в камилавках, я, по обычаю, в митре и с посохом, — книгодержец (Имада) и жезлоносец (Уеда), — гроб, отец и родные, — посланник наш, знакомые и прочие, — все без шапок (что заранее поставлено в условие при молитвенном провожании гроба).

День Бог послал превосходный — ясный и без ветра. От Миури до Аояма шли часа полтора. Полицейские предходя устраняли возможность беспорядка при ходе процессии. Впрочем, и без того, кажется, все было бы благополучно. Народ ведет себя очень скромно. На кладбище собралось немало христиан.

Да даст Господь вскорости всеобще так хоронить всех умирающих в Японии!

7/ 19 июня 1885

Печатается Псалтырь. Что дальше переводить? Думал было Требник и Служебник; но оставить это и иметь в памяти, что чрез три года будет готов храм, стало быть, Богослужение должно быть правильное, как вообще в православном храме; для сего же нужно: в три года приготовить: Постную Триодь. Цветную Триодь (обе вместе составляют треть годового богослужения), Праздничную Минею и Общую Минею. После этого уже можно и должно перевести Требник и Служебник. Сии последние, какие бы ни было, в обращении уже есть и не составят большого различия, а Триодей и Миней и в помине нет! Итак, не сбиваясь с толку никакими соображениями впредь, ввести вышеозначенное в порядок переводов.

Затем, к тому времени как будет готов храм, нужно приготовить и храмовое (соборное) духовенство. Из нынешних людей я нахожу возможным иметь в виду для сей цели — из Катихизаторской школы — старшего курса Василия Китагава, младшего — Павла Хаттори; кстати, оба они тоокейские. Когда писано было сие, он [Василий] уже имел любовную связь с кончившею курс в Женской школе Агнией Иеда, прижил ребенка, но не захотел жениться потом, теперь вне Церкви. Так–то ненадежны загадыванья! Хаттори же проповедует, но плох.

(Заметка 6 мая нового стиля 1889). Итак, не выпускать их никуда из Тоокео и незаметно для них самих (иначе возмечтают о себе и испортятся) готовить их для службы в духовном сане при Соборе здесь. — Больше пока я не имею никого в виду. Но нужно в продолжении трех лет приготовить полный штат.

Отца Василия Китагава — старика Якова можно иметь в виду для питания при храме в качестве доомети.

Пишется сие красными чернилами, чтобы не забыть сих двух предметов — богословских книг и духовенства, а всегда иметь их в виду, ибо касательно особенно последнего — не знаешь, где потеряешь, где найдешь.

15/27 июня 1885

В восемь колоколов, когда построится храм, звонить–то кто же будет? Пришло на мысль послать Никанора, теперешнего ученического повара, в Москву, к Финляндскому, и на разные московские колокольни изучать звонарное искусство. Хорошо бы в будущем году с о. Анатолием при его отъезде из Японии, а возвратиться Никанор может с Симеоном Мии или с Ивасава.

Жалость смотреть на о. Владимира: есть ум, но до здравого смысла не дошел, есть чувство, но в эстетическом смысле не пошедшее дальше украшения картин золоченой бумагой и украшения себя, как сегодня на панихиде — черной ризой, коричневым подрясником, розовым епитрахилем, голубой палицей, странного цвета набедренником и синими поручами; есть воля, но своевольная, а не имеющая предметом благо общее — Миссии и Церкви, — словом, служащего выражением личности Закона Божия, впрочем же уклоняющегося с прямого пути в сторону — своеобразную, узкую, тесную для следования других и, следовательно, обрекающего себя на одиночество (люди следуют только за теми, кто открывает им широкий и прямой путь — Божественный), а неузко [?]: и извращенно человек (истины добра и красоты) и бесплодие. Жаль! Плоха надежда на него! Похож на полусумашедшего, хоть, конечно, не он виноват, а его природа. Но во всяком случае — поручить такому Миссию и Церковь — немыслимо, — заведет в болото, и все пойдет в россыпь.

Итак — графиня — тоже ветряная мельница, только с тихими крыльями: о пользе Миссии и Церкви с нею поговорить — к стене горох, а можно довольствоваться в разговоре с нею союзами и междометиями: «да, разумеется, конечно, будто бы? в самом деле!» и прочее подобное. Мельница будет молоть о «папаше», о себе и прочих любезных для графини предметах. — Что ж — пусть живет хоть для вида! Вреда от нее нет, а пользы кое–что перепадет, поди (в нравственном, конечно, смысле, в материальном малость убытку будет).

«Фухейся» все еще продолжают свое существование, даже проповедуют. — Цуда катихизатором. А крестить, мол, как? Об этом совещаются; и находят, что и у католиков и протестантов можно окреститься. — Вот ветвь отломленная от крошечной еще, но все же живой веточки Церкви Христовой! И — умрут! Иссохнет последний сок, имеющийся еще от общения с Церковью и смерть! Не жалость ли? А что поделаешь!

Есть истины, которые не нужно доказывать, — так они ясны. Таковы — о молитве святым, о молитве за умерших. Представить семейство, где дети разных характеров и достоинств, по не все ли только любовью отца существуют и приближаются к нему… У протестантов же святые — похожи на безучастного старшего сына в притче о блудном, — сие тоже относительно умерших. — Тоже относительно икон. История (финикияни и зло удаляющаяся любезность) катакомбы, здравый смысл, — все за иконы.

16/28 июня 1885

И выходит, что приехала сюда наша Ольга Ефимовна исключительно для своего удовольствия и для отрады миссионеров; шляпа о. Анатолий, паточный о. Владимир, жидко–сладкий о. Гедеон — все имеют ее как жбан, куда изливают каждый долю своих совершенств, а она тоже этим услаждается, ибо имеет всю волю разливаться конфеткой о «папане», о всем, исключая единого на потребу — миссийского дела! Какой все это червоточиной отзывается и как отвратительно! Не буду я навещать ее, — ну ее совсем! Надоела как горькая редька! Когда хоть малое что любезное для Миссии выкажет, тогда буду. Миссионеры же пусть услаждаются ею, и она ими, — вреда тут нет — хоть и пользы, что от свиста ветра!

Вечером.

По сегодняшнему письму от о. Феодора Быстрова:

1. С удовольствием извинился пред о. Владимиром за то, что заподозрил его в недоставлении моей посылки о. Феодору (заподозрил на основании его врак о речах о. Феодора при сем).

2. На днях доставлю счеты Ольге Ефимовне на дом и мебель: все добивается заплатить, а я доселе все отказывался получить, но с какой же стати я подставлю спину Миссии, на что не имею никакого права!

Все–то обдирают Миссию, я и ей кланяюсь — «обдери и ты», — а она, пока добросовестность есть, говорит — «заплачу за дом». Итак, пусть заплатит, как желает, — представить счеты! Кстати же из нее не предвидится пользы Миссии.

21 июня/3 июля 1885

Если бы предстояло претерпеть за Христа три секунды невообразимо лютых мучений, разве не согласился бы (разумеется, испрося помощи Самого Христа)? А если бы эти мучения разбавлены были на три минуты, причем лютость из соразмерно уменьшилась бы, будто отказался бы! Если бы на три дня, на три месяца, на три года, на тридцать лет, — причем в той же соразмерности убавляемая была и мучительность их, так что тридцатилетние мучения были бы просто то, что называется трудностями житейскими, — разве отрекся бы Христа? — Вот же, однако, отрекаюсь! От многих трудностей отрекаюсь! От побеждения своих страстей, от труда изучения письменного японского языка, от сочинения апологетических статей, от писем окружных и прочего. — Помоги же, Боже! Избави от Петрова отречения! Долго мы в нем, а Петра ты тотчас же извлек! Помоги, Господи, с этих каникул в три года, то есть до каникул 1888 года изучить письменный японский язык так, чтобы к освящению Собора пригласить священников и проповедников собственноручно! Помоги и во всем другом! Дай мне память сего отречения и тугу душевную избавиться от него, — тугу, оплодотворенную Твоею всемилостивою благодатью!

26 июня/8 июля 1885

Опять приходится употреблять все усилия и молить Господа помочь, чтобы не потерять спокойствия духа и не рассердится! Тот же предмет, старание посадить японские Церкви на содержание месячными средствами. Но куда! И то, что чрез усиленное напряжение получено было в прошлом году, тщатся отобрать назад, — это самые бедные крохи, и Церкви давние! Хацинохе — назад просит 3 ены, Ициносеки — пищу катихизатора. При чтении невольно возмущаешься и пропадает все доброе расположение духа, — но сохрани, Господи! Подкрепи, Господи! Спокойствием можно достигнуть многого и с язычествующими японскими христианами, — рассердившись, можно потерять плоды многих трудов и, лет! Господи, Ты — не как человек, не отбираешь своих милостей назад — даруй же мне и ныне тужу охрану от духа гневливости, какую послал в прошлом году! Ангел мой Хранитель! Во имя Креста Христова охрани меня и в нынешнем году, как охранил в прошлом, во время Собора! Ибо верю, Ты мне помог избежать раздражения, а не случай. (Пишется под звуки чтения Псалтыри по Исайе Камня, лежащем в гробу в верхней Церкви от канне. Товарищи читают по только что переведенной Псалтыри, еще по корректурному экземпляру).

29 июля/3 августа 1885

Господь многомилостив! Помог и в этом году благополучно окончить Собор. Да будет хвала имени Его!

«Всепрощение выше всего пока живешь», — пишет о. Иоанн Демкин. Да, разве разумно сердиться на волну, на дождь, на лай собаки? Вот также было бы не разумно сердиться на сегодняшнее письмо о. Владимира из Тоносава, в котором, точно в ящике с насекомыми, собрано лжи, клеветы, ругательств и злонамерения. Знать человек как уродился, так и в могилу пойдет. У о. Владимира такая натура (совсем не русская, а польская разве), — виноват ли он? И сердиться на зловонные извержения его души было бы похоже на глупый гнев по поводу аналогичных явлений физических. Фи! И думать не стоит! Однако же некоторые явления поражают нас глубоко в сердце. Сегодня с утра, когда получено было письмо о. Владимира доселе, ни о чем не могу думать, как о нем. Итак, целый день посвящен о. Владимиру! — Но это уж, вероятно, последний в жизни для него! Безнадежен сей человек для дела Божия в Японии по мерзостям своей души! Как ни смиренствуй, а приходится правду думать и говорить, иначе тебе же, то есть дело твое, дело Миссии, дело Божие, огреют, обойдут, оплюют, унизят и уничтожат! Итак и смиренствовать приходиться, смотря в оба! В Церкви дело, а не в нас!

Надумал было писать о. Владимиру в ответ на все пункты его письма в вразумление его. Но что пользы? Разве прежде много раз я с ним не говорил? К стене горох. Трата чувств и бумаги! Лучшее — молчать и быть равнодушным к нему и ко всему о нем. Не давать однако ему завираться во вред Миссии, — исправлять или останавливать подобное тотчас же, не теряя ни мало равнодушия.

Итак отныне по поводу о. Владимира никаких движений душевных! Господу предоставить его, ибо Господь уродил его таким, и не нам, слабым, переменить его!

Господи! Помоги же мне в деле всепрощения и благодушия.

24 июля/5 августа 1885

Тайна управлять людьми и извлекать из них доброе на службу Богу — не раздражаться, а отбрасывать в сторону (как будто не касающееся ни тебя, ни их) все, что исходит дурного из их уст — злословие, ябеду, клевету. Так ныне о. Владимир поступает относительно меня — в его письмах из Тоносава, и стало в его душе — змеиный яд против меня — ябеда, ложь, клевета — словом, всякая мерзость, — Но вот уж второе письмо я ему посылаю совершенно спокойное, мирное, как будто незнающее его мерзостей. И думается, что он еще не безнадежен для службы Богу здесь. Дай Бог! Если это будет, то значит написанное в начале верно.

11/23 августа 1885

Все люди равно страдают: одни от злых качеств своей души, другие от злых обстоятельств внешних. Только обуздывающие себя и принимающие равнодушно внешние обстоятельства умаляют свои страдания. Помоги, Боже, обуздать гневливость и прочее, — помоги, Боже, не смущаться и внешним дурным. Разве кто сердится на ветер, дождь, слякоть, холод? Одинаково не стоит возмущаться и всем этим в полемическом смысле и принимать все соответственно: от холода закутываться, от дождя укрываться и подобное. Обереги меня, Боже (то есть обереги дело, которому служу), от Владимиров, Георгиев, Путятиных и всех подобных! И стоит ли возмущаться ими! Равнодушие и хладнокровие!

4 сентября нового стиля 1885

Был Иноуе, что поверенным в Корее. Разговор с начатого им политического (дрянного для Японии — лучше покориться России, чем Англии) перешел на религиозный, — и дошел до рассуждения о введении христианства в Японии. Говорит он, что их общее слово: Фукузава, Гото, Оокума и прочих. Купил все наши книги. С увлечением обещался изучать православие. Дай Бог! — Блеснул было на мгновение луч, что Господь посылает, но… Три года обещает и Иноуе для окончательного решения религиозного вопроса в Японии. Три года эти — очень важные.

5 сентября нового стиля 1885. Суббота.

Иноуе Какугоро был сегодня за всенощной. После говорил: «Все простые люди у Вас». Отвечено, что так везде начиналась Христианская Церковь, ибо великие мира сего презирают, — Но дай Бог, чтобы сердце сего человека коснулась Благодать Божия! Он толкует и о Корее, тринадцать учеников, которые теперь на его содержании. И в Корее нужно православие. — Только все это пахнет одними политическими соображениями. Законны ли они пред судом Христовым? — Во всяком случае Иноуе обещано изъяснение Веры.

Графиня, если не перенесет дом в Тооносава, покажет здравый смысл. Тогда, пожалуй, с нею и откровенно можно поговорить ко Благу Церкви. Примет — ее счастие, не примет — для Миссии и Церкви особенного несчастия не будет, кроме потери надежд, возлагавшихся на дочь Путятина.

25 августа/6 сентября 1885. Воскресенье.

Если графиня не перенесет дом, то нужно будет откровенно тоже поговорить с посланником А. П. Давыдовым. Сантиментальничанье его мутит и делает дом графини опасным. Пусть скажет: «Я, мол, не мешаю жить в нем — пусть ей отвечать за все — довольно сего будет».

Однако каникулярное время малополезно: жара расслабляющая. В прошлом году только и помог Бог написать несколько писем за каникулы; ныне они протекли бесполезно, особенно благодаря о. Владимиру, — от переписки с коим нужно убегать, как от холеры, — На будущие годы заранее располагать каникулами для посещения Церквей, особенно северных.

7 сентября нового стиля 1885. Понедельник.

От людей, вроде Иноуе Какугоро, нужно убегать подальше. Сегодня он высказался. Оказывается, что он, вкупе с Фукузава, Гото, Оокума, Итигаки, замышляет свергнуть нынешнее правительство (Иноуе — Министерство иностранных дел, Ито и прочие) и хочет для этого воспользоваться Россией, как воспользовались аглицким министром Парксом при восстановлении Микадо, когда за Тянькунь стоял французский посланник, но оказался слабым и глупым. Так и ныне глупым оказывается, по словам Иноуе Какугоро, русский посланник, не хотящий втянуться в их интригу против правительства. Ко мне приехали, по–видимому, чая моего влияния на посланника или прямо на власти в России. Какое разочарование приходится испытывать им при моих объяснениях, что мое дело — помимо всех политиков, что умно делает и посланник, что не вмешивается во внутренние дела и дрязги Японии, что в этом они должны видеть не глупость и слабость, а честность дипломатии России. Разочаровался и я в мелькнувшей было мысли, что порядочные люди начинают вопрошать о христианстве. Господи, скоро ль встрепенется эта страна и скоро ль станут принимать христианство люди хорошие! Ужель они все так худы в очах Твоих, что никто не заслуживает спасения?

(Сегодня купил синее сукно на стол вместо износившейся красной салфетки, служившей четырнадцать лет. Положил это сегодня — все письма не слушать, а читать самому.)

8 сентября нового стиля 1885

Графиня дом переносит. Скатертью дорога! Значит, для Миссии она больше не существует. Вот–то «приехала нипочто и уедет ни с чем»!

О. Владимир не перестает писать возмутительно грубые письма; бросает Семинарию, просится священником в Одавара. Отвечено, чтобы после каникул исполнял, как доселе, свои обязанности по Семинарии. Впрочем, если очень станет артачиться, можно отпустить его в Оосака. Кто знает, быть может, он еще и будет полезен, как миссионер; о. же Гедеон, вероятно, справится с Семинарией — но не возмущаться мне им, помоги, Бог, не возмущаться! Разве мало людей противных нам, и при столкновении со всеми сердиться и возмущаться! Диавол же, заметя, еще больше будет мутить против нас людей, как ныне мутит Владимира, — и от всего этого терять душевный покой, время, душевную бодрость, то есть радовать диавола! Да избави же, Боже! Пусть же войдет в плоть и кровь мою — спокойное обращение с людьми заведомо уже неисправимыми в своих противных нам качествах и в своей ненависти к нам, вроде о. Владимира!

Чтобы он ни говорил, или писал, спокойно выслушивать, ни слова в ответ колкого или гневного, а прямо отказать, или согласие, если дело правое.

2/14 сентября 1885. Понедельник.

О. Владимир явился, смотрит совсем расстроенным; вольно же было мучить себя все каникулы. Я обошелся с ним, как выше написано, растратив несколько чувств, которыми не могу владеть, видя человека унылого и требующего утешения.

Того же 2/14 сентября 1885. Понедельник.

Вечером, 7 часов.

Итак, нынешние каникулы прошли самым скверным образом, много благодаря о. Владимиру, о. Гедеону и графине Путятиной! — Как они мучили меня все время! И вот завтра опять — начало годовых занятий, — Никогда, кажется, я не вступал в работный год с более прозаичным, холодным чувством, чем ныне, как будто внутри тебя погас всякий огонь и ты сделался простым механизмом — скучным, прескучным для себя самого. Что за мерзкое, безнадежное нехристианское чувство! И с этим чувством завтра придется начать лекции по Догматике, Нравственному Богословию! Сколько напряжения, туги душевной!

И как эти послеканикулы отличаются от прошлогодних! Тогда ожидание — о. Владимира и графини Путятиной как надежд Миссии, а ныне они враги; тогда и о. Георгий казался еще в хорошем свете, а ныне он — скитно с графиней совместно!

И Церковь казалась лучше в прошлом году, несмотря на расстройство пред Собором; ныне Уцуномия с Санода — отступили, почти во всех Церквях есть отступники в протестантство, католичество, даже язычество по недостатку катихизаторов.

В Катихизаторской школе — старшего курса Павел Сайто — в душе отступник вместе с ренегатами Ицуномия (хороших людей допускают к крещению священники!) — всех учеников пять–шесть человек. В младшем набралось до двадцати пяти человек, но народ, по–видимому, невнушающий о себе ничего доброго.

В Семинарии — не смотрел бы! Все подернуто флером о. Владимира! В Певческом — новых — никого, а старых — Львовский не хочет учить дальше; отделен Александр Обара для подрегенства, но выйдет ли прок с такой дубиной, как Львовский! — В женской школе — мало поступающих, ибо и 3–х ен не считают, знают, сторгуют. Снова мерзейшее состояние духа!

К этому — построение храма едва до четверти дошло, а денег почти нет! Словом, скверно жить на свете без малейшего утешения, кроме всяческого копанья своей внутренности!

Что–то даст будущий, 1886 год, в это время, когда мне будет пятьдесят лет отроду и двадцать пять лет жизни в Японии.

Но нынешний — все же таки приходится начинать с несчастным, несчастнейшим чувством завтра! Подай, Боже, силу не впасть в унынье и отчаянье!

7/ 19 сентября 1885. Суббота.

В десятом часу вечера.

От часу не легче! Стечение обстоятельств — мерзейшее, и если не выведет из них Миссию Бог, то, значит, Миссия и здешняя Церковь не стоят попечения Божия. Тогда — что же и мне беспокоиться! Разве я не молюсь ежедневно — усердно или неусердно — исключительно о здешней стране? Не исполняется по моей молитве, так я не виноват…

Владимир притворялся больным, бросил Семинарию и уехал в Тоносава. Гедеон самопроизвольно едет из Оосака сюда, чтобы отсюда в Россию — защищать диссертацию и держать экзамен на степень!

Итак — Семинария — брошенное дитя, и ни у кого из этих жестокосердных людей нет сострадания!

11/23 сентября 1885

Только подумать, что целые каникулы прошли из–за расстройства грубыми и дерзкими письмами Владимира! Не дай, Господи, вперед, подобного малодушия! Одни каникулы когда–то пропали из–за Ефимия, другие теперь из–за Владимира! Да это торжество диаволу, Господи, избавь вперед от этого бедствия! Чтобы ни писал, принимать равнодушно…

14/26 сентября 1885. Воздвиженье.

И все–таки — лучшая (будто лучшая?) часть души издерживается на Владимира, Путятину и прочих — более врагов, чем друзей Миссии. Да, когда же кончится эта слабость, — видимо, угождающая диаволу! Помоги, Боже, не думать о них, не издерживать на них время и душу, нужные для Миссии!

8/20 ноября 1885

важно!

Слышно (Оогою говорил Ясукава, протестант), что в прошлогоднюю смуту Савабе обращался с письмом к Ицциквай, стало быть — задумывал уйти в протестанты. Экая мерзость! И подумать гадко! Не гневаться — быть разбитым, спокойствие соблюсти — не быть побежденным, а кротость и любовь явить — победить и даже Савабе сделать вновь хоть несколько полезным Церкви, например, хоть бы для будничных богослужений здесь, когда построится Собор. — Поручить приход ему, очевидно, нельзя и нужно воспользоваться тем, что он ныне сам захотел уклониться от обширного прихода и впредь уже не возводить уже его нимало на пьедестал, — и ему, и другим вред! Кончен он для большого служения! — Но вмале может быть полезен; только мне нужно любовь не потерять с ним и к нему.

Формуляры катихизаторов у священников истребовать. В будущий Собор должен быть пересмотр статьи содержания служащих Церкви, — к этому нужно вполне приготовиться.

Катихизаторам должно бы во всех Церквах поставлено быть в обязанность учить всех детей вероучению, — для этого книги, вроде «начатков», должны быть разосланы в достаточном количестве везде; но пусть уж это будет поставлено в закон, когда правильно будет распределено содержание катихизаторов и прежде определится их положенье, — в то же время построится Собор, и я буду иметь возможность ежегодно посещать Церкви и наблюдать за исполнением того, что будет поставлено как Закон.

Протестантские заблуждения найти в их книгах здесь — для наглядности объяснения в школе на лекциях.

Только, ради Бога, не тревожиться ни Савабями, ни Владимирами, никем иным на свете! Иначе будет значить, что не Богу служу, а людям и от них завишу — но ведь это же неправда, — я Богу служу и в нем, как в центре, должны сосредоточиваться все мои стремления к нему, как к непоколебимому центру я должен быть прикреплен. — Тогда я не подвижусь во век!

24 ноября/6 декабря 1885. Воскресенье.

Было погребение А. Н. Давыдова, нашего посланника. Православная процессия соблюдена до поставления гроба в вагон. В Йокохаме певчих наших не было, и потому мы без облачений провожали до кладбища, а там отслужили литию в епитрахильях. Со стороны японского правительства была оказана полная любезность; была вся официальная знать и много войск с музыкой. У нас: впереди — два диакона с трикирием и кадилом — за ними крест; при несущем ассистенте; шестьдесят певчих, два японских священника, три наших и Епископ. Все в золотых облачениях. Народу по улицам было много; порядок полицией соблюден безукоризненный.