Параня Мазур

Параня Мазур

Петлюровцы, стыдясь признаться в том, что они постоянно терпели поражение от своего же народа, вопили: «Москва бросает против нас ходей (китайцев), башкиров, латышей».

И снова, поздней осенью 1921 года, отборный гайдамацкий отряд, несмотря на тройное численное превосходство, не устоял под ударами нашего 7-го червонноказачьего полка. Желтоблакитная печать писала тогда об этом:

«Повстанцы смело продвигались вперед, но, столкнувшись с полком конных марксистов, вынуждены были повернуть назад».

Петлюровский газетчик не без иронии перекрестил нас в «конных марксистов», но мы-то в самом деле считали себя учениками великой школы Маркса, которых высшие интересы партии и народа заставили взять в руки клинки.

Наш полк усилиями партийной организации и всего боевого состава превращался в грозную для врага силу.

Уже трижды выведенные на плац лошади полка прошли через баню. Засучив рукава, вместе c нами втирали вонючую мазь в чесоточные шеи животных все мальчишки заводского поселка. Недружелюбно косясь на меня, скинув бурку, кубанку и гимнастерку, заделался  конским банщиком и ворчун Храмков. И даже отец Дорофей, загрустивший без «отца» Иакова, на сей раз трезвый, предлагая услуги, хотел было снять с плеч длиннополую рясу, но мы обошлись без помощи духовенства.

Уже Жан Карлович Силиндрик привел прибалтийских орлов с огромным обозом. Еще в 1918 году, отступая под натиском ландскнехтов фон дер Гольца, латышские бойцы, опасаясь расправы над семьями, увезли их с собой. Отборные кони латышского отряда никакими болезнями не страдали. Женщины из обоза Силиндрика выходили и наших лошадей, чем оказали полку большую услугу. Латвийские воины обильно полили своей кровью советскую землю там, где больше всего ей угрожала опасность. Рослые, крепкие, с волевыми энергичными лицами, участники многих боев, в большинстве коммунисты, эти вновь прибывшие всадники на сильных вороных конях могли бы стать гордостью любой кавалерийской части.

Уже любимая поговорка краснознаменца Жана Карловича «например, вот пример» была подхвачена многими бойцами полка.

Уже собрали всех неграмотных полка в первой сотне, а ее командир Храмков все брюзжал:

— Все несчастья на мою голову. Казак должен думать о шашке, а не о карандаше.

А казаки, пропуская мимо ушей эти реплики, дружно принялись за ликвидацию неграмотности.

В полку закипела и военная учеба. Бойцы занимались строевой подготовкой, а командиры налегали на тактику. Помня слова Примакова: «Служить нам, как медному котелку», надо было взяться за отшлифовку и своего командирского мастерства.

Кавалерийское дело, как говорили в те времена, покоится на трех «китах». Первый «кит» — это индивидуальная езда, вырабатывающая из всадника и коня нечто цельное, взаимослитное. Второй «кит» — строевое дело. Когда собранные вместе десять или пятьсот всадников как единое целое молниеносно выполняют команду — это и есть идеал строевой выучки. И третий «кит» — тактика, то есть искусство малой кровью добиваться больших побед. Всем этим наукам мы учились серьезно.

Начнем с первого «кита». Помню, летом 1919 года в просторной клуне села Казачек, недалеко от Старого Оскола, я, политком эскадрона, ознакомил кавалеристов с брошюркой В. Либкнехта «Пауки и мухи». После занятий ко мне подошел Слива — тихий и исполнительный боец лет тридцати, в прошлом забойщик, а затем драгун и красногвардеец. Чуть смущаясь, он сказал:

— Вы только того, товарищ политком, не обижайтесь, значит, мы толковали с ребятами. Много уж мы перевидали в эскадроне политиков. Раньше был Галушка, ничего хлопец, из нашего брата, рабочий. И до вас присмотрелись, значит, какого вы духа, потому, видим, из грамотных. Значит, народ мне дал как бы полномочия, чтобы я вас немного подрепертил по конному, следовательно, делу. Потому сегодня вы политком, а завтра, может, еще куда потребуют. Надо, чтоб народ, куда вас пошлют, не смеялся: «прислал нам эскадрон человека, а он в седле, что собака на заборе». Манежить я вас буду на выгоне, от народа подальше...

После этой несколько сбивчивой речи мне стало ясно, что эскадрон, хотя я в седле и держался прочно, забраковал мою езду. Тронутый заботой людей, я охотно согласился поступить в учение к Сливе. Скажу одно — в поле, за селом, старый драгун «манежил» меня основательно... После тряской учебной рыси без стремян, после изнуряющих бесконечных вольтов «направо, налево и через середину манежа», выработался наконец тот шлюз, без которого нет и не может быть настоящей кавалерийской посадки.

* * *

В июне 1921 года мы оставили район Ильинцев и передвинулись дальше к западу. Шмидт со штабом 2-й червонно-казачьей дивизии (бывшей 17-й) расположился в Хмельнике. Нам назначили стоянку в Вонячине — на родине атамана Шепеля, затем перевели в село Ивчу.

В Ивче мы получили задание изъять дезертиров из сел, примыкавших к Кожуховскому лесу. Прочесывали мы и самый лес — логово Шепеля. Но этот петлюровский атаман — не чета «знахарю» Христюку, работал  тонко. Хорошо вымуштрованная агентура предупреждала его о каждом нашем шаге.

Ежедневно, начиная с рассвета, природный наездник Земчук на ивчинских полях обучал меня казачьей джигитовке, неведомой бывшему забойщику драгуну Сливе.

Вскоре под руководством опытного тренера, правда менее придирчивого, чем Слива, я уже научился с толчка вскакивать на полном галопе в седло, делать ножницы, лететь на коне, свесившись корпусом и головой чуть ли не до земли, и, как это ловко проделывал Семивзоров, со свистящей пикой в руках скакать стоя в седле. Научил меня кубанский казак и класть коня, сначала с земли, а потом и с седла.

Как бы рано мы ни появлялись на учебном плацу, там уже стерегла свое буйное стадо Параня Мазур. Высокая, тонкая, повязанная ситцевым платком, босая, в выцветшей, с огромным количеством заплат кофте, она внимательно следила черными, сверкавшими из-под густых бровей глазами за нашими упражнениями. Изможденное непосильной работой смуглое лицо тридцатилетней свинарки хранило следы былой красоты, и полковые шептуны судачили, что одноглазый казак Семивзоров, как только мы с Земчуком покидали учебный плац, являлся туда, чтобы развлекать свинарку. Она гнала его, якобы боясь волкодава Халаура. Когда казаки предсказывали Семивзорову провал, он, не смущаясь, отвечал:

— Что ж, что рожа кривая, абы душа была прямая!

Земчук морщился при виде огромных черных свиней, которых пасла Параня.

— У нас на Кубани таких хряков не разводят, — удивлялся Земчук. — Какая-то чертова порода.

— У чертей и порода чертова, — смеялась свинарка. — Это богатство наших куркулей. Вот как оно получается. — Параня поднесла мне потрепанную «Бедноту». — Читаю вот эту газетку, беру я ее в нашем комнезаме[23], хорошо в ней все сказано, а только, видать, как батрачила я раньше, так и по гроб жизни придется батрачить. 

Когда я ей сказал, что со временем на селе не будет ни кулаков, ни батраков, она ответила:

— Что ж, посмотрим!

Однажды, когда Земчук переседлывал в стороне лошадь, свинарка, подойдя ко мне, зашептала вполголоса:

— Вот вы, командир, вчера оцепляли Требуховский лес. Должно быть, банду ловили. Напрасно мучите ваших людей. Атамана Шепеля там нет. Ушел в Летичевщину. На селе говорят: осенью сам Петлюра опять заявится сюда из-за Збруча. Сейчас мы, батраки, ходим под шлеёй, а там вовсе подставляй шею под ярмо. Только придет тот проклятый Петлюра, как за ним вернется граф Гроховский — наш пан. Сейчас куркулям служим, а потом и панам угождать придется. Да, живучи на веку, поклонишься и червяку.

— Что ж? Придут и покаются, — ответил я.

То, о чем сообщила Параня, должно было заинтересовать нашего особиста Ивана Вонифатьевича Крылова. Я спросил:

— Вы, Параня, согласились бы рассказать об этом одному нашему верному товарищу?

— А не подведет меня ваш верный товарищ под монастырь? — Свинарка насупила брови. — И так наши куркули косо смотрят на меня вот за эту «Бедноту».

— Давно грамотны? — спросил я.

— Не очень. Дошли и до нас слова товарища Ленина про кухарок. Вот и налегла на букварь. Хоть по складам, а осилила. Так вот спрашиваю: надежный тот ваш товарищ?

— Ручаюсь! Рабочий человек. Москвич.

— Ладно, — подумав, согласилась Мазур. — Только к нему я не пойду, так и знайте. Нехай сюда явится, на толоку. Смотрите, в тот день, как ему прийти, подержите около себя ухажера. — Параня лукаво усмехнулась и как бы сразу помолодела. — Он хоть и Прожектор, а не греет мне и не светит. Вот одного я не пойму — уже в полный голос заговорила Мазур, указывая на приближавшегося к нам с лошадьми Земчука, — что он у вас за великое цабе, что его щодня особо учите? Какой бы из меня был пастух, если б я стала пасти особо какую-нибудь животину?

— Не я его, Параня, а он меня учит, — ответил я.

— Вот это новости! — воскликнула пораженная свинарка. — Простой казак, а учит главного командира!

— Чего не знаем мы, — ответил Земчук, — тому нас учит наш командир, а тому, чего они не знают, учим их мы, простые казаки. Так у нас вкруговую все и идет.

Сведения Парани Мазур о замыслах Петлюры, которые подогревали надежды кулаков Подолии, подтверждались и сообщениями закордонной прессы, попадавшей к нам через пограничников.

Из-за дележа подачек Пуанкаре и Пилсудского не утихала грызня в лагере желтоблакитников. Оппозиционная к петлюровской атаманщине львовская газета «Вперед» 25 мая 1921 года писала, что интернированную в Польше армию атаманы хотят продать Франции, а также сколотить банды для нападения на Украину, чтобы «создать там дикие поля, на которых безнаказанно могли бы бушевать разные рыцари разбойного промысла».

Дальнейший ход событий подтвердил высказывания желтоблакитной газетки. Только в одном ошиблись господа из львовской «Вперед». Рыцари разбойного промысла не бушевали безнаказанно. И хотя они еще существовали, но до смерти боялись высунуть нос из лесных трущоб Подолии.