XI. ЕЖЕДНЕВНЫЙ ПОДВИГ

XI. ЕЖЕДНЕВНЫЙ ПОДВИГ

Как-то Леся Украинка сказала, что стихи Ивана Франко кажутся ей красными, — так густо орошены они кровью сердца поэта.

Франко — это действительно явление в литературе почти беспримерное. Вспомним хотя бы, что неполный библиографический список только прижизненных публикаций сочинений Ивана Франко заключает в себе до четырех тысяч номеров! Это стихотворения и поэмы, романы и новеллы, очерки и фольклорные записи, полемические заметки и фундаментальные научные труды, публицистика и литературная критика, статьи по вопросам истории и политической экономии, переводы в прозе и стихах с русского, французского, немецкого, английского, польского, чешского, латинского, древнегреческого и многих других языков…

Все эпохи и все страны, все народы и все слои общества живут на страницах его книг…

И читатель не может остаться равнодушным к яркому пламени его революционной мысли и мужественному сердцу, предстающему перед нами и в точных, реалистических образах бориславского цикла, и в лирических откровениях «Свободных сонетов» или «Профилей и масок», и в могучем пафосе его легенд и драматических поэм.

В 1890 году Иван Франко выпустил — с обозначением «Издания Ольги Франко» — собрание своих повестей и рассказов под общим заглавием «В поте лица». Сборнику была предпослана специально для этого издания написанная автобиография писателя, в которой он сдержанно рассказывал о своем таком еще, собственно говоря, недолгом жизненном и творческом пути.

Автобиографию Франко заканчивал так: «О своих новеллах скажу только одно, что почти все они показывают действительно существовавших людей, которых я когда-то знал, действительные факты, которые я наблюдал или о которых слышал от очевидцев; изображают природу тех уголков нашей страны, которые я, как говорится, перемерил собственными ногами. В этом смысле — они все являются частицей моей автобиографии».

В самом деле, свершая свой ежедневный творческий подвиг, Франко как бы вкладывал в свои произведения кусочки увиденной и осознанной им жизни— для того, чтобы этими произведениями вновь воздействовать на жизнь, перевоспитывать людей, учить их строить жизнь по-иному, лучше, светлее, радостнее.

Ведь Франко всегда искренне верил в магическую силу человеческого слова, в воодушевляющую роль художественного образа!

И он ощущал себя в первую очередь художником-творцом, поэтом и беллетристом. Он часто повторял, что не чувствует в себе сил и воли политического вождя, сознает недостатки свои как ученого, но может и должен быть писателем.

О том, как работал Франко, оставил интересные, хотя и очень краткие, воспоминания известный украинский ученый, друг Ивана Франко, академик Василий Григорьевич Щурат. Он так их сам и назвал: «Франковский метод творчества».

«Когда я жил вместе с ним в 1892 и в 1893 гг. в Вене, — вспоминает академик Щурат, — в одной комнате на Виннмигштрассе, он часто поздним зимним вечером, поставив самовар, под его монотонное шипение начинал прохаживаться вдоль комнаты, так же точно насвистывая и мурлыча, не обращая внимания на то, что я читал возле стола или отдыхал на кровати.

Я долго не реагировал на это, но однажды спросил:

— Что это вы, всенощную служите?

Франко улыбнулся.

— Скорее утреню, — говорит, — потому что я таким образом сочиняю стихотворение.

— Как это? — продолжал спрашивать я, заинтересовавшись.

И Франко мне рассказал.

Он никогда не садился сочинять стихи с пером в руках, над бумагой. Когда созревала мысль, когда она была готова для выражения, он должен был находиться в движении.

Шагая по улице или расхаживая по комнате, он про себя насвистывал предварительно различные строфические мелодии, чтобы найти соответствующую форму.

Найдя ее, вкладывал в нее слова, мурлыча их под нос столько времени, сколько нужно, чтобы создать полную строчку — одну, другую, третью, четвертую, пока и вся строфа, как он говорил, не начнет петь.

Добившись певучести строфы, подбирал к ней все более точные рифмы. Когда и это заканчивал, тогда брал лоскуток бумаги и записывал готовое, строфу за строфой, раздел за разделом.

Через неделю или две возвращался к записанному и только тогда исправлял необходимое на бумаге, как прежде правил в памяти.

Так Франко создавал свои стихи. Мысль сквозь рой мелодий достигала необходимой формы. Форма вынуждала слова петь, после всего слова укладывались в рифмы. Белый стих должен был петь вдвое лучше, чем рифмованный, чтобы за его певучестью не замечалось отсутствие рифмы».

Однажды Франко несколько дней подряд сочинял свою сатирическую поэму «Путешествие русина с бедой». Готовые строфы он тут же читал Щурату. Как-то шутя Щурат и сам добавил к поэме Франко несколько строф. Они понравились Франко, и он их принял в свое сооружение как пригодный кирпичик.

— Мицкевич, — сослался тут же Франко, — тоже давал место в «Пане Тадеуше» строчкам своих друзей.

Вообще же Франко неохотно читал кому-нибудь свои неопубликованные стихи. Особенно не любил он читать «только что изготовленное» женщинам…

«Иначе, чем стихи, создавал Франко повесть или рассказ, — свидетельствует тот же Щурат. — Сначала он устанавливал краеугольный камень — центральное событие. Исходя из него, отступал хронологически назад, выбирал эпизоды и эпизодические фигуры так, чтобы создать мотивировку для того освещения центрального события, для того замысла, который следовало воплотить. В заключение строил эпилог.

Так некогда Мольер создавал своего «Мещанина во дворянстве». Так Франко при мне создавал роман «Для домашнего очага» по материалам нашумевшего во Львове судебного процесса».

Сам Франко в статье «Наша литературная жизнь в 1892 году (Письма к редактору «Зари»)» писал: «Для создания хорошего литературного произведения мало удачной первой мысли (вдохновения), мало живого и пластического воображения (фантазии), мало впечатлительного и широко развитого чувства, — кроме всего этого, необходимо еще очень много совершенно иных, но не менее важных сведений…

Писатель должен быть хорошо знаком с писательской техникой и особенно с творческими методами самых различных знаменитых мастеров слова, своих и чужих; должен выработать себе свой метод, если не хочет блуждать без цели и на каждом шагу попадать в старые, заброшенные шаблоны и лишить себя всякого значения в литературе…»

Особенно подчеркивает Франко, что писатель должен глубоко знать изображаемую им действительность, должен уметь ее всесторонне понять и оценить:

«…Писатель должен знать ту жизнь, о которой берется писать, те общественные классы, тех людей, те края, те обычаи и учреждения, те занятия и виды труда, которые изображает.

Какое бесконечное множество задач!

Но и это еще не все. Писатель должен знать немало общих и теоретических наук, таких, как психология, политическая экономия, политика и т. п., без которых он не сумеет поставить себя в надлежащее положение по отношению к персонажам своего произведения, не сумеет соответственно понять и показать нам их поступки, не сумеет создать произведение подлинно широкое и долговечное…

Только тогда, впитав в себя, сосредоточив, так сказать, в себе всю жизнь своего общества в данный момент, писатель в соответствии со своим талантом и подготовленностью сможет надеяться на создание подлинно значительной литературы».

Именно в стремлении к широкому охвату социальных явлений Франко все чаще обращается к полотну большого романа.

В начале девяностых годов им написаны — после «Леля и Полеля» — еще два больших романа: «Для домашнего Очага» и «Основы общества» (второй не был окончен, хотя автор и издал его отдельной книгой в 1896 году).

Эти романы Франко посвятил изображению распада — и экономического и морального — основных правящих сил современного ему общества: старого феодального дворянства, буржуазии, церкви и продажной, соглашательской буржуазной интеллигенции.

Последние годы жизни. Иван Франко диктует свои произведения. Фото.

Дом-музей Ивана Франко во Львове.

Комната в доме-музее Ивана Франко во Львове.

Комната в доме-музее Ивана Франко во Львове.

Сюжеты обоих этих романов были взяты писателем из материалов судебных процессов: ведь весь буржуазно-дворянский уклад состоит из цепи преступлений, и преступления эти — логическое следствие всей преступной до самых своих основ социальной системы.

Жена офицера, «благопристойная» дама общества, Анеля Ангарович («Для домашнего очага») ради наживы вербует крестьянских девушек и продает их в публичные дома. Перед тем как покончить самоубийством, она сама клеймит то общество, к которому принадлежит:

— О, как я презираю вас! Как ненавижу вас, вы, фарисеи, вы, лжецы и лицемеры! Самый презренный поступок, величайшая подлость — для вас ничто. Вас страшит только суд толпы, призрак ответственности. Хорошо скрытая подлость перестает быть подлостью, тайное преступление служит только доказательством отваги и ловкости!

Преступница еще более мерзкого типа — графиня Олимпия Торская («Основы общества»), у которой нет ни малейших нравственных устоев, развращенный и умственно неполноценный панич Адась чужды всех человеческих чувств, кроме жадности и стремления любой ценой удовлетворить свои изощренные страсти.

Эти ублюдки не остановятся перед зверским убийством, ограблением бессильного старика, им не страшен суд совести, а от суда человеческого они рассчитывают спрятаться под покровом ночной темноты и туманных законов.

И вот над землей снова занимается пасмурный день: «Земля угрюмо молчала, стараясь скрыть свое лицо холодным туманом…» Бр-р-р, как неуютно и страшно жить в этом мире хорошо замаскировавшихся подлецов, убийц, воров! Но ведь тьма не может царить вечно. Вот солнце пробивает сумрак и восклицает:

— Эй, мои золотые лучи! Идите вперед! Рассекайте эту мглу! Колите ее! Пронизывайте насквозь! Не дайте ей своей завесой окутать правду!

«Для домашнего очага» и «Основы общества» — вершина художественной прозы Ивана Франко, самые яркие и завершенные его романы. И не случайно именно в этих романах полнее всего сказалось благотворное влияние прозы Льва Толстого, вызывавшей всегда восхищение Франко. Как раз в эти годы им было опубликовано несколько статей о Толстом.

Франко писал:

«Словно яркий пламень, сверкает светлый, величественный облик человека, который ныне воплощает в себе почти все то, что есть в России чистого, идеального и симпатичного, который безусловно является совершенным олицетворением черт русского племени, черт, усиленных огромным поэтическим талантом».

Высокие достоинства таланта Толстого он видит в необычайно острой наблюдательности писателя и тонкости его психологического анализа, в пластичности описания среды, порою всего несколькими словами, одной верной чертой, в склонности к философствованию. «Что-то неуловимое, как бы некая прозрачная полумгла разлита в этих произведениях, какая-то атмосфера сладости и благоухания».

И далее: «Искание правды, естественности и простоты во всем, в людях и в природе, в делах и в слове, отвращение ко всяким броскам, к искусственным эффектам и кричащим контрастам, мир и гармония, строгая объективность изображения, проникнутая в то же время теплым сочувствием, горячей любовью к изображаемому, — вот характерные черты его творчества… Всюду бьется горячий живой пульс великой мысли и великой, всеобъемлющей любви поэта».

Все эти высказывания Франко о Толстом — подлинный ключ к пониманию собственных художественных, творческих исканий украинского писателя.

Как часто повторяет здесь Франко слова «пластичность», «гармония»! Он придавал этим качествам огромное значение. И в то же время понимал эти черты художественного изображения только в неразрывной связи с идеей, с общей целевой установкой писателя.

Поэтому чрезвычайно характерны наблюдения Франко по поводу романа «Анна Каренина»: «Представитель родового дворянства Толстой не в слишком выгодном свете изобразил сливки высшего общества в России… В ряде картин и лиц, необычайно пластичных, но вместе с тем написанных с изумительной сдержанностью и деликатностью, Толстой изобразил бездонную пустоту жизни этой столичной аристократии, всю ту атмосферу фальши, лицемерия, пустых слов и колких взглядов, которая с беспощадной неизбежностью принижает, опустошает, убивает умственную и нравственную сторону человека».

Именно эти черты художественного разоблачения — не только внешнего, но и внутреннего, психологического— характерны для романов Франко — и «Основ общества» и «Для домашнего очага».

Эти черты можно легко увидеть и в большом романе «Не спросясь брода» — над ним Франко работал в конце восьмидесятых и в начале девяностых годов. Роман остался неоконченным, но Франко опубликовал много отрывков в виде отдельных рассказов и психологических набросков: «Ворона», «Гений», «Дриада», «Гершко Гольдмахер», «На лоне природы», «Борис Граб», «Ворона и Вурдалак».

В центре романа молодой человек, демократ Борис Граб, образ до некоторой степени автобиографический. В ткань повествования введены некоторые эпизоды из гимназических и студенческих лет Франко.

Вместе с тем роман развивает линию бориславского цикла. Здесь упоминаются и некоторые знакомые читателю персонажи из бориславских рассказов и повестей. По-видимому, все произведение мыслилось автору как широкое полотно, роман-хроника, не связанный единым стройным сюжетом, со многими действующими лицами из различных классов общества…

К любимейшим писателям Ивана Франко наравне с Пушкиным и Толстым принадлежал всегда Салтыков-Щедрин, которого Франко переводил на украинский язык (еще с семидесятых годов) и о котором писал нередко. «Один из крупнейших русских писателей, несомненно, самый выдающийся представитель русского юмора», — характеризовал Франко Салтыкова. И дальше: «Щедрин — необычайное явление в русской литературе». «Огромный талант», «большой писатель и человек», — говорит Франко о Щедрине в своем некрологе (1889 год). И проницательно предсказывает:

«Имя это навсегда останется одним из самых блестящих украшений русской литературы, а его влияние за пределами России и теперь, после его смерти, несомненно, будет возрастать».

Влияние сатиры Салтыкова-Щедрина на Ивана Франко сказывается не только в его собственно сатирических гротесках и аллегориях. Можно доказать, что и в тех сугубо реалистических романах, о которых мы говорили, тоже чувствуется известное сатирическое «дыхание» автора «Пошехонской старины» и «Господ Головлевых». А эти два произведения Франко считал «блестящими», причислял их к шедеврам мировой литературы.

Мы наблюдаем у Франко прием умышленного заострения в характеристике отрицательного персонажа («Основы общества»), чувствуем ироническую авторскую оценку того или иного героя, поступка или события, особенно в «Не спросясь броду».

Совершенно оригинально преломилась «школа Щедрина» в знаменитых сатирических сказках Франко из народной и буржуазной жизни. Именно здесь, совсем не подражая рабски Щедрину, Франко создает неповторимые по художественной яркости и остроумию и — в результате этого — убийственные по своему общественно-политическому звучанию специфические «галицкие» гротескные картины.

Перед читателем проходит вереница сатирических образов галицкой буржуазной интеллигенции: беспринципные журналисты, продажные адвокаты, тупоумные псевдоученые, бездарные писаки…

Франко рисует этакого «всезнайку» — доктора Бессервиссера (в рассказе того же названия):

«Он подобен солнцу, ибо вот здесь восходит, а совсем в противоположную сторону заходит.

Он подобен месяцу, ибо двенадцать раз в год меняет свою физиономию.

Он подобен звездам, ибо светит, но не греет…»

А вот Свинья (так же назван и рассказ). Она продала свою совесть на выборах в парламент. К Свинье обращаются с упреками:

— Где у тебя совесть? Подумай только, зачем ты живешь на земле?

— Чтобы с меня люди сало ели…

— Как тебе не стыдно такое говорить?.. Твое сало — хорошая вещь, но ведь это уже после твоей смерти! А твоя жизнь, свинья, твоя жизнь?

— Дайте мне покой, — хрюкает свинья, — за свою жизнь я не отвечаю. Разве я сама себе ее дала?

— Стыдно тебе, свинья, стыдно!.. Ну, скажи, пожалуйста, как ты голосовала на выборах в парламент? Неужели же честное божье создание может так голосовать? За несколько корней свеклы продать свою совесть! Пфуй, свинья, это уж и для свиньи чересчур! Да еще, словно на смех, читаешь и «Родину», и «Русскую правду»[17].

— Ну что же, читаю, так читаю, а голосую себе, как моя свинская натура подскажет…

Про себя же свинья все-таки повторяет:

— Господи, если бы мне рога! Я бы им показала!..

Вот рассуждения либерала-«народовца» («Наша публика») о народе:

— Мужик… крестьянин… его интересы, его просвещение, его организация… Ну, так мы разве против всего этого? Да ведь наша «Просвита», «Народная торговля» с филиалами, «Гуцульский союз», «Гуцульская лавка», читальни… Разве мы не делаем, что можем? Разве не пишем? Мы ведь демократы!..

Нередко, впрочем, сатирические картинки Франко совсем не веселы и не смешны. Очень грустна история простого крестьянского тулупа или сказка о Благополучии — о том, как покарана была помещиком робкая попытка крестьянина отстоять свои скромные права на клочок земли. Иногда же от этих рассказов веет просто жутью: таков рассказ «Odi profanum vulgus!» («Ненавижу презренную чернь!»). Сотрудник большой львовской газеты отрекся от своего побочного сына и сам стал виной его страшной гибели.

Сатирический гротеск в различных рассказах этого жанра весьма многообразен: мы встречаем и широкое использование аллегории и частичное преувеличение образов, в котором, собственно, нисколько не утрачивается чисто реалистический, бытовой тон всего повествования.

Иногда же аллегория применяется у Франко не для того, чтобы сатирически развенчать отрицательное лицо или явление, а, наоборот, чтобы усилить романтический пафос положительного образа.

Так, в рассказе «Древоруб» Франко повествует о человеке, заблудившемся в дремучем лесу жизни. Он встречает древоруба, который волшебным топором расчищает непроходимые чащи, сносит могучие скалы, наконец, разбивает идола, которому поклоняется темная толпа. Древоруб обращается к человеку:

— Я древоруб, рассекающий заторы на пути человечности, заторы, наложенные дикостью, темной и злой волей. Ты видел часть моей работы?

— Видел.

— Ты знаешь, в чем моя сила?

— Чувствую. Догадываюсь.

— Ты узнаешь ее. И цель понимаешь?

— Понимаю и хочу хотя бы издали увидеть ее сияние.

— Сумей избавиться от этого желания, и цель станет более близкой твоему духу. Не видеть тебе суждено, а идти вперед по пути правды и свободы. Хочешь взяться за эту работу?

— Хочу.

— Пойдешь сквозь шипы без колебания?

— Пойду.

— Так ступай же!

И он дал человеку топор…

В предисловии ко второму, значительно расширенному изданию сборника «С вершин и низин», которое вышло в 1893 году, поэт писал:

«Книге этой я оставляю прежнее заглавие, хотя каждый видит, что объем ее почти вчетверо больше, чем в первом издании. Может быть, под прежним флагом не оставит ее и прежнее счастье».

Подводя итоги двадцатилетнего своего поэтического творчества, Франко написал стихотворение «Поэзия». В новом издании сборника он открыл им цикл «Профили и маски».

Человек встречает сотни лиц. Одни из них проходят мимо — и в памяти остаются только их профили. Другие подходят ближе, присматриваешься к ним повнимательней — они оказываются просто масками…

То профиль, то маска — обширное поле! —

Вот все, чем дарит нас убогая доля.

Вот так бы мы жили, убого и хило,

Когда б не поэзии дивная сила.

Людские черты уловив на лету,

Навеки им жизни дает теплоту;

Она беззастенчиво маски срывает

И в душах, как в книге, свободно читает…