II. В ШКОЛЕ ВАСИЛИАН

II. В ШКОЛЕ ВАСИЛИАН

Восьми лет Ивася отвезли в уездный город Дрогобыч и отдали в так называемую «нормальную» четырехклассную школу, принадлежавшую монашескому ордену василиан. Мальчика приняли прямо во второй класс.

Преподавание велось здесь на немецком языке, и маленькому Ивасю нелегко было, особенно в первый год, овладеть премудростями школьной науки. По-крестьянски одетый, а часто и немытый, огненно-рыжий хлопец постоянно вызывал насмешки одноклассников.

В серых холодных стенах василианской школы Ивась с тоскою вспоминал родное село. Зеленые цветущие луга. Запах клевера и душистой ромашки. Спокойную прозрачную речку с журчащими бродами. Запрятавшись в высоком камыше, он любил подолгу смотреть в воду. Наблюдать, как вылезают из своих пещер пескари, как они мечутся по дну, отыскивая червяков, как выставляют свои тупые мордочки из воды, словно ожидая лакомства.

А кругом тишина. Синее небо, солнце.

И лишь когда в коридоре отчетливо раздавались шаги учителя, Ивась с неохотой пробуждался от своего «золотого сна».

— Идет, идет! — проносилось по классу, словно при приближении грозного царя.

И хотя среднего роста человек с коротко остриженными волосами на круглой бараньей голове — учитель чистописания — вовсе не походил на царя, предостережение было не напрасно.

На одном из первых же уроков учитель так ударил Ивася кулаком в лицо, что тот без сознания свалился на пол, обливаясь кровью.

— Кто отец мальчика? — спросил струсивший учитель.

— Один крестьянин из Нагуевичей, — ответили школьники, отливая водой лежавшего в обмороке товарища.

— Крестьянский сын! Тьфу, какого же черта этим мужикам лезть сюда!

«Зверский поступок учителя сошел ему как ни в чем не бывало, — вспоминает Иван Франко, — как и многие другие зверские его поступки».

…На диво всему классу, в конце года Ивась вышел на первое место — он получил первую награду.

На переводном экзамене, который был, по существу, парадом, присутствовал и отец мальчугана. Ивась его сначала не заметил, но когда Ивася вызвали первым для вручения наградной книги, он услышал, как отец в зале громко заплакал от радости — простой деревенский кузнец из Нагуевичей.

А спустя несколько недель, как раз на пасху 1865 года, Яць Франко скоропостижно скончался на шестьдесят четвертом году жизни.

Нужно ли говорить, каким горем это было для Ивася? На протяжении всей своей жизни поэт возвращался к образу своего отца — он так многим был ему обязан,

О мой отец! Если сегодня

Хоть искра тех огней горит

В моей груди, чтобы народу

Его страданья облегчить,

Если несчастьем, горем битый,

Не отошел от жизни я,

Служить стал людям, как служил ты, —

То все преемственность моя.

После смерти Яця Франко хозяйство осталось в расстроенном состоянии. Человек редкостного трудолюбия, Яць был малопрактичен и совершенно бескорыстен. Легко откликался на человеческие нужды и беды, и при семье кузнеца постоянно кормились многочисленные родственники и знакомые. На руках у вдовы Яця осталось четверо детей. Нужно было их кормить. А она еще и сама была молода — на тридцать лет моложе Яця. И она вышла замуж вторично — за батрака Григория Гаврилика, уже поработавшего в бориславских шахтах и прошедшего суровую трудовую школу.

Это был человек во многом противоположный Яцю Франко. «Натура насквозь практическая м реальная, без искры поэзии, но зато со значительной дозой скептицизма и свободомыслия, человек сильной воли и энергии» — писал о нем Иван Франко.

С отчимом Ивась быстро подружился. В нем он нашел заботливого и любящего опекуна. Благодаря попечению Григория Гаврилика Ивась смог продолжать учиться.

Мальчик жил в Дрогобыче у «тети Кошицкой», приходившейся какой-то дальней свойственницей его родителям. У нее был накренившийся на один бок, но все-таки собственный домик с огородом и столярная мастерская.

Домик стоял на рабочей окраине Дрогобыча, между кабаком и кожевенным заводом, от которого шел постоянный смрад, у самого Бориславского тракта. И Ивась теперь постоянно собственными глазами видел толпы голодных и оборванных промысловых рабочих.

Франко подружился с учеником из мастерской Ясько Романовским. Отец Романовского работал на фабрике по очистке нефти и горного воска. Здесь стал бывать вместе с товарищем и Ивась.

Однажды отец Ясько попал в какую-то аварию: ему обожгло руки и ноги, и его отправили в больницу.

«Я помню до сих пор его страшные раны, которые я видел в больнице, когда их перевязывали… — рассказывал Франко спустя много лет, — и его осунувшееся, мученическое лицо, отражавшее даже не боль, а какую-то безграничную тоску…»

Отец Ясько остался калекой, и сын вынужден был теперь содержать семью. Он вскоре переехал во Львов.

В той же мастерской Кошицкой Ивась подружился с молодым подмастерьем Станиславом, добродушным шутником и певуном.

Вечерами, когда хозяин мастерской уходил в цеховое управление, а хозяйка возилась на кухне, Ивась и Станислав устраивались поудобнее на верстаках. И подмастерье принимался развлекать мальчугана смешными анекдотами из жизни отцов василиан. Он, как и Ивась, прежде учился в василианской нормальной школе.

Иногда к ним присоединялся пожилой столяр-мебельщик Чемеринский. Из-под насупленных бровей на ребят с напускной строгостью глядели черные глаза. Чемеринский любил пересказывать старинные цеховые истории об искусных мастерах, народных умельцах.

— Один часовщик, — повествовал Чемеринский, — изготовил для своего города замечательные часы, из которых при бое каждый раз выходила новая группа фигурок и играла различные мелодии. Магистрат, имея в своем владении такие часы и опасаясь, чтобы мастер не сделал такие же или даже еще более мудреные для кого-нибудь другого, решил ослепить часовщика и потом милостиво кормить его до самой смерти. Когда мастеру выкололи глаза, он заявил, что у его часов есть еще один секрет, которого он до сих пор не показывал никому. Если бы ему разрешили дотронуться до часового механизма, он бы пустил в ход и этот последний, самый мудрый фокус. Магистрат согласился, и мастера привели к часам, открыли дверцы механизма, он приложил к нему два пальца, повернул что-то — и часы остановились. Как ни бились потом часовщики над этим механизмом, никто уже не смог отыскать, в чем была неисправность, и пустить часы снова в ход…

Позже Франко в специальной заметке решительно возражал против попытки некоторых биографов вывести из его автобиографических новелл исчерпывающую оценку его школьных лет.

«Эти годы, — писал Франко, — опуская некоторые неприятные эпизоды, все же были радостными годами моей юности».

Среди своих учителей в василианской школе он с добрым чувством вспоминал молодого монаха Крушельницкого, отца катехита Красицкого, отца игумена Барусевича и талантливого проповедника отца Немиловича. А особенно — старичка учителя так называемой «штубы», первого класса, украинца Чернигевича. Он прослужил в этой школе до самой смерти и не знал для непослушных и шумливых детей более тяжелого наказания, чем поколоть их в лоб своей небритой бородою.

За трехлетнее пребывание в школе василиан Ивась Франко в совершенстве овладел немецким языком и легко читал и переводил немецкие книги.