Тимирязевка принимает блудного сына

Тимирязевка принимает блудного сына

Переночевав в маленькой комнатке, куда переселили после моего ареста маму и ее приемную дочь, я надел почему-то тоже «севший» за время моего сидения «гражданский» костюм и поехал устраивать свою «вольную жизнь».

Переступив порог главного корпуса Тимирязевской академии, я вошел в кабинет тогдашнего директора Г. М. Лозы. Встретил он меня очень радушно.

— А, Сережа, откуда, кончил ли аспирантуру?

С Лозой мы были знакомы по студенческому научному обществу. Он, как заместитель директора по науке, в 1948 году руководил обществом, а я, вместе с представителями других факультетов, входил в первый его совет.

— Нет, — говорю, — я из тюрьмы и приехал продолжать учебу.

Он как-то скис:

— Я не знаю, таких случаев у нас в Академии не было еще. Мне надо подумать…

Я решил рискнуть:

— А я был у Паткина, — Паткин был начальником спецчасти Академии, — он направил меня к Вам и сказал, что Вы примете.

Расчет был правильный: Лоза, как и большинство ученых, не любил, но боялся Паткина. Справляться о правдивости моих слов он бы не стал, а ослушаться побоялся. Лоза ответил, слегка горячась:

— А кто тут директор, я или Паткин? Что он, мне указка? Я и сам бы принял. Пишите заявление!

Я решил ковать железо, пока горячо, и тут же написал. Лоза наложил резолюцию:

«Декану зоофака Дьшану. Не возражаю, на Ваше усмотрение. Г. Лоза.»

С этим заявлением я пришел к декану. Человек по природе медлительный и трусоватый, он решил потянуть время, дескать, сейчас ему некогда, утро вечера мудренее, нужно выяснить и так далее. Не знаю, как бы вел я себя до ареста, но теперь, наученный обращаться с начальством, я положил авоську с вещами у него на диване и улегся. На немой вопрос: «Что это значит?», я сказал:

— Мне деваться некуда. Я буду лежать здесь, пока Вы не зачислите меня с предоставлением общежития.

Широкая челюсть Дымана отвисла от удивления: «Ну и нахал!». Тем не менее, он взял брезгливо, двумя пальцами, заявление и написал на нем: «Зачислить на пятый курс с предоставлением общежития». Я посмотрел и сказал:

— Вы, кажется, забыли прибавить «С предоставлением стипендии».

Должен сказать, что поправка была не лишена смысла. Стипендии давались далеко не всем. Он сделал и эту поправку. Так я снова стал студентом.

Поскольку меня арестовали в середине лета, следовало думать теперь о продолжении производственной практики. Устроившись в общежитии, я пошел на кафедру коневодства, так как еще до ареста решил специализироваться в этой области. Кроме того, за мной закрепилась репутация человека, интересовавшегося ядовитыми растениями на пастбищах.

Коневоды приняли меня тепло и предложили ехать на производственную практику на Северный Кавказ. Доцент кафедры А. С. Красников предупредил, что там неблагополучно с кормовыми отравлениями лошадей.

Если, — говорит, — Вам удастся хоть чуть-чуть пролить свет на это дело, будет очень здорово. Хотя этим занималось много народу. Были специалисты и из Ростовского университета, и с зональной станции. Так что не обольщайтесь, что удастся выяснить причины отравления и, тем более, их предотвратить. Главное — соберите материал для дипломной работы.

Я и не обольщался, хотя предложение принял с радостью, так как Северный Кавказ — это зона курортов. А кто из лагерников не мечтал о курорте?