В САНПОЕЗДЕ

В САНПОЕЗДЕ

Далеко позади осталась Курская дуга. Коллектив госпиталя продолжает шагать по фронтовым дорогам. Мы еще развертывались в лесу, в палатках. Но больше в деревнях и селах. Не раз уходили люди на усиление в другие госпитали своей армии.

За это время набрались сил, окрепли в знаниях по уходу за ранеными и оказанию им помощи. В любых условиях научились оперативней устраиваться.

Теперь госпиталь находится в свернутом виде, но люди отдыхают не все. Шура Гладких и Оксана, Валя Лашук и Валя Бабынина, Миля и я едем в распоряжение подполковника Ерофеева, начальника ХППГ-4345, с коллективом которого не раз встречались, помогая в работе.

Во время боев раненые поступали непрерывно. Порой в течение суток принимали по нескольку сот, бывало, и до тысячи человек. Естественно, не всегда позволяли условия, чтобы разместить такое количество пострадавших, и потому нужно было так же постоянно освобождать места для прибывающих — эвакуировать в тыловые госпитали тех, кому уже оказана помощь.

Эвакуацией раненых в тыл занимались специальные ГоПЭПы — головные полевые эвакопункты, которые располагались вблизи железнодорожных станций, где формировались санитарные поезда и куда направлялись раненые со всех армейских госпиталей.

А если какой-то из полевых оказывался рядом с железной дорогой, то он сам формировал санлетучки. С одной стороны, это было хорошо. Создавались удобства для раненых, сокращались пути и время для их отправки. А с другой — плохо, тревожно. Потому что почти все станции подвергались бомбардировкам со стороны противника.

Фашисты не признавали флаги и знаки с красным крестом, которые должны были щадить по международным законам и условиям. Они одинаково расправлялись как со здоровыми бойцами, так и с ранеными и с медперсоналом, что на земле, что с воздуха.

Госпиталь, куда мы прибыли, находился на станции Бровары, под Киевом.

На первый взгляд, здесь происходило непонятное: одна за другой к подъезду дома подходили и так же уходили машины, на которых лежали раненые. Одних снимали с машин и заносили в дом, других — выносили, укладывали на машины и увозили.

Оказалось, что на сей раз ХППГ-4345 выполнял обязанности головного эвакопункта и занимался формированием санитарных поездов.

— А, старые знакомые прибыли! — весело встретил нас во дворе подполковник Ерофеев. — Ну что, девчата, с ходу получайте ответственное задание: поможете грузить на санлетучку раненых, а потом поедете сопровождать их в тыл. Определенного адреса не даю. Где примут, там и оставите.

— Так, может, и до Урала доберемся? — смеется Шура.

— Может, и до Урала дотянете. Но я думаю, что сдадите раньше и через недельку уже вернетесь. Как, согласны?

— Согласны, товарищ подполковник, — ответила Валя Лашук, назначенная старшей по группе.

Санлетучка — это для нас ново. И даже интересно. Захотелось побывать и в тылу.

Станция находилась в километре от госпиталя. Тут было шумно. Раздавались стоны раненых, фырканье машин, покрикивание шоферов, которые просили освободить дорогу. Стоял состав с товарными вагонами, оборудованными нарами. Больше половины вагонов были уже заполнены ранеными.

Машины, на которых мы прибыли, подошли задним бортом впритирку к вагону, и мы с Шурой, взявшись за носилки, стали переносить и перекладывать людей на разостланную солому.

Машины шли и шли. Мы переходили из вагона в вагон и снова брались за носилки. Руки натянуло так, что порой казалось — не удержу больного.

Иной скажет:

— Дочка, я очень тяжелый. Тебе не поднять. Попроси кого-нибудь помочь.

— Ничего. Справлюсь.

Тут подвезли людей на подводах. Еще трудней стало снимать носилки с телеги и поднимать их до уровня вагона, выше своего плеча. Вспомнились слова мамы: «Побереги себя». А как?

— Сестра, что вы делаете? — возмущается другой. — Неужели для такой работы в госпитале нет мужчин?

А подошедший начальник санлетучки, капитан Михайлов, подгоняет:

— Побыстрей, девчата! Надо успеть отправить эшелон, пока не появились вражеские самолеты.

Закончив с погрузкой, Михайлов пригласил нас в штаб-вагон.

— Значит, едем вместе? Где ваше предписание — будем знакомиться. Ого, сильные кадры выделили. Среди вас старшая сестра отделения и даже старшая операционная. Хорошо!

На Валю Лашук, старшую сестру отделения и старшую по группе, кроме общих обязанностей по сопровождению, возлагалось — следить за порядком в вагонах и обеспечивать медикаментами. А Миле Бойковой, операционной сестре, — готовить стерильные материалы, инструменты, шприцы и помогать во время проведения процедур и перевязок.

Потом мы распределились по вагонам. Получили инструктаж, советы и наставления начальника эшелона и отправились по своим владениям, чтобы познакомиться с обитателями вагонов.

Мои оказались в конце. Далеконько от штаба и кухни, подумала я.

Люди лежали на полу справа и слева и так же вверху — на нарах. Внизу потяжелее, раненные в нижние конечности, с шинами, а вверху — полегче.

Прошла по вагонам, выслушала жалобы и просьбы и принялась за дело. Нужно было спешить кое-что уладить до отправки поезда, чтобы успокоить людей. Путь предстоит нелегкий и неблизкий.

Вот санитары уже разносят бачки с кипяченой водой… А перевязки и уколы пришлось делать на ходу поезда.

На остановках, проходя мимо своих вагонов, спрашиваю, все ли тут в порядке, шутят:

— Полный беспорядок — соскучились. Посидите с нами, сестренка.

Когда поезд шел, наблюдались оживленные разговоры, шутки. Чуть задерживался на остановках, начинались расспросы: почему не отправляют? Беспокоились: не появился бы вражеский бомбардировщик.

Иногда я улавливала приближающийся заунывный гул вражеского самолета и спешила в последний вагон, где лежали более беспокойные. Плотно закрывала двери и заговаривала:

— Чего приуныли? Может, споем — поезд скорей тронется.

— Споем, с удовольствием, — отвечали. И кто-то из них запевал приятным баритоном:

Ревела буря, дождь шумел,

Во мраке молнии блистали…

И грянул такой хор, от которого у меня мурашки по спине побежали. Я сидела на полу, прислонившись к стенке вагона, и слушала. От такого дружного пения охватило волнение. А хор продолжал:

И беспрерывно гром гремел,

И ветры в дебрях бушевали…

Запевалой оказался майор Никитин, лежащий на полу. Пожалуй, самый тяжелый из всех. Ранен в бедро с переломом кости.

Я думала об этих людях, отважных фронтовиках, которые теперь были беспомощны. Они потому и прислушивались — не летит ли вражеский самолет. Ведь они побывали в пекле войны и остались живы. Так теперь надо жить! Надо во что бы то ни стало доехать по назначению, а там и до дому — рукой подать. И пусть песня для них будет кстати сейчас, как отвлекающее средство. Она поможет коротать томительное дорожное время.

То же самое было и в других вагонах:

— Что молчите, споем?

— Споем! — отвечали.

— Молодцы, ребята! Вот так да еще как-нибудь, глядишь, и доберемся до места, — подбадривала их.

Ближе к фронту, на расстоянии от двух до пяти суток езды поездом, все госпитали были переполнены ранеными, и нам советовали:

— Везите дальше. Вы же на колесах.

И санлетучка уходила глубже в тыл.

— Все дальше да дальше. Может, и верно до Урала доберемся. Эх, там бы и дома побывали! — мечтательно произносит Шура при встрече.

Последние ночи в пути стали прохладнее. Все же осень на дворе, а мы без шинелей. На одной из остановок пустилась бежать к штабному вагону, где можно отогреться. Там всегда тепло. Посередине стоит железная печь, на которой постоянно кипятятся шприцы и иглы. А в вагоне-кухне еще теплее, подумала я, проходя мимо. Скоро завтраком надо будет кормить больных. Утром и вечером полегче проводить эту процедуру — каша и чай. А в обед труднее справляться — бегать вдоль эшелона с ведрами супа, компота и второго…

Еле отодвинула тяжелую, плотно закрытую дверь, забралась в вагон и оказалась в царстве тепла. Поезд шел леском. Восходящее солнце то пряталось, то выходило из-за деревьев. А лучи его успевали пролезть во все щели и щелочки и ослепить…

Паровоз резко затормозил. Это были восьмые сутки пути, когда поезд прибыл на станцию Тамбов.

Здесь наш эшелон уже встречали сотрудники местных госпиталей и представители городских общественных организаций. Было подано множество санитарных и грузовых автомашин…

Закончив с процедурой передачи раненых, капитан Михайлов покинул нас, распорядившись: всем оставаться в штабном вагоне, где будут находиться медикаменты и все госпитальное имущество. Вагон попутными эшелонами будет доставлен к месту назначения, в Бровары.

Остаться без начальства — это хорошо, подумали мы. Но радости и удовольствия от этого не получили. Вагон долго переводили с одного пути на другой, толкали и переталкивали с места на место, и в конце концов он оказался в тупике, далеко от всех попутных и встречных поездов. Прошли сутки, а мы все стоим в Тамбове. Начальник станции посоветовал набраться терпения, потому что одинокий вагон могут задерживать на любой станции.

— Так мы до конца войны своих не догоним! — с досадой проговорила Валя Лашук. — Девчата, может, без вагончика скорей доберемся. Все поезда идут в сторону Киева.

Так и решили: с имуществом оставить сторожа-санитара, а самим отправиться попутными. Мы предполагали, что запросто сядем на первый же воинский эшелон и нас мигом домчат туда, куда мы пожелаем. Но часовые, стоящие в тамбурах, нас близко не подпускали к воинским составам:

— Не положено посторонним!

— А давайте попытаемся на машинах, — предлагаю я. — Большинство из них тоже идет в сторону фронта.

И с этим предложением все согласились.

Шоссейная дорога проходила рядом, параллельно железнодорожной линии. Мы увидели колонны машин, снующих туда и обратно.

Голосуем. Здесь нет регулировочных пунктов.

— Вам куда? — спрашивает водитель.

— Под Киев.

— Не по пути, девчата…

— До места не довезем, но километров на двести подбросим, — обрадовал наконец один из шоферов.

Забрались в кузов, загруженный ящиками с продуктами. И началась тряска по ухабистой и пыльной дороге. Через несколько километров езды мы до неузнаваемости стали серо-седыми от пыли. Смешно было смотреть друг на друга. А когда водитель остановил машину и сказал, что наши пути теперь расходятся, мы даже обрадовались, что расстаемся.

Снова несколько часов проторчали на станции. Вдруг видим: в хвосте у проходящего товарного вагона мотается наш вагончик. На полу, в дверях, свесив ноги из вагона, сидит санитар и удивленно смотрит на нас: почему мы здесь оказались. Наверное, предполагал, что мы давно на месте. А мы с досадой подумали о том, что теперь-то, быть может, его доставят раньше, чем доберемся мы. Но вагон с госпитальным имуществом, как узнали, прибыл в Бровары только через три недели.

Начался дождь. Мы промокли и промерзли. Недобрым словом вспомнили капитана Михайлова. Он, наверное, не в первый раз сопровождал санитарный эшелон и знал, что вагон будет трястись долго. Потому мог бы посодействовать, чтобы медсестры вернулись поскорей. Мог бы взять нас с собой или помочь уехать с попутными эшелонами. Все мог, но почему-то ничего не предпринял. Может, хотел, чтобы мы отдохнули после напряженной поездки? Да кто его знает, о чем думал он, только мы желаем поскорей вернуться, а не отсиживаться сутками на станциях.

Еще встречаем прибывающий воинский. Наконец, после убедительной просьбы, капитан, оказавшийся командиром артиллерийской части, сказал:

— Не положено, девчата, но беру под свою ответственность — в штабной вагон.

— Нам все равно куда, лишь бы уехать, — обрадовалась Лашук.

В штабном вагоне оказались десять мужчин и одна женщина — врач части. И, как ни странно, все были в звании капитана, в том числе и женщина-врач.

Здесь, как и в нашем штабном, посередине стояла металлическая печка, в которой весело потрескивали дрова.

— Как у вас жарко, — сказала Валя.

— Это вам так кажется, потому что вы намерзлись и сразу в тепло, — пояснил первый капитан, командир части.

— Почему без шинелей? — спросил второй капитан, подкладывая в печь поленья.

— Когда уезжали, было тепло. Сказали: лишнее не брать, потому что скоро должны вернуться. А мы вперед восемь, да на обратном пути четверо суток.

— Да, невеселая история. Но с шинелью солдат никогда не должен расставаться. Запомните!

Мы не признались, что у нас нет шинелей, а бушлаты, как зимнее обмундирование, хранятся на складе.

— Товарищ капитан, нас интересует, где вы нас высадите? — спрашивает старшая, обращаясь к командиру.

— В Бровары вам, говорите? Вот туда и доставим.

— Спасибо.

Теперь мы спокойны и уверены, что скоро догоним своих.

Обитатели вагона были заняты своими делами. Кто читал, кто писал. Кто подшивал подворотничок, а кто начищал пуговицы. Капитаны, встретившие нас, стали хлопотать у печки. Один раскрывал банки с мясной тушенкой и выкладывал содержимое на противень, поставленный на печь, другой, поворошив дрова, принес добрый десяток яиц и начал разбивать и заливать ими уже разогревшееся мясо.

— Присаживайтесь. Будьте, как дома, — пригласил второй капитан, переставляя противень на маленький столик, вокруг которого стояли тоже маленькие походные табуреточки.

— По-ско-рей, по-ско-рей! — продолжают отстукивать колеса.