Стукачи

Стукачи

В следующем 1949 году я собирался пройти практику на конном заводе в районе Северного Кавказа. Но неожиданно был вызван в деканат, где мне сообщили, что дирекция Академии направляет меня в учебное хозяйство Батрачку. Я начал выяснять, чья это инициатива. Но все те, с кем я разговаривал, ссылались друг на друга. Я понял, что толку не добьюсь, и решил не ломать зря копья, а ехать, куда посылают. Появилось ощущение какой-то обреченности. Потом я понял, что это не было результатом только предчувствия.

Еще на третьем курсе профессор Д. А. Кисловский предложил мне такую работу — выяснить с помощью серологических реакций близость родства между лошадью, ослом, зеброй и куланом. В свободные от лекций часы я часто работал на кафедре генетики и разведения сельскохозяйственных животных. Рядом со входом на кафедру была дверь спецчасти академии. Я часто видел, как оттуда выскакивали раскрасневшиеся взволнованные студенты. Однажды через кого-то из студентов пригласили туда и меня. Начальник спецчасти представил меня какому-то человеку со шрамом на щеке, назвав его Иваном Ивановичем. Иван Иванович первым делом сказал, что ему известно, что у меня в тумбочке лежит привезенный с фронта револьвер. Я заявил, что этого не скрываю, так как револьвер «Смит Вессон», во-первых, без патронов, во-вторых, декоративный, в-третьих, все равно испорчен. Он потребовал, чтобы я его принес. Когда я это сделал (вынув из него предварительно некоторые детали), он сказал, что, согласно статье 182 Уголовного кодекса РСФСР мне грозит тюрьма за незаконное хранение оружия, но он мне поможет выпутаться из этой истории, если я соглашусь помочь ему. Я спросил, в чем будет заключаться моя помощь. Он пообещал поговорить со мной в следующий раз.

Тут я допустил непростительную недогадливость. Если бы я сразу понял, что он вербует меня в стукачи, и послал бы его ко всем чертям, то разговор, возможно, на этом прекратился бы. Но он решил, что я понял и колеблюсь. На следующий раз он разговаривал со мной так, как будто бы я уже согласился, и когда я, перебив его, заявил, что шпионить за товарищами — не моя профессия, он ужасно обозлился: «Мы что, с Вами в бирюльки играем? Вы еще пожалеете!»

Через некоторое время меня перевели в другую комнату общежития. Обычно комендант в расселение студентов старших курсов не вмешивался. Люди объединялись по четыре человека в комнате в зависимости от свободных мест и взаимных симпатий. Здесь же была проявлена поразительная настойчивость. Все стало ясно, когда в эту же комнату был поселен Коля Дзюба, о котором ходила слава стукача.

Решив, что удобнее жить с явным стукачом, чем с тайным, я не стал сопротивляться. Однако организовал с помощью своих товарищей слежку за Дзюбой. Мы выяснили, что он общается с Иваном Ивановичем в доме на Бутырском хуторе, квартира 91, что фамилия Ивана Ивановича Скоморохин, что доносы Дзюба посылает по почте, там же «до востребования» получает соответствующие инструкции и переводы на 147 рублей в месяц, что отец его работает в системе ГУЛАГа, а сам он проходил практику у отца в Карлаге.

Чтобы не вызвать у него подозрения в недоверии, я ему как-то плакался в жилетку о том, что безнадежно влюблен в Таню Покровскую — студентку с другого факультета (она заходила ко мне в общежитие по делам конно-спортивной секции и вызвала его любопытство), но она любит Павлика Волощика. Всю эту интерпретацию я потом услышал из уст следователя.