Шаманство

Шаманство

Летом 1948 года я проходил производственную практику в Алтайских горах. Более глухое место в Советском Союзе найти нелегко. Местные жители — ойроты — жили, по крайней мере, в то время, в шалашах из древесной коры (аилах), пользовались кремневыми ружьями, а то и луками со стрелами, для охоты, верили в злых и добрых духов.

«Культурная жизнь», освещаемая электрическим движком, протекала только на центральной усадьбе конного завода, где проживал, в основном, народ пришлый: начальники, специалисты и, конечно, мы — студенты-практиканты. Было там и что-то вроде клуба — барак с возвышением в виде сцены. Там проводились торжественные заседания или собрания, а раза два в месяц показывали кино. На первые местные жители сгонялись со всей округи, на второе они съезжались сами. Я радовался этим сборищам не столько из-за кино (передвижка привозила, в основном, старые и недоброкачественные ленты), сколько возможности поприсутствовать на конных соревнованиях ойротов. Чуть ли не с пеленок приученные к верховой езде, они не упускают случая похвастать друг перед другом своим искусством. Тут возникают и скачки, и джигитовка, и местные — традиционные ойротские — спортивные игры. Иногда в этих играх принимал участие и я, разумеется, всегда проигрывая.

Однажды студенты-практиканты и кое-кто из местной интеллигенции (фельдшер, учитель и… милиционер) решили устроить вечер художественной самодеятельности. Я взялся показывать гипноз, угадывание мыслей и фокусы. Гвоздем программы был «просветительный» фокус — вызывание духов. В столе фокусника был замаскирован небольшой автоклав, впереди сцены — сделанный из фотоувеличителя проектор, а задняя стена сцены завешена черной занавеской. В нужный момент я открыл вентиль автоклава, из него повалил густой пар, который на черном фоне задника в полутьме сцены был сначала незаметен. Потом включили проектор, и в облаке пара появился качающийся скелет. Потом скелет стал обрастать мышцами, появилось тело и, наконец, изображение недавно умершего бригадира. Дальше представление пришлось прервать: публика с воплями бросилась прочь из зала…

…Гостиница для студентов-практикантов представляла собой две маленькие комнатки в том же бараке, в котором находилась санчасть — крохотная амбулатория, обслуживаемая фельдшерицей, и «изолятор» для стационарных больных, он же родильное помещение. Охотников лечиться среди ойротов практически не находилось, и вот почему.

Еще недавно медицинского обслуживания в отдаленных районах Алтая не было совсем. Люди лечились у шаманов (по-ойротски, камла). Но вот власти принялись за «культурную революцию», шаманов арестовали, а в центры аймаков (районов) прислали фельдшеров. Первое их задание было — сделать всему населению противооспенные прививки. Русская фельдшерица по-ойротски тогда еще почти не говорила, ойроты понимали по-русски с трудом (и то только мужчины, успевшие отслужить в армии), так что санпросвет осуществлялся просто: местный милиционер вылавливал тех ойротов, у которых на руках не оказывалось справки о прививке (их, кстати, часто пускали на закрутку цигарок) или свежего оспенного шрама. Так и действовали милиционер и фельдшерица рука об руку, пока не поженились. А ойроты вполне резонно рассудили: если медицина (так они называли фельдшерицу) из здорового человека делает больного, то из больного может сделать только покойника.

…Проснувшись на следующее утро после упомянутого вечера самодеятельности, я был удивлен, когда увидел у амбулаторной коновязи штук десять лошадей, а на травке группу явно больных ойротов. Стукнув в дверь, за которой жили ликвидаторы оспы, я громко сказал: «Валь, вставай, к тебе больные приехали!». Но Валя была уже на ногах и в своей амбулатории. Она-то мне и сказала, что больные приехали лечиться не к ней, а к «московскому шаману», то есть, значит, ко мне. Положение выглядело весьма пикантным. По советским законам лечение людей лицом, не имеющим медицинского диплома (если нет врача, достаточно и фельдшерского), да еще выступающим под вывеской шамана, уголовно наказуемо. И кому же об этом лучше знать, как не семье, олицетворяющей одновременно и закон, и медицину, да еще с уязвленным самолюбием. Я предложил:

— А давай сделаем вид, что ты учишься шаманить. Глядишь, ойроты в тебя поверят, да и я под твоим руководством медицинских ошибок не сделаю. Раз уж они приехали ко мне, лучше, если принимать их буду я, а ты вроде переводчика или ассистента. Между делом, заполняй на них истории болезней. Глядишь, и план по приему больных выполнишь.

Так и порешили. Результаты превзошли все мои самые смелые ожидания. То ли никогда не принимавшие лекарств ойроты оказались к ним очень чувствительны, то ли роль сыграла психотерапия (а на внушения я не скупился), но пациенты поправлялись буквально на глазах.

Приходит, например, ойрот с острым гриппом. Из носа льет, температура 39. Я капаю ему в нос раствор эфедрина, даю выпить две таблетки аспирина и предлагаю, прежде чем ехать домой, полежать на солнышке, закутавшись в шубу (ойроты круглый год ездят в меховой одежде, так как в горах днем и ночью резкие перепады температуры) этак часок-другой. Часа через полтора мы его снова осматриваем. Температура нормальная, от насморка и следа не осталось, глаза веселые, самочувствие отличное. Разумеется, к лекарствам я добавлял таинственные пришептывания, пассы, в общем, «колдовство».

И вот однажды один из моих бывших пациентов таинственно отзывает меня в сторону и говорит, что со мной хочет познакомиться камла.

— Как, — удивился я, — а разве их не всех переарестовали, когда боролись с шаманством?

Оказалось, не всех. Кампании по арестам проводились по аймакам. Сначала в аймак приезжал уполномоченный НКВД, создавал агентурную сеть, выявлял шаманов. Потом отряды особого назначения оцепляли стойбище, прочесывали все население и арестовывали искомого камлу. Но камла, о котором шла речь, заранее почувствовав недоброе, уехал к дальним родственникам в отдаленный от дома аймак, перестал камлать и растворился среди местного населения.

Ехали мы с сопровождающим часов шесть по горным тропинкам и без тропинок. Не исключена возможность, что он нарочно запутывал следы и вез меня окольным путем. Наконец, подъехали к аилу. У входа сидел, как мне тогда казалось, старик лет пятидесяти и курил трубку. Он, не вставая, протянул мне руку и предложил сесть рядом. Сопровождающий, он же переводчик, примостился на корточках напротив.

— Так ты, говорят, камлаешь? — спросил шаман. — Это правда, умершего (он назвал имя, которое я забыл) людям показывал?

Не знаю почему, но я не смог соврать и сказал, что это был фокус. Более того, вопреки всем фокусничьим традициям и правилам, я рассказал и секрет этого фокуса. Шаман долго ничего не говорил, рассматривая какую-то точку перед собой на земле, потом спросил:

— А усыпление тоже был фокус?

— Нет, это был гипноз, — и я стал рассказывать о сущности гипноза.

— Нет, — сказал шаман, — это все не так. Тут душа отделяется от тела.

Если бы я знал, как мне крупно повезло, что я один из немногих ныне живущих европейцев, который удостоился говорить с представителем вымирающего племени шаманов! Но я был молод и самоуверен. Я стал с ним спорить. Он снисходительно кивнул: «У меня свое мнение об этом, у тебя — свое», — и попросил угадать его мысли. Я показал то, что показывал в клубе перед фокусами, и весьма удачно. Причем думал шаман по-ойротски. Потом он попросил его загипнотизировать. Я начал внушать ему сон, считать, делать пассы, но ничего не получилось.

— Нет, — сказал шаман, — твой гипноз — плохой гипноз, он не действует. Мой гипноз — хороший гипноз — он действует на всех. Я попросил показать. Он ответил:

— Я давно не камлаю, но ты мне нравишься, не стал врать, когда я спросил о духе (имярек). Я скажу твое будущее. — И он жестом пригласил нас войти в аил. — Только, — добавил он, — когда я буду «мертвый», ты меня руками не трогай, а то могу остаться мертвым.

Из какого-то сундука он достал шубу с побрякушками из клыков дикого кабана и еще чего-то, бубен и шапку из хвостов каких-то пушистых животных. Облачившись в этот наряд, он слизнул с ладони насыпанный на нее светлый сероватый порошок и начал ритмично пританцовывать под удары бубна.

Постепенно ритм становился все быстрее и быстрее и, наконец, превратился в какое-то неистовство. Вдруг камла рухнул на земляной пол и застыл в очень неудобной позе. Я бросился ему помочь, но сопровождающий вовремя меня остановил и напомнил: «руками не трогать». Я кивком согласился, но все же близко подошел к шаману и наклонился над ним. Он лежал с остекленевшими глазами и выглядел мертвым. На одном из сундуков лежал осколок зеркала. Я поднес его ко рту лежащего. Оно не запотело… Осветил лицо электрическим фонариком, который в горах всегда возил с собой, чтобы вечером, если заблужусь, посигналить…Зрачки не сузились. Был большой соблазн пощупать пульс и, если он отсутствует, скакать за помощью… Но куда скакать? И опять же обещание не дотрагиваться руками. Удивило меня и спокойствие переводчика. Мне ничего не оставалось, как ждать, что будет дальше.

Минут через десять (мне они показались часом) шаман зашевелился. Прежде всего ожили глаза, в них появилось осмысленное выражение. Потом он сел. Не спеша, зажег трубку, затянулся, выпустил дым и заговорил:

— Большой успех привезешь домой из наших гор. Большим человеком себя почувствуешь. Но не надолго. В большую беду попадешь. Очень большую. Но все кончится раньше, чем думать будешь. Я кончил.

И он как будто заснул.

Если вы прочитали «Вне игры», то уже сообразили, что речь шла о премии за доклад об алтайской чемереце, радужных перспективах на научную карьеру и последовавшем вскоре после этого аресте.

В это время в аил вошла женщина с ведром парного молока. Видимо, уходила доить коров. Увидев гостей, стала приготовлять традиционное ойротское угощение — соленый чай с молоком и острый копченый сыр — курут. Чай пьют из пиалы и определенной температуры, именно такой, которая лучше всего утоляет жажду. А в горах, где давление воздуха довольно низкое, человек теряет много влаги и постоянно хочет пить. По этикету, хозяйка, подавая гостю пиалу с чаем, пробует его температуру пальцем. Когда женщина раздула уголья, лежащие под котлом, который висит в середине аила, вскипятила чай, разлила его по пиалам и поставила их остывать на низенький столик, шаман проснулся. Я стал его расспрашивать, что он видел во время своего транса, на что он мне очень просто ответил:

— Я умирал (в переводе звучало: помер сделал), моя душа улетала из тела. Сначала она была возле тела, и я видел, как ты бросился ко мне, но, спасибо, не тронул. Потом она улетела далеко. Видела души других людей… В том числе, и твоих близких… Они мне и сказали, что с тобой случится.

Я попытался съязвить и спросил, на каком же языке он разговаривал с моими близкими. Камла невозмутимо ответил:

— Язык нужен для людей. Души понимают друг друга без слов.

Дальше он стал говорить что-то о двойной сущности человеческого существа, о бытии, о душах. Но я не вникал в его объяснения. Еще бы, я твердо знал, что это неверно. И хотя в гаданья я верил, но слишком непривычные объяснения как-то не укладывались в моем сознании. Да и переводчик был не из блестящих и, чтобы понять смысл сказанного, надо было напрягаться. А этого мне в тот момент не хотелось. Помню только, что он уверял, что, отделяясь от тела, его дух может лечить больных, калечить или убивать, находить добычу для охотников, находить пропавших коров и тому подобное.

Меня больше интересовала не «теория», а «практика», и я спросил:

— Скажи, аксакал, а что за порошок ты слизнул с ладони?

— Слезы луны, — сказал камла, — вернее, порошок из корневища «слез луны».

— А что это такое?

— О, ты не знаешь истории нашего народа, я тебе расскажу, — и шаман, медленно попивая чай, стал рассказывать:

— Наш народ родился от Луны. Луна — наша праматерь. Потом она ушла от нас на небо. А на земле появился злой людоед. Он пожирал ойротов целыми стойбищами. Луне стало жалко своих детей, и она забрала людоеда к себе на небо. Теперь он пожирает луну. Две недели ест, две недели отдыхает. За это время луна поправляется. Она звезды кушает. Когда она толстая, звезд мало на небе остается, когда худая или ее совсем нет — много. А когда людоед нашу праматерь кушает, она плачет. Слезы падают на землю, и из каждой слезинки вырастает желтый цветок — вот такой, — и он указал через открытый вход аила на растущие вблизи желтые лилии, — если этот цветок выкопать, увидишь толстый корень. Из него я и делаю порошок, который помогает летать моей душе.

«Слезы луны» попали в мой гербарий. Уже в. Москве я сделал анализ его корневища и обнаружил множество различных алкалоидов. К сожалению, я забыл латинское название цветка, так же, как и ойротское имя людоеда.

Этот эпизод вспомнился в связи с тем, что недавно я наткнулся на сообщения, в которых говорилось о том, что в последние годы интерес к шаманству возобновился со стороны не только этнографов, но и медиков.

Вот как описывает В. Тростников принцип лечения больных шаманами:

«Задача колдуна, мага или шамана, исцеляющего пациента, состояла всегда в том, чтобы отправиться в царство мертвых, сделать или взять там что-то такое, что облегчает болезнь, и вернуться обратно в этот мир. Вся профессиональная колдовская и шаманская терминология связана с путешествием. Внешне действо выглядело так: шаман в сильных мучениях почти испускал дух, лежал в состоянии, неотличимом от состояния мертвеца, а затем понемногу оживал и обретал свой обычный вид. В результате этого больной поправлялся. Рассказывая о своей работе, шаманы, которых современные исследователи еще застали в Сибири и у американских индейцев, единодушно утверждали, что, когда их тело бездыханным лежит на земле, дух уходит в иные пределы. Иногда перед сеансом шаман на глазах у всех каблуком сворачивал курице шею (так что раздавался громкий хруст ломаемого позвоночника), а потом оживлял ее и пускал бегать по помещению. Этим он демонстрировал свой контакт с силами, обеспечивающими переход из этого слоя реальности в тот и обратно. Такие врачеватели обладали разной „шаманской силой“ — больше всего ее было у тех, кто мог углубиться в невидимый слой достаточно далеко. Расстояние в этом „путешествии“ измерялось зачастую количеством пройденных „порогов“ — использовался образ человека, плывущего по реке. В Сибири распространен рассказ о молодом, горячем шамане, которому его старый и опытный учитель наказывал „не заплывать за седьмой порог“, но который рискнул сделать это и не ожил после сеанса — его душа не смогла вернуться в тело. Заметим, что если лет сто назад в шаманстве видели только проявление варварства и искореняли его всеми способами, то сейчас эффективность шаманского лечения многих болезней общепризнана, и, более того, в этой области начинаются попытки заимствования.»

В других работах описываются случаи, когда колдуны или шаманы не только лечили, но и убивали людей на значительном расстоянии без какого-либо физического воздействия. Многие исследователи примитивных народов описывают, как колдуны в состоянии транса обнаруживали место нахождения дичи для охотников, распознавали воров и указывали, где спрятано уворованное имущество, или предсказывали будущее.

И колдуны, и шаманы, опрошенные этнографами в разных частях света, удивительно сходно объясняют принцип своей работы. Они считают, что мир «двуслойный», имеет два «бытия». Одно бытие связано с телесным, ощущаемым нами миром, другое — с миром, не ощущаемым нашим телом, а, следовательно, органами чувств. Душа человека при определенном навыке может переходить из одного бытия в другое и возвращаться обратно.

Итак, колдуны и шаманы, опираясь на это мировоззрение и на свой личный опыт, утверждают, что возможно: а) увидеть нечто, недосягаемое для органов чувств; б) лечить или причинить вред другому человеку независимо от того, где он находится, и знает ли о том, что «над ним колдуют» (то есть, без воздействия гипноза); в) предсказывать будущее или узнавать прошлое.