IX. ТРЕТИЙ АРЕСТ
IX. ТРЕТИЙ АРЕСТ
Летом 1889 года, — рассказывает Иван Франко, — нас настигла новая беда. Вследствие какого-то ложного доноса, а вернее — для того, чтобы запугать народ накануне выборов (в сейм), правительство произвело налет на свободомыслящие элементы нашей Галичины. Арестованы были сначала Вислоух и еще некоторые польские эмигранты (из России), а затем также и я, и Павлик, и целая группа университетской молодежи из Киева, прибывшая погостить на летние каникулы в Галичину…
Выборы в сейм были назначены на сентябрь 1889 года.
Франко всю весну и лето провел в деревне, переезжая из одного уезда в другой. Он беседовал с крестьянами, разъяснял им, как власти обманывают народ.
В печати писатель, насколько это было возможно, выступал с разоблачением буржуазной системы выборов, их фальсификации.
Полиция, правящие круги, их консервативные и буржуазно-националистические прихвостни принимали все меры к тому, чтобы изолировать Франко, а также и всех его друзей.
Но писатель в это время не мог знать, что шел тайный нажим и со стороны русского правительства: австрийскому консулу в Киеве было сообщено, что в Галичину выехала группа студентов специально для того, чтобы «возмущать крестьян против помещиков и украинцев против австрийских властей».
Консул немедленно доложил об этом министру иностранных дел Австро-Венгрии…
Между тем Франко, поселив молодую жену с первенцем Андреем в родных Нагуевичах, у отчима, разъезжал по деревням — и один и с друзьями. Писал, отдыхал, гулял, удил рыбу и читал крестьянам книги. Посещал рабочие поселки, центры бориславской и дрогобычской промышленности.
Крестьянин села Школьные Млинки Дрогобычской области Василий Коцко позже рассказывал [13], как он встречался в это время с Иваном Франко в одной рабочей семье на окраине Дрогобыча.
Здесь, в доме вдовы Казакевич, у ее сына постоянно собирался рабочий кружок. Тайком читали запрещенные книжки, социалистические брошюры, которые доставал молодой Казакевич.
Однажды Казакевич днем предупредил Василия Коцко:
— Василий, ты умеешь держать язык за зубами?.. Я тебе сейчас что-то скажу, но поклянись, что никому и нигде не разболтаешь.
— Ну, знаешь ли… — обиделся Василий и ударил себя кулаком в грудь. — Пускай я издохну на этом самом месте, если что-нибудь скажу. Ей-богу!
— Верю. Знаешь, приходи сегодня вечером ко мне, — шепотом сказал Казакевич, — я пригласил еще нескольких человек из нашего кружка. К нам придет один гость — писатель Иван Франко.
— Что ты говоришь? Франко?..
Книги Франко читались нарасхват. Молодежь хорошо знала, что Франко за социалистическую деятельность сидел уже несколько раз в тюрьме, состоял под судом…
Сообщение так взволновало Василия, что он в этот день не был способен ни к какой работе и только с нетерпением ждал вечера.
«Мы все думали о нем (Франко) как о бесстрашном революционере, о котором следует говорить только с почтением, — вспоминал Коцко. — И вот я, пятнадцатилетний мальчишка, имею возможность собственными глазами увидеть этого писателя!..
В сумерках я побежал к Казакевичу. В комнате уже сидело человек пять из нашего кружка, и каждый из них, можно было сразу заметить, прямо дрожал от необыкновенной таинственности этого вечера. Все ждали гостя. Хоть я и знал, что Франко— крестьянский сын из Нагуевичей, однако мне почему-то казалось, что увижу его таким, как большинство тех крестьянских сыновей, которые «вышли в господа»: то есть элегантным, надушенным барином в черном костюме, с тростью и золотой цепочкой на груди, с блестящими перстнями на пальцах. Кроме того, этот господин будет так важен, что мы от робости проглотим собственные языки…»
Василий предусмотрительно забился в самый дальний угол старого дивана, подальше от стола с большим резным креслом, предназначенным для Франко. Все остальные тоже пристроились по углам…
Наконец вошел писатель — простой скромный человек в сереньком костюме и старенькой шляпе, которую он небрежно бросил на шкаф. Он громко сказал:
— Добрый вечер, братья!
И слова его прозвучали так дружески и искренне, что вся «таинственность» собрания, вся робость перед знаменитым писателем мгновенно рассеялись.
— Ну что вы, хлопцы, встали все, как свечи в церкви? — пошутил Франко, здороваясь за руку с каждым. — Давайте садитесь, и будем говорить.
Теперь все окружили его, он стал расспрашивать, сколько в кружке человек, что читают, хорошо ли понимают прочитанные книги и что еще хотели бы интересное почитать.
Потом он говорил об ужасной темноте и нищете народа, о господах и всяких пиявках, сосущих народную кровь и в деревнях и в городах.
— Учитесь, ребята, — все время повторял Франко, — читайте побольше, потому что не хватает у нас культурных и разумных людей! Нужно засучить рукава, нести в наш темный народ светлое слово правды, учить народ бороться за лучшую долю. А иначе мы останемся рабами, да так и погибнем на службе у господ…»
Василий вспоминает: «Он говорил это с таким вдохновением, что слова его западали нам в самые души и воодушевляли к делу…»
•
В мае того же года Франко был вместе с женой в Нагуевичах. К ним приехал Осип Маковей, и они с Франко отправились через Стрый, Лавочное к Бескидам пешком. Потом, пройдя через несколько деревень, зашли в горное село Карлсдорф к знакомому учителю Антону Березинскому, женатому на простой крестьянке.
Погода стояла чудесная. На горных пастбищах— «полонинах» — было прохладно, и деревья только распускались, тогда как в долинах уже все было покрыто яркой зеленью. Величаво высились Мармарошские горы, вершины их сверкали ослепительно белым снегом, а склоны были покрыты еще не тронутыми рукой человека лесами…
«Впечатлений масса», — заметил в своем дневнике Маковей.
О следующей поездке, в конце июля, он пишет: «Выехали мы (из Львова) 21 июля в 4 часа дня в Перемышль, а оттуда через Хиров в Устрики. Там нас уже поджидала телега отца Кузова, на которой мы, посреди дождя и грязи промучившись часов десять, добрались около полуночи через Лютовиско в Дедово.
Нас ехало пять человек: Наталия Викторовна и Мария Викторовна Дегены и их брат, Сергей Викторович Деген, кандидат славянской филологии. Эти русские приехали из Киева, чтобы посмотреть Галичину, горы и чтобы познакомиться с нами…
Дни стояли различные: и погожие и дождливые, с ветром и без ветра. Воздух — настоящая прелесть, прямо распирает грудь. Я осмотрел почти все горы вокруг Дедова (чудесная местность: Мучное, Кичера, полонина наверху за церковью и проч.), дважды купался в Сане, прочитал кое-что из Глеба Успенского…
Иван Франко, записной рыбак, целыми днями, если только не шел дождь, ловил рыбу, расставлял на Сане переметы, разные сети, забрасывал в воду отраву для рыбы, бродил с неводом по реке, вылавливал рыбу из-под камней прямо руками — одним словом, в рыбной ловле находил величайшее удовольствие и если с самого утра ловил и ничего не поймал, то все-таки после полудня снова выходил на лов. Точно так же после дождя спозаранку схватывался и отправлялся в лес за грибами, которые очень любил и собирать и есть. В свободные минуты читал Успенского…
Обе девушки из России остались в Дедове, а мы втроем приехали 30 июля вечером во Львов».
В августе начались аресты. Франко был арестован 16 августа. В этот же день у его семьи в Нагуевичах был произведен обыск, продолжавшийся несколько часов. Дрогобычский полицейский комиссар перевернул все вещи жены Франко, потом все сундуки хозяев, всю хату, даже иконы снимали со стен и искали там «пропаганду».
Затем полицейский два часа составлял протокол.
Были арестованы киевляне: трое Дегенов, Маршинский, Богдан Кистяковский; из галичан — Франко, Павлик и кое-кто еще. Многих привлекли к следствию, взяв подписку «о невыезде»: жену Франко, Маковея, Наталию Кобринскую, Яна Каспровича.
«Меня допрашивал 10 сентября Маевский почти два с половиной часа, — рассказывал Маковей. — Он мне заявил следующее:
— Имеются подозрения, что эти русские принадлежат в Киеве к тайному социалистическому революционному обществу и приехали сюда, чтобы вербовать молодежь в это общество, а также возмущать население против господ. Так вот, вас они еще не завербовали?..»
Франко в тюрьме очень плохо себя чувствовал и физически и морально. Жене он жаловался: «По ночам у меня страшно болит голова, я постоянно ощущаю в мозгу какую-то тяжесть, словно там у меня камень. При этом тоска меня терзает ужасная…»
Страшные дни этого тюремного заключения породили один из самых потрясающих поэтических циклов Ивана Франко — его «Тюремные сонеты».
10 сентября в тюрьме Франко писал:
Се дом печали, плача, воздыханья,
Гнездо болезни, горести и муки!
Сюда вошедший, стисни зубы, руки,
Останови и мысли и желанья!
Снова грязные, смрадные камеры и всего несколько минут прогулки. Снова «параша» и тюремная «саламаха»:
Берут котел воды и горсть крупы —
Вот вам и суп…
Снова шесть шагов от окна до двери и шесть от двери до окна. И длинные, тоскливые бессонные ночи и шаги часового за окном.
Неприглядные картинки тюремного быта поэт очень смело вложил в строгую форму сонета:
Вошла особа. «Имя?» Отвечаю.
«Как? Станко?» — «Франко!» — «Станко, записать!
Давно тут?» — «Месяц». — «Ты?» — «Семь дней,
я чаю». —
«А ты»? — «Да выпускают нынче в пять».
Увидел книжку, подошедши ближе.
«Читать дозволено?» — «Да!» — «Гм! Опять —
Гм, гм! — я вентилятора не вижу;
Поставлен?» — «Нет». — «Гм! Чудно, записать!»
Тут сторож подлетел: «Уж мы купили
Два вентилятора!» — «Два? Записать!
А вы пока хоть бы окно открыли»
(И поспешил сановник нос зажать!).
«У нас окно открыто день и ночь!..» —
«Ага! Гм! Записать!» — И вышел прочь.
Да, в мировом искусстве еще никогда не шла речь о подобных непривлекательных вещах. Глашатаям «чистой поэзии», несомненно, придется сильно морщить нос, подобно сановному ревизору, вошедшему в удушливую атмосферу тюремной камеры.
Но для искусства нет и не может быть запрещенных «низких» предметов!
И поэт с вызовом обращается к певцам «красоты»:
А на заре, чуть схлынет тьма ночная,
Вновь Лопотов [14] гудит гремит рекою:
«Параши» чистят… Что это такое,
Как объяснить вам — ей-же-ей, не знаю.
«Э-э! — эстетов загорланит стая. —
Вот до чего дошли у них герои!
Любую грязь, гниение любое
Они в стихи суют, не разбирая!
Петрарка сам в гробу перевернется!»
Ну что ж! Ходил он в бархат разодетый,
В палатах жил, — зато и позолотцей
Блистают, стало быть, его сонеты!
А нам дано в клоаке задыхаться,
Где тут найти почище декораций?
Франко признавался, что на этот раз тюрьма его измучила ужасно. Иногда ему казалось, что он просто сходит с ума.
Снова воочию убеждался он в том, что варварские государственные порядки за десять лет не изменились ни в чем…
«Для всего этого дела я не нахожу другого наименования, кроме Delirium des Zeitgeistes (помешательства эпохи), — писал Франко. — Действительно, все признаки помешательства были у нас перед глазами: бесцельная и лихорадочная суета, поиски, допросы, а чего, о чем — сам черт не разберет. И в основе всего заключалось убожество — нравственное и умственное — наших властей. Суды наши все еще живут в том убеждении, что были бы только параграфы и можно провести любое следствие…»
Гневные, горячие строки рождались сами собой:
Меж стран Европы мертвое болото,
Подернутое плесенью густою!
Рассадник тупоумья и застоя,
О Австрия! Ты — страшный символ гнета,
Где станешь ты ногой — там стон народа,
Там с подданных сдирают третью шкуру.
Ты давишь всех, крича: «Несу свободу!»
И грабишь с воплем: «Двигаю культуру!»
Ты не сечешь, не бьешь, не шлешь в Сибирь,
Но соки сердца пьешь ты, как упырь,
Болотным смрадом души отравляя.
Лишь мразь и гниль несут твои порядки,
Живьем здесь погибает мысль живая
Или бежит отсюда без оглядки!
Чем же отличается монархическая Австро-Венгрия от царской России? И тут и там населению подарена лишь «видимость свободы». Австро-Венгрия такая же «тюрьма народов», как и Россия. И здесь тоже источник силы правительства — в национальных распрях. И народы
Хотя из твоего и рвутся круга,
Но лишь напрасно дергают друг друга…
Надо объединиться — независимо от национальной принадлежности — и добиваться прежде всего освобождения от социального рабства. Вновь и вновь Франко повторяет: зло не в людях, а в социальном укладе. Против этого социального зла, против всего общественно-политического строя и нужно вооружать народ:
Не в человеке зло! А зла основа
Лишь глупость и устройство мира злого, —
Создание людей, что их же губит.
Вот зло, что до костей разъест все тело,
Чтоб в гневе стал ты с ним бороться смело.
Кто с злом не борется — людей не любит!
…Поэтическое слово Ивана Франко в конце восьмидесятых годов достигает необыкновенной силы. Чеканный, словно из бронзы вылитый, стих звенит. Он точен и выразителен.
Богатство стихотворных размеров и ритмов, строфики и композиции, широчайший круг тем и историко-культурных ассоциаций, разнообразие жанров — интимно-лирический, бытовой, пейзажный, сатирический, мифологический — вот что отличает поэзию Ивана Франко.
Вместе с тем все поэтические средства всегда и неизменно служат у него одной и той же идейной цели. Творчество Франко восьмидесятых годов может служить образцом единства идеи и образа, формы и содержания.
Поэт написал в тюрьме «сонет о сонетах» — знаменательное звено в цепи классических «сонетов о сонетах» (вспомним пушкинское «Суровый Дант не презирал сонеты…»). Совершенно по-своему, с отчетливой социальной окраской трактует Иван Франко свое отношение к задачам поэтического слова:
В былые годы Данте и Петрарка,
Шекспир и Спенсер милых воспевали.
В сонет, как в кубок, выкованный ярко,
Любви кипящее вино вливали.
Тот кубок немцы в меч перековали,
Когда их страсти разгорелись жарко:
Их «панцырный» сонет — капрал[15], и марка
На нем: кулак, и кровь, и взблески стали.
Мы, хлеборобы, что с ним делать будем?
Перековать опять придется людям
Металл меча, что мастеру послушен,
На плуг — которым будущее вспашем,
На серп — чтоб жито жать на поле нашем,
На вилы — для авгиевых конюшен!
В тюрьме Франко написал рассказ «К свету». Попавший по недоразумению в тюрьму еврейский мальчик Йося учится здесь, у товарищей, грамоте, жадно читает, стремясь «к свету».
Но в камере темно. И чтобы иметь возможность читать, он становится на подоконник — к высокому тюремному окну. Выстрел охранника сбивает мальчика с окна, и тот, прижимая к ране книжку, умирает повторяя:
— Да… я… только… к свету…
Как и другие вполне реалистические рассказы Франко, рассказ «К свету» символичен. Путь народа к свету — это путь тяжкий и героический, путь под пулями, хочет сказать автор этого волнующего, озаренного чувством глубокого интернационализма рассказа.
•
16 октября 1889 года в газете «Дело» появилась заметка, в которой указывалось, что уже ровно два месяца Ивана Франко держат без суда за решеткой.
«Убожество властей», о котором писал Франко, сделалось слишком публичным и очевидным. Продолжать тянуть нелепое следствие было просто невозможно: 20 октября оно было прекращено, арестованные выпущены, а 29 октября прокурор сообщил министерству юстиции и министерству иностранных дел, что привлекавшиеся к следствию «не имели намерения затевать какие бы то ни было социалистические и революционные действия против помещиков в Галичине и не помышляли также оторвать какую-нибудь часть от Австро-Венгрии»…
Михаил Коцюбинский, Иван Франко и Владимир Гнатюк. 1905 г. Фото.
Иван Франко. 1910 г. Фото.