Разведка, разведка

Разведка, разведка

Близился к концу май 1915 года. Офицер генерального штаба Дюснметьер снова появился во 2-м армейском авиационном отряде. Видимо, Льву Павловичу по душе пришелся отряд с его энергичной, неутомимой разведкой в интересах не только 2-й армии, но и всего Западного фронта, где скоро должны были развернуться боевые действия обеих сторон.

Дюсиметьер, приехав на аэродром, тотчас разыскал Крутеня. Обменялись крепкими рукопожатиями. Представитель генерального штаба явно симпатизировал молодому летчику. Прошлый совместный полет на разведку сблизил их.

— Мне хочется поговорить с вами по душам, поручик, — начал капитан. — Давайте-ка присядем здесь.

Они садятся на ящики из-под аэропланов. Евграф Николаевич молчит, ожидая начала разговора.

— Не обижайтесь, поручик, за вопросы, которые могут показаться вам нескромными. Вы подали рапорт о переводе обратно, в конно-артиллерийский дивизион. Вам отказали. Чем вызван такой поворот в вашем настроении? Я-то считал, что авиация — ваше призвание. Неужели вы с легким сердцем отказались бы от самолетов и вернулись к пушкам?

— Позвольте мне не отвечать на этот вопрос, — сдержанно говорит Евграф Николаевич. — Тем более что все уже позади, и я не ушел из авиационного отряда. А вообще-то, в тот раз нашло на меня какое-то затмение.

— Ну ладно, на этом разговор о личном закончим. Я привез вам, Евграф Николаевич, весьма приятную новость. На днях будет подписан приказ о назначении поручика Крутеня начальником второго армейского авиационного отряда, правда, пока исполняющим должность. Готовится и высочайший указ о присвоении оному летчику воинского звания "штабс-капитан". Так что начальство ценит вас и ваш боевой энтузиазм. Да и я, откровенно говоря, приложил к сему руку.

— Благодарю, капитан, — наклоняет "олову Крутень. — Такая новость не может не обрадовать.

— Тогда хоть улыбнитесь, — смеется Дюснметьер.

— Не выходит у меня по заказу улыбка, — отвечает Евграф Николаевич.

— Ну что ж, не выходит так не выходит. А теперь поговорим о главном. В штабе армии и читал ваши донесения. Они свидетельствуют об оживлении противника. Видно, немцы готовят наступление. Хочу полететь с вами еще раз, чтобы лично посмотреть, что делается у неприятеля. Возьмете меня с собой в полет наблюдателем?

— Как прикажете, капитан.

— Авось, на этот раз собьем хотя бы одного "альбатроса", — оживляется Дюснметьер. — Помните, прошлый раз я едва не уложил немца. А может, подбил? А? Вам приходилось с тех пор встречаться с немецкими летчиками?

— Приходилось. Недавно, во время разведки, северо-восточнее деревни Руды увидел невдалеке "альбатроса" и сразу же атаковал его, стрелял по нему из пулемета. Немец даже не открыл ответного огня, круто спикировал и улетел за Скерневице. Только этот улепетнул — вижу у Сохачева другой катит в глаза. Заметив нас, пилот сразу же повернул назад.

Капитан слушает со вниманием, в его глазах азарт и нетерпение.

— А ваш аппарат попадал под обстрел с земли?

— Попадает почти в каждом полете. Противник старается сбивать наши самолеты, русская воздушная разведка ему — нож в сердце.

— Так-так! Мотор, самолет в порядке? Механик надежный?

— И мотор пока что в порядке, и механик надежный.

— Тогда летим. Каков у нас маршрут? Будьте любезны, покажите на карте.

Евграф Николаевич берет с сиденья самолета сумку, вынимает из неё карту, разворачивает.

— Маршрут таков: Болимов-Воля — Шидловская — Сохачев — Гижице — Илов — Седльце — Санники — Голебин — Вышеград — Гродиск. Таким образом охватываем широкую полосу по фронту и летим в глубину расположения противника верст на сорок.

— На сколько рассчитываете полет?

— Не меньше, чем на три часа. Словом, пока хватит бензина.

— Великолепно, — бодро заключает Дюсиметьер. Однако Крутень замечает, что у наблюдателя из генштаба дрожат пальцы, когда он надевает на голову летный шлем, а потом очки. Его можно понять. Не так часто ему приходится летать. К тому же каждая боевая разведка — вылет в неизвестное, и не всякий такой вылет кончается благополучно. Сейчас капитану важно не показаться трусом… Что ж, он не из робкого десятка…

Проходит несколько часов. "Вуазен" возвращается с разведки. Поручик Крутень мягко сажает аэроплан на аэродром. Первым выскакивает из самолета Дюсиметьер.

— Интересно, сколько пробоин получил аппарат? — в нетерпении говорит капитан. — Ну-ка, механик, посмотри.

— Слушаюсь, ваше благородие.

Степанов внимательно осматривает самолет, считает.

— Семь пробоин в крыльях, ваше благородие, — докладывает он.

— Всего-то? — недоумевает представитель генерального штаба. — Мне казалось — будет не менее двадцати. Немцы здорово палили.

— Я старался уйти от огня, меняя курс, высоту, — объясняет Крутень.

— Вот в чем дело! Ну ладно, поручик, подытожим результаты нашего полета. Дайте карту. Вы с Казаковым правильно донесли в тот раз о наличии двух батарей — четырехорудийных и шестиорудийных. Они есть. Севернее железнодорожного моста через Равку — еще одна батарея. Прибавилось два моста. Что нового мы еще узнали?

— На позиции Слубице-Стржемешно, позади окопов противника, маскировка, по-видимому, для того, чтобы ввести в заблуждение нашу артиллерию, — показывает по карте летчик.

— Верно, — продолжает Дюсиметьер. — Подтвердилось также наличие узкоколейки от Илова до Бжешов Стрый и движение множества повозок к фронту. Да, вот тут палатки-ангары, но знаков для спуска я не видел.

— Знаков не было.

— Ну, а остальное разъяснят фотоснимки, сделанные в полете, если фотоаппарат не дал осечки.

— Думаю, в этом отношении все в порядке, Леи Павлович.

— Благодарю за службу, Евграф Николаевич.

Капитан крепко жмет руку Крутеню.

Позднее капитан Дюсиметьер, будучи уже заведующим авиационной группой 2-и армии, напишет в представлении к награде поручика Е. Н. Крутеня:

"Деятельность офицера является несомненно выдающейся. По общей продолжительности боевых полетов в апреле месяце Крутень занимает второе место среди летчиков действующей армии. Исключительно трудные для летчиков условия позиционной войны, когда расставленные противником по всему фронту многочисленные противоаэропланные батареи выпускают зачастую по аппарату свыше 100 снарядов, преодолеваются поручиком смело и решительно".

И далее:

"Выдающийся летчик как по искусству управления самолетом, так и по смелости своей, поручик Крутень за указанный период сбросил 22 бомбы весом в 25 пудов и 16 зажигательных снарядов. При встрече с немцами в воздухе Крутень атакует их. Несовершенный пулемет один раз отказывает, а в двух остальных случаях огнем наносит поражение противнику, который уходит… Сведения о противнике, добытые разведками поручика, отличаются точностью".

И как вывод из боевой характеристики: "Ходатайствую о награждении чином "штабс-капитан".

Представление Дюсиметьера не осталось без внимания. Через несколько дней, 25 мая 1915 года, приказом по военному ведомству Крутень был назначен исполняющим должность начальника 2-го армейского авиационного отряда. Еще через день, 26 мая 1915 года, поступил Высочайший указ, в коем говорилось:

"За боевые отличия поручика 2-й батареи 2-го конно-горного артиллерийского дивизиона Евграфа Николаевича Крутеня произвести в штабс-капитаны со старшинством". Былая принадлежность к артиллерийской части все время службы следует за военным летчиком, где бы он ни находился. Таков порядок, определенный свыше.

Сослуживцы наперебой поздравляют Крутеня и с новым назначением, и с очередным званием, а Казаков помогает ему прикрепить новенькие штабс-капитанские погоны.

— Рад за тебя, дорогой Евграф, — с чувством произносит Аркадий. — Ты давно заслужил свое отличие.

Француз Альфонс Пуарэ разыгрывает маленький фарс при встрече с Евграфом Николаевичем.

— О мон шер командир, — восклицает он, театрально поднимая руки. — Я сердечно поздравляю вас. Под вашим — как это по-русски? — началиством ми будьсм крьепко люпить бошей. Трэ бьян! Вив!

— Мерси, мерси, мон шер Пуарэ, — в таком же тоне, слегка витиевато отвечает Крутень. — Ваша доблесть, проявленная в предыдущих боях, позволяет мне надеяться, что и в будущем вы будете крепко лупить бошей.

— Уи, уи, мон командир, — несколько растерянно, уже без улыбки, произносит французский летчик.

Совсем недавно произошла комическая сцена, главным действующим лицом которой был Пуарэ. Его "вуазен" слишком скоро возвратился из разведывательного полета. Летчик посадил аэроплан кое-как, а когда мотор остановился, выскочил из кабины с криком:

— Ловить его, бистро ловить. О, мизерабль!

— Кого ловить, господин Пуарэ? — подбежал механик.

— Мишь, понимайт, серый мишь. — Лицо француза выражало испуг и одновременно брезгливость. — Он летел со мной туда, к бошам, я не замечайт его, а потом…

Около самолета собрались летчики.

— Расскажите толком, мосье Пуарэ, что случилось?

— Я летайт туда, за линий фронт. Развьедка. Вдруг в кабин вижу серый мишь. Я боюсь мишь, боша не боюсь, а мишь боюсь. И он ползет по моей ноге вверх.

Летчики разразились хохотом, начался розыгрыш.

— Придавил бы мышонка, сбросил немцам в котел с супом.

— О фи, мьерзко трогать ее руками. Надо вести аэро, надо разведка. А он ползет, мишь.

— Это авиационный мышонок, решил полетать с тобой, мосье Пуарэ.

— Тут их много, серых полевок, на аэродроме. Что-то грызут в самолетах. Теперь и другие будут проситься полетать с тобой, Франсуа.

— Не смеяться! — прервал шутки Пуарэ. — Помогайт ловить мишь, он в кабин.

Обыск не дал результатов, мышь исчезла. Но с тех пор мелкие грызуны стали появляться то в сумке французского пилота, то в сапоге, то в шлеме. Летчики втихомолку посмеивались.

Странный человек этот Пуарэ. С первых дней войны вступил добровольцем в русскую армию, показал себя хорошим, смелым летчиком. Уже совершил более ста вылетов на разведку, награжден, получил чин прапорщика. Но ставит себя выше товарищей по службе, нередко выражает пренебрежение к ним, требует создания себе особых условий. Офицеры недовольны им. Пуарэ пытается встретиться с великим князем Александром, но тот отказывает ему в аудиенции.

Спустя некоторое время Альфонса Пуарэ перевели в другой отряд. Вместо него пришел поручик Сергей Шебалин. Первое же знакомство с ним убедило штабс-капитана, что это — исполнительный офицер, смелый воздушный боец. Он наблюдатель, но хорошо знает устройство "вуазена" и других аэропланов. Ему очень хочется стать пилотом. Но Евграф Николаевич почти сразу же заметил в Шебалине нехорошую черту — грубость по отношению к нижним чинам. "Голубая дворянская кровь, — с огорчением подумал Крутень. — Чем кичится? Такие простой люд называют "быдлом". А чем летчики из рядовых хуже офицеров из дворян? Они защищают отечество не хуже господ Шебалиных. Все равны перед Богом".

Как-то, обходя стоянки аэропланов, Крутень услышал полный злобы, грубый голос Шебалина, распекающего моториста. Набор ругательств был обширный: "скотина", "дерьмо", "набить тебе хамскую морду". За этими перлами "изящной словесности" последовал ощутимый толчок в спину солдата.

Евграф Николаевич отозвал Шебалина в сторону, строго заметил:

— Как себя ведете, поручик? Почему унижаете человеческое достоинство солдата?

— Так ведь он, подлец, залил сиденье бензином и не собирается вытирать, — оправдывался Шебалин. — Что же мне любезно просить: вытрите, мои дорогой, сиденье? Это же серая скотинка, они ненавидят нас, офицеров.

— Бросьте, поручик, — возразил штабс-капитан. — Механики и мотористы — наши первые помощники, и если относиться к ним по-человечески, как и положено, они платят добром, уважают нас. Надеюсь, мне впредь не придется делать вам подобные замечания.

В дальнейшем отношение Шебалина к рядовым изменилось. Он храбро воевал, овладел самолетом, получил звание военного летчика. Но после февральской революции, когда в частях стали создаваться комитеты, в которые входили и нижние чины, снова проявилось его грубое, высокомерное отношение к солдатам. Эта ненависть к простым людям привела Шебалина после Октября в стан контрреволюции.

В июне обстановка на фронте резко изменилась. Немцы перешли в наступление. Начались ожесточенные бои. Еще нужнее стала воздушная разведка — точная, каждодневная. Исполняющий должность начальника 2-го авиационного отряда штабс-капитан Крутень организует такую разведку. Он посылает на задание то одного, то другого летчика, требует точных донесений, фотоснимков, схем. Поднимается в воздух и сам. Берет с собой то Казакова, то Шебалина, то Шероцкого. Последний хочет летать только с ним. Приходится время от времени уступать его просьбам. В свободное от полетов время Евграф Николаевич преподает молодому корнету азы летания. Любознательный, одержимый стремлением скорее стать пилотом, Владимир Шероцкий, к удовольствию командира, делает первые успехи.

Июнь с его короткими ночами становится порой интенсивной работы. Полеты проходят с рассвета до темна. Штаб армии требует все больше и больше сведений, необходимых для проведения боевых операций.

В одном из разведывательных полетов Крутень и Шероцкий обнаруживают только что наведенные мосты через реку, батареи, окопы. Крутень старается их сфотографировать. В этот момент "вуазен" подвергся обстрелу "альбатроса", подкравшегося из-за облаков.

К счастью, пулеметные очереди немца не попали 9 цель, а ответный огонь Крутеня заставил его ретироваться.

— Видите, корнет, как можно попасть впросак, если не наблюдать за воздухом, — сказал командир Шероцкому уже на аэродроме. — Осмотрительность должна быть первой заповедью летчика. Усвойте это правило раз и навсегда.

— Есть, усвоить это правило, — серьезно ответил наблюдатель.

Полет с Казаковым по маршруту Варшава — Рава — Варшава принес много полезного. Обнаружено два состава, около шестидесяти вагонов, без паровозов, сильная позиция противника перед Скерневицами, четыре артиллерийских батареи. Экипаж сбросил на позиции немцев шестнадцать зажигательных снарядов. "Часть их отчетливо загорелась в расположении противника", — напишут Крутень и Казаков в донесении.

В следующем полете замечены четыре большие колонны врага, направляющиеся из Черновице на Раву, аэродром с палатками. Около Новогеоргиевска встречен немецкий аэроплан.

Через некоторое время пришел приказ о переводе штабс-капитана Казакова в Киевскую школу летчиков-наблюдателей с назначением на должность заведующего практическими занятиями[4]. Начальство оценило его отменные качества воздушного разведчика.

…Пора прощаться. Крутень и Казаков молча сидят друг против друга. Оба думают о превратностях армейской судьбы, часто разъединяющей друзей. Оба знают, что им будет не доставать друг друга, что война крепко связала их, что не забудутся совместные полеты под огнем врага, единодушие и взаимная привязанность. Но никто из двоих не скажет об этом вслух. Летчики не любят красивых речей и признаний.

Крутень и Казаков встают, протягивают друг другу руки.

— Прощай, Аркадий, — произносит Евграф Николаевич. — Удачной тебе дальнейшей службы. Может, и свидимся когда-нибудь.

— Прощай, Евграф Николаевич, — вторит ему Казаков. — Верю, еще свидимся.

Не выдержав, он крепко стискивает в объятиях командира.

…Позже, когда придет приказ о награждении штабс-капитана Крутеня орденом св. Георгия IV степени, Евграф Николаевич пошлет телеграмму в канцелярию заведующего авиацией и воздухоплаванием на имя генерала Фогеля:

"Прошу доложить его императорскому высочеству — страшно счастлив получить такое поздравление великого князя. Благодаря Бога, удалось оправдать доверие и отработать Георгиевский крест, полученный за разведку. Очень жалею, что не было со мной моего Казакова. Крутень".

Верноподданнический стиль телеграммы — дань устоявшейся традиции. Для нас важно, что штабс-капитан вспомнил в телеграмме своего боевого друга, утверждая тем самым, что и тот достоин высокой награды. Да, он не забыл наблюдателя Аркадия Казакова. Верность войсковому товариществу — одна из черт сложного характера летчика Крутеня.

…Неподалеку от аэродрома в одном из зданий расположена фотолаборатория, где проявляются и монтируются снимки с результатами разведки. Крутень просматривал каждый фотомонтаж, прежде чем отправить в штаб армии.

На аэродром монтажи всегда приносит рядовой Сергей Никитин, фотолаборант. Евграф Николаевич заметил, что Никитин не сразу уходит с аэродрома, с интересом наблюдает за полетами, а иной раз появляется без особой надобности и подолгу стоит у летного поля. "Этот просится в воздух, душа горит", — решает командир отряда. И однажды останавливает Сергея, глядя прямо в глаза, спрашивает:

— Что, солдат, полетать хочется?

Неожиданный вопрос настолько ошеломил Никитина, что тот откровенно признался:

— Угадали, господин штабс-капитан. Сплю и вижу себя во сне летчиком.

— Хорошо, сейчас полетаем. Пойдем к "вуазену".

Евграф Николаевич забирается в самолет и приглашает фотолаборанта:

— Садись в заднюю кабину.

Не веря в свое счастье, солдат быстро окалывается в машине. "Вуазен" поднимается в воздух.

Штабс-капитан Крутень разыгрывает воздушный бой с командиром соседнего авиаотряда, взлетевшим на трофейном "альбатросе". Никитин с восторгом следит за поединком. Он видит напряженную спину Крутеня, угадывает его азарт, страстное стремление к победе. Самолет то пикирует, то делает крутые виражи, то стремится ввысь. Атакует и пилот "альбатроса"…

Штабс-капитан Крутень сажает самолет, вылезает из кабины.

— Не уходи, Никитин, — говорит он своему неожиданному пассажиру. — Сейчас отдам распоряжение и вернусь.

Возвратившись, командир отряда спрашивает:

— Ну как, солдат, понравилось летать? Голова не кружилась? Не боялся? Ведь мы проделывали такие пируэты в воздухе.

— Господин штабс-капитан, очень понравился мне полет, и голова не кружилась…

Евграф Николаевич задумался и вдруг спросил:

— А летчиком хочешь стать?

Тут уж рядовой Никитин совсем растерялся:

— Ваше благородие, даже не мыслю об этом. Разве я могу быть летчиком?

— Можешь, Никитин. Все зависит от тебя.

Через некоторое время Сергея вызвали в штаб авиадивизиона и вручили направление на учебу в Гатчинскую школу военных летчиков, на солдатское отделение. В 1916 году он окончил ее, вернулся на фронт в качестве пилота. За храбрость и мужество в боях был награжден тремя Георгиевскими крестами. А потом Сергей Никитович Никитин стал одним из первых советских военных летчиков, сражался на фронтах гражданской войны, против басмачей в Средней Азии, за что отмечен четырьмя орденами Красного Знамени и орденом Ленина. В конце 80-х годов старому воздушному бойцу было более 90 лет.