В ПОЛЬШЕ
В ПОЛЬШЕ
Летом сорок четвертого года шли последние бои на нашей земле. Советские войска приближались к западным границам, освобождая израненную землю, исстрадавшийся за годы оккупации народ.
Сколько было радости, когда узнали, что наша Родина полностью очищена от немецко-фашистских захватчиков!
Но это была еще не победа. Задача, поставленная перед советскими войсками, состояла не только в том, чтобы изгнать врага с родной земли, но и помочь народам стран Запада освободиться от фашистского рабства.
Уже за пределами Родины руководство госпиталя обращало внимание личного состава на повышение бдительности, правильное взаимоотношение с населением Польши, где предстояло жить и работать. От нас требовались дисциплина и высокая сознательность.
Но людям, испытавшим на себе гитлеровскую неволю, познавшим фашистские порядки, не нужно было долго объяснять, почему пришли сюда советские войска. Доказательством тому были слова глубокой благодарности воинам за освобождение, крепкие рукопожатия и цветы, цветы…
Население оказывало большую помощь, давая сведения о противнике, указывая заминированные участки местности, объекты, подготовленные к взрыву. Да и сами поляки под огнем противника предотвращали разрушения. Помогали восстанавливать дороги и мосты, преодолевать водные преграды, чтобы армия освободителей могла быстрей продвигаться вперед.
Люди приходили на помощь и к нам. Убирали помещения и дворы, ухаживали за ранеными. Всегда со стороны населения мы чувствовали доброжелательность. А когда приходилось жить по квартирам, в польских семьях, они по-родственному ухаживали и за нами. Сочувствовали нам и жалели нас, молоденьких, отважившихся совершить такой далекий и трудный поход по дорогам войны.
Особенно запомнились мне добрые пожилые люди, живущие в Кентах, трогательное внимание со стороны хозяйки.
Жила я у них с Клавдией Степановной. В наше распоряжение была отдана хозяевами кровать с двумя пуховыми перинами. Одна из них служила матрацем, другая — одеялом.
Прибежишь иной раз с дежурства, вздремнуть бы и поскорей обратно. Но, несмотря на благоприятные условия, сон рассеивался. Одолевали разные мысли.
Как-то в поздний час услышала мои вздохи хозяйка. Поднялась с постели, подошла ко мне и села на стул. Положила свою старенькую, теплую и мягкую руку мне на лоб и сказала по-своему:
— Не надо тяжело вздыхать, доченька. Скоро уже будет конец всем нашим страданиям. Не спится? Скучно одной? Я посижу с тобой, может, успокоит немного. Может, я напомню тебе твою маму.
— Да, пани, спасибо вам, — растрогалась я. — У меня очень хорошая и добрая мама. Наверное, такая же, как вы. И рука ваша совсем такая, как у мамы. Спасибо, спасибо вам. Я этого никогда не забуду.
Не скрою, появилась нежность к этой доброй внимательной женщине. Захотелось обнять ее, как свою мать, Постеснялась. Только взяла ее руку и прижала к своей щеке.
Конечно, приятно было испытать такое чувство в чужом краю, вдали от дома и от самого дорогого человека — мамы.
Я с благодарностью буду вспоминать об этой женщине нею свою жизнь.
На польской земле бои шли не менее жестокие, чем на советской. И здесь было то же самое: отступая, фашисты оставляли разрушенные и разграбленные города, пепелища, пострадавшее население. Всюду следы злодеяний.
Когда я была еще дома, слушая радио и читая газеты, узнавала, какие порядки здесь наводили оккупанты, сгоняя население в концлагеря-гетто, где уничтожали десятками тысяч заключенных, а потом взрывали, сжигали и сравнивали с землей их жилища. И вот теперь я видела многое своими глазами и представляла то, что здесь происходило.
От поступающих в отделения бойцов и офицеров узнавали об освобождении ими на железнодорожных станциях эшелонов с молодежью, отправляемой в гитлеровскую неволю, о вызволении узников из лагерей смерти, которых фашисты еще не успели отправить в газовые камеры или печи крематориев. С возмущением рассказывали об этих страшных лагерях, грязных бараках, обнесенных высоким набором и колючей проволокой, на территории которых находились крематории, газовые камеры и огромные рвы, куда сбрасывали замученных и расстрелянных. Там же находились склады одежды и обуви, детской и взрослой. Все это принадлежало не только советским и польским детям и взрослым, но и гражданам разных стран и наций.
Раненые высказывали сожаление о том, что не могут принять участие в возмездии за все эти кошмарные преступления.
В местечке Рыманув, где развернулся госпиталь, тоже был концентрационный лагерь для русских военнопленных. Здесь немецкая санитарная служба умышленно проводила инфицирование узников тифом. А рядом находилось обширное кладбище захороненных, умерших от тифа людей.
Бои шли в Карпатах, в районе Дуклинского перевала. Оттуда доносился непрерывный гул орудий. Это советские войска спешили на помощь чехословацким повстанцам, Чехословацкое командование обратилось к советскому Верховному Главнокомандованию с просьбой об оказании военной помощи.
Подробности, связанные со штурмом Карпат, я узнала значительно позже. А тогда известно было только то, что в сложной боевой карпатской операции принимала участие и 38-я армия под командованием генерала Кирилла Семеновича Москаленко. И что бои шли в тяжелейших условиях, и потому войска продвигались очень медленно. И мы второй месяц стояли в Рымануве, где все с той же силой продолжала греметь артиллерийская канонада.
Известно было нам и то, что рядом с нашими войсками сражались части 1-го Чехословацкого корпуса. Нередко поступали к нам их раненые воины.
Этот корпус спешил на соединение с восставшими соотечественниками, боровшимися с оккупантами по ту сторону Карпат.
Наступал новый, 1945 год. Руководство госпиталя, партийные и комсомольские активисты, пройдя по палатам отделений, поздравили фронтовиков с наступающим Новым годом, пожелали скорейшего выздоровления и возвращения домой с победой.
Участники самодеятельности тоже разошлись по палатам, чтобы немного развлечь, повеселить лежащих пациентов, создать для них праздничную обстановку. Наконец, для поднятия настроения, перед новогодним ужином всем раненым воинам было выдано по сто граммов спирта.
Потом накрыли столы для личного состава, чтобы тоже встретить праздник по возможности торжественней.
Все речи и выступления за новогодним столом сводились к пожеланиям скорой победы.
Позади польские города и местечки Рыманув, Кросно, Краков…
И снова вперед!..
Меня все же не покидала мечта — побывать на передовой. Я продолжала завидовать девушкам-зенитчицам, регулировщицам, с кем встречались на каждом шагу. Особенно не находила покоя после знакомства с разведчицей Валей, поступившей к нам с подозрением на острый приступ аппендицита. Но диагноз не подтвердился, и ее несколько дней спустя выписали.
Это была худенькая, небольшого роста девушка со светло-рыжими коротко постриженными волосами. Скромная и неразговорчивая. Только перед выпиской разоткровенничалась. Рассказала, как пыталась убежать из дому на фронт. Как потом направили ее на подготовительные курсы, где изучала рацию и обращение с оружием. А некоторое время спустя была заброшена в тыл врага с группой из трех человек. Они располагались вблизи аэродромов и крупных железнодорожных станций. Она вела наблюдение за передвижением войск противника и вызывала авиацию…
Валя призналась, что ее гордостью был пятнистый маскировочный костюм, который так редко приходилось надевать. Ей нравилось ходить в нем по улицам и чувствовать, с какой завистью смотрели на нее девчонки и мальчишки.
После выписки из госпиталя за Валей приехали ее друзья-разведчики. И она, натянув свой пятнистый костюм, гордо зашагала через госпитальный двор к такой же пестрой машине.
Мне жаль было расставаться с этой маленькой светло-рыжей девчонкой. Я тоже смотрела ей вслед с великой завистью.
И вот теперь, возвращаясь из ХППГ-5149, куда меня направляли на помощь, рискнула заехать с сануправление.
Полковник Харченко был у себя и сразу же принял.
— Не успела доложить, что возвращаюсь…
— Не знаете, где находятся ваши? Сейчас скажу.
— Нет, товарищ полковник, прошу направить меня в часть.
— С Темкиным не поладили, что ли?
— Товарищ полковник, я добровольцем пошла на фронт, а передовой не видела. Вернусь домой — и рассказать не о чем будет.
Полковник расхохотался.
— Вот оно что! А здесь, старшина, по-вашему, не передовая? Вы что, хотите впереди войск шпарить? Вам мало того, что постоянно находитесь под обстрелом и бомбежками? Мало той ответственности, какая лежит на ваших плечах: сотни и тысячи человеческих жизней? Сколько пользы приносите, выхаживая раненых бессонными ночами. Сколько крови сдали, не пожалели для пострадавших воинов. Донор, небось?
— Да. У нас почти все доноры.
— Вот видишь, и кровь пролита не впустую, а для спасения жизни людей. Недаром проходят все ваши старания, возвращаете в строй больше семидесяти процентов бойцов и командиров после лечения. Этого вам мало? Да вы все здесь совершаете настоящий каждодневный подвиг. А будь на передовой, может, давно бы в живых не было. Шальная пуля могла уложить в первую же минуту и без всякой пользы. Вот что, дочка, никуда я тебя не пущу. Поезжай к своему Темкину, к подругам-землячкам. Там тебя ждут. Сама знаешь, на новом месте всегда горячая пора. Скоро день победы будем праздновать, а вы хотите изменить землякам перед финишем. Это непростительно! Дайте крепкое слово: до победы не расставаться!
— Спасибо, товарищ полковник. Я все поняла.
— Вот и хорошо. Ваши развертываются в местечке Кенты.
— Я знаю. Разрешите идти?
— Счастливого пути, старшина!
Да. Прослушала хорошее и полезное наставление. И поехала в свой родной госпиталь.
Всю дорогу размышляла над словами полковника и соглашалась с ним.
Словно другими глазами смотрела на своих случайных спутников, сидящих рядом, в кузове попутной машины. Это были люди молодые и пожилые, рядовые и офицеры. Возможно, что кто-то из них спешил в часть, выписавшись из госпиталя. Теперь у меня не было зависти к тем, кто ехал на передовую. Я спешила на свой, медицинский, фронт, где тоже шла ожесточенная борьба, но борьба за жизнь людей.
Машина остановилась на перекрестке по знаку флажка регулировщицы. Рядом с ней пристроился военный газик. Смотрю, знакомое лицо — Владимир!
— Товарищ майор!
— Любаша? Вот так встреча! Куда путь держишь?
— На Кенты.
— И мы туда же. Пересаживайся.
По дороге призналась в том, что побывала в санотделе, что хотела сбежать из госпиталя.
— Не вздумай это делать под конец войны. Считаю, что теперь-то твое место только в госпитале. Пойми ты, сейчас начнутся небывалые бои. И чем ближе к победе, тем они станут ожесточеннее.
— Можете не беспокоиться, товарищ майор, уже все поняла. Полковник уговорил и взял слово — до победы не расставаться.
— Вот это верно!
Вижу указатель: «Хозяйство Темкина». Значит, уже прибыла. Не успели встретиться, как настала пора расставаться.
— Ты смотри, куда вы забрались!
— Мы же всегда так забираемся. Поближе к действующей артиллерии — веселей работается.
— Теперь уже знаю, что так. Ну, надеюсь, что расстаемся ненадолго. Наше следующее свидание — после победы, в Берлине. Слышишь?
— Да, да. Машина скрылась.
Словно во сне промелькнуло мгновение встречи…
А обстановочка-то здесь ничего — будь здоров! Грохот стоит неимоверный. Поблизости с воем и свистом проносятся огненные снаряды «катюш», вызывая дрожь. Хочется прижаться к земле. А земля-то сама ходуном ходит. От взрывных волн ощущается колебание воздуха, и порой кажется, что от этого перехватывает дыхание.
В хозяйстве Темкина по обстановке чувствуется и нагрузка. Полный двор машин, пришедших с ранеными из медсанбатов и прямо с передовой. Подполковник Темкин и капитан Таран встречают и провожают в соседний эвакогоспиталь готовых к эвакуации раненых. Следят за порядком приема и отправки людей, подгоняя и без того употевших санитаров.
— О, Никулина вернулась! — как-то радостно произнес начальник. — Срочно возьми в штабе журнал, ручку, чернила и настраивайся на сутки и больше… В приемном отделении лежат сотни незарегистрированных людей. Там и больные с температурой, там и раненые. Двое ведут регистрацию, но дело продвигается медленно. Большое поступление…
Госпиталь на этом участке, как никогда, оказался расположенным близко к переднему краю. И пострадавшие поступали не только из частей 38-й армии, но и из соседних соединений. Коллектив столкнулся с огромными трудностями. Не хватало помещений для размещения людей. Недоставало медицинского и другого обслуживающего персонала.
Личный состав прилагал все силы, применял весь опыт, полученный за полтора года работы, трудился дни и ночи в течение трех суток.
И лишь несколько дней спустя положение стало выправляться, когда прибыли группа усиления и несколько машин из автобатальона, которые ускорили, эвакуацию раненых.
На полу огромного зала, фойе, широкого коридора какого-то учреждения плотно уложены люди. Осторожно проходит врач приемного отделения, осматривая лежащих, выявляя тяжелых по состоянию, и просит зарегистрировать их в первую очередь. После этого их сразу же уносят в операционную или в перевязочную. Остальные записываются все по порядку. Сортируются лишь истории болезни. Раскладываются отдельно — на больных, контуженных и раненных по профилю ранения. Как можно скорей всех их нужно распределить по местам. Пока они уложены на солому во всей верхней одежде и в обуви, с подложенными под голову шапками или вещевыми мешками. Стонут. Некоторые кричат от нестерпимой боли. Надо спешить. Пробираюсь между ними, сажусь на пол, записываю в журнал лежащих вокруг, заполняю на них истории болезни и опять перехожу на другое место…
Это был самый напряженный момент в работе коллектива, где каждый должен был проявить себя в умении организовать работу — выдать все, чему он научился.
Эвакуация велась также круглосуточно. Иначе было нельзя.
В феврале в этих краях чуть наступало потепление, как снег полностью исчезал. Дороги становились жидкими. Тяжело передвигаться, что пешком, что на машине. Бесконечным потоком идущий транспорт углубляет ямы и ямки. Дорога совсем разбита. А я уже опять сопровождаю колонну машин до эвакогоспиталя. Несмотря на малый ход, людей встряхивает, причиняя боль. Потрясешься по таким ухабам и скажешь поневоле: «Эх, дорожка, фронтовая!»
Головную машину, в кабине которой сижу, ведет молодой шофер из автобатальона. Наконец сворачиваем с главной дороги на проселочную, мягкую, травянистую, по которой не слышно, как идет машина.
Проехав немного, видим: навстречу ползет раненый вражеский солдат. Поднимает руку. Водитель остановил машину. Выходим.
— Зачем же ты шел сюда, — ворчит шофер, — чтобы вот так ползать по чужой земле?
Осмотрела. Ранен в бедро. И, как видно, с повреждением кости. Сидеть не сможет, а положить некуда.
— Что же с ним делать? — задаю себе вопрос.
— Что делать? Все равно места для него нет. Пока оставить придется.
Да, места не было. В кабинах машин сидели раненые и в кузовах, между лежащими, тоже. Объясняю, что заберем на обратном пути.
Душа разрывается, ну как можно оставлять беспомощного человека? Вот пройдут годы, и трудно будет поверить в то, что на этой войне вот так ползали по земле люди.
— Люди. Разве это люди? — не унимался водитель. — Это же фашисты. Их никто сюда не звал. Вот и пусть подождет. Пусть еще поразмыслит своими мозгами, зачем к нам пришел.
Дорога шла пологим спуском, и неожиданно мы оказались на краю крутого оврага.
— В чем дело? — удивился шофер. — Была дорога как дорога. Через такой овраг никакая машина не пройдет.
И верно, спуститься по крутому склону можно только кубарем, а выбраться вообще невозможно. Что здесь происходило?
— Ты посиди, сестренка, а я пойду посмотрю, где можно проехать.
Водитель отошел метров на десять вдоль оврага, как вдруг машина заскользила вниз по жухлой траве, только что освободившейся от снега.
Что делать? Кричать? Напугаю лежащих в кузове. Рванула ручку тормоза и держу что есть силы. Машина остановилась. Но мне казалось, что ненадежно. Вдруг не выдержит тормоз.
Парень то ли уловил шум, то ли почувствовал неладное, обернулся и со всех ног пустился обратно.
Испуганный, бледный влез он в кабину. С трудом вывел машину из опасного положения.
— Болван! — выругал он себя. — Как это я… Спасибо тебе. Выручила. Не растерялась.
— Да, «не растерялась» тебе. Без памяти была. Чуть успела за рычаг взяться.
— Как узнала, за какой надо взяться?
— Часто ездить приходится. Привыкла уже, изучила. Доверили бы повести машину, — наверное, смогла.
— Кошмар! Представляешь, что могло произойти?
— Ладно, обошлось и молчи. Поехали.
— Вначале выйди, посмотри, что делается в овраге.
Внизу, на глубине до ста или более метров, лежали десятки трупов вражеских солдат. По-видимому, отступая, не успели похоронить погибших. Возможно, и раненый, попавший навстречу, выполз из этой ямы. И еще можно было предположить, что по этой дороге на санях спускали в овраг трупы, а потом их подбирали и готовили к захоронению…
— Боже мой, что же это делается вокруг? — не выдержала я. — И кому все это надо, чтобы так мучились и гибли люди?
— Гитлеру, конечно. Кому же еще?
— Посмотрел бы он, что стало с его храбрым войском! Какие почести заслужили его преданные солдаты!..
Следовавшие за нами машины стояли на некотором расстоянии. Водители сидели за рулем и покуривали в ожидании, куда же еще заведет их направляющая машина. И, кажется, не заметили чуть было не случившегося ЧП.
Заглянула в кузов. Раненые тихо о чем-то переговаривались.
— Как делишки? — спросила как можно повеселее. — Не замерзли?
— Нет, сестрица, все в порядке.
— Хорошо. Потерпите немного. В тупике оказались. Сейчас выберемся и скоро будем на месте.
С трудом отыскали малообъезженную дорогу, которая вела к железнодорожному разъезду, где стоял эвакогоспиталь.
Сдав раненых, повернули назад.
Гитлеровского солдата на дороге не оказалось. Наверное, специальные части подобрали. Ну и пусть! Без него гадко на душе. Он первый испортил настроение. Потом эта свалка трупов. И долго не могла успокоиться от пережитого у оврага.
Вернулась и направилась к палатке, что стояла во дворе. Там дежурила Валя Бабынина. Давно ее не видела. Захотелось с ней поговорить.
Вышла она, как всегда, веселая и жизнерадостная. И, как всегда, в белоснежном разглаженном халатике и такой же косыночке, из-под которой выглядывали темно-каштановые локоны.
— Ой, Валечка, какая ты нарядная! Хотела поведать тебе о новых приключениях, от которых скребет на душе, а как увидела тебя, сияющую, так сразу настроение изменилось.
— А я тебя сейчас огорчу. Шура Гладких заболела. Ее с высокой температурой в терапевтический госпиталь отправили. А потом демобилизуют, сказали.
— Что-то серьезное?
— Пока подозрение на туберкулез легких.
— Вот как! Что значит не жалеть себя. Она же часто простуженная и с повышенной температурой не отходила от операционного стола. Жаль, что перед отъездом даже не увиделись и не попрощались.
Подошел замполит и «обрадовал».
— Снова готовься в дорогу. Полетишь на самолете до Ярославля. Будешь сопровождать тяжелораненого генерала.
— Есть готовиться в дорогу! — ответила я.
— Везет тебе на путешествия, да еще с приключениями, — посочувствовала Валя.
— Ну ладно, Валюша, потом все расскажу. Пока!
Позади более семи месяцев жизни и работы на территории Польши.
Тяжело доставались освободителям пройденные с боями километры. Но теперь можно было поздравить и эту страну с освобождением от оккупантов, потому что мы уже переступали порог земли немецкой.
Невольно вспоминались наши первые шаги на военной службе. Потом длинные пути-дороги, начиная от станции Чернянка Курской области, до западных границ Родины и через всю Польшу. Сколько же пройдено, что пережито и переделано нами за это время!
Ох, как далеко ушли мы от дома!