Кто второй?

Кто второй?

В середине ноября стояли уже такие морозы, что пес, лизнувший железный болт, примерз к нему языком. Но Нансен не прекращал дальних прогулок.

Однажды он и Свердруп тяжело шагали рядом. Клубы пара, подсвеченные луной, плыли над ними. Нансен и раньше мимоходом заговаривал со Свердрупом о походе к полюсу, теперь же решил выложить все. Он говорил о плане и возможных просчетах, о долге перед наукой и о борьбе с самим собой.

В конце концов, сказал Нансен, полюсная партия может выступить и в том случае, если «Фрам» продвинется не дальше 83 градуса, даже 82-го. Оттуда до полюса, пожалуй, не дойти, но, по крайней мере, будет яснее, что там, на самых высоких широтах. А ведь именно это с самого начала и было главной целью экспедиции. Когда лучше выйти в путь? Ближайшей весной, вот когда. Не позднее марта. Пройдя к полюсу сколько хватит сил и достигнув или не достигнув его, санная экспедиция повернет к Семи островам — это севернее Шпицбергена — или к Земле Франца-Иосифа.

Свердруп сказал, что он да и многие другие на судне тоже думают о подобном походе.

Вечером они уединились в каюте. Свердруп только и мог протянуть: «Да-а, однако…», когда Нансен показал ему странички, где уже были точно подсчитаны вес и количество продовольствия, которое должны взять участники похода, нагрузка на каждую собаку, скорость продвижения в зависимости от состояния льда и многое другое. Свердруп углубился было в записи, но Нансен оторвал его:

— После, после. А теперь скажи мне совершенно честно: имею ли я право лишать корабль почти всех собак и лучшего санного снаряжения?

— Зачем собаки тем, кто останется? Ребята не так слабосильны и, если что, сами впрягутся в санки. Но почему ты говоришь «имею ли я право»? Оставайся-ка, а я пойду.

Нансен знал, что Свердруп так скажет, иначе он не был бы Свердрупом.

— Нет, старина, не спорь. И не в том дело, что ты на девять лет старше меня. Ты справился бы с походом к полюсу не хуже меня, я это знаю, но ты — капитан, твое дело вывести корабль. Если бы я не знал, что «Фрам» в твоих руках все равно что в моих, я бы сразу выбросил из головы всю затею. Но на тебя я могу положиться вернее, чем на себя, — ты в море опытнее меня. Твое место здесь… А Иохансен? Что ты скажешь о нем?

— Гм… Иохансен? Что ж… Ты уже говорил ему?

— Нет. Хотел сначала посоветоваться с тобой.

— Иохансен подойдет. Этот не любит зря чесать языком. И лыжник хороший.

Дня три спустя состоялся долгий разговор с Иохансеном. Говорил один Нансен, говорил подробно, как будто хотел еще раз проверить ход своих мыслей. Он не торопил с ответом: пусть Иохансен поразмыслит денек-другой.

Но тот сказал, что уже все решил.

— Подумали ли вы, что, быть может, ни один из нас никогда не увидит больше людей?

— Да, — спокойно ответил Иохансеи, — я об этом подумал. Такой смертью умереть не стыдно!

Затем Нансен собрал команду и рассказал о походе. Он говорил, что привести «Фрам» невредимым в Норвегию не менее почетно, чем идти к полюсу. Команда достигла многого. Ни один корабль еще не заходил так далеко на север. Но приписывать успех только себе было бы нечестно. Не надо забывать и о предшественниках. Путь для «Фрама» проложен их трудами, их борьбой и мужеством. Теперь каждый должен сделать все для того, чтобы, хорошо завершив начатое дело, проложить дорогу тем, кто пойдет после «Фрама».

* * *

Еще не иссякли разговоры о том, как славно прошла встреча 1895 года — второго Нового года, встреченного во льдах, еще подавались к столу остатки новогодних яств, как негаданно нагрянула беда.

После полуночи 3 января началось такое сжатие, какого «Фрам» еще никогда не испытывал. К утру оно особенно усилилось, и тогда шагах в тридцати от судна вспучилась громадная ледяная гряда. Она надвигалась на корабль. Что, если ледяной вал нависнет над «Фрамом» и обрушится на него сверху? Не поможет ни форма корабля, ни крепость его бортов…

И едва ли не впервые на лица людей легла тень тревоги.

«Фрам» сильно накренился на левый борт. На палубе привели в готовность нарты и каяки. Запасы хлеба, собачьего корма и керосина подняли из трюма, разложив их на палубе и на льду.

Под вечер лед снова пришел в движение. Педер, выскочивший на палубу, закричал:

— Вода заливает собак!

Через открывшуюся трещину вода затапливала будки возле судна. Педер бросился вниз и, стоя по колено в ледяной жиже, стал вышибать дверцы. Некоторые псы с испуга забились в дальние углы запертых будок и мокрые, дрожащие жалобно там скулили.

Уже за полночь при свете фонарей команда соорудила у дальнего тороса временный склад продовольствия, приволокла туда же цистерны с керосином.

На следующий день гряда медленно поднималась все выше и грознее, в то же время продвигаясь к левому борту корабля. Осталось десять метров, потом семь, а к часу ночи — не более пяти…

Грохот усиливался.

Нансен долго не ложился спать. Обошел каюты, проверяя, все ли готово на случай, если придется покинуть судно, у всех ли положены в походные мешки одежда и обувь. Потом записал в дневнике: «Это медленное потопление, право; медленно, но верно надвигается проклятая гряда…»

Усталость взяла свое, и в третьем часу ночи он заснул. Пробуждение было не из приятных — Свердруп тряс его за плечо:

— Она подошла уже к самому борту!

Был шестой час утра. Лед грохотал с небывалой силой. «Фрам» вздрагивал, что-то трещало, скрипело.

Никто уже не спал. С правого борта стали сгружать на лед оставшееся продовольствие. У левого настыл грозный ледяной вал, готовый к последней атаке.

Эта атака началась только в восемь часов вечера. Снова загрохотало пуще прежнего. Завыли собаки. Вал дрогнул.

Шурша, шлепались глыбы снега, потом застучали ледяные обломки. Тент прогнулся под их тяжестью.

Еще несколько томительных минут — и раздался треск дерева, звучавший для людей похоронным звоном.

— Все наверх! — крикнул Нансен. Он боялся, что лед завалит вход в каюты, запрет людей в мышеловке.

Волоча мешок с одеждой и громыхающий связкой кружек, пробежал штурман Якобсен. Раздирающий душу вой несся из загородки вдоль левого борта, где была заперта часть собак. Нансен бросился туда, ножом сшиб запор, распахнул дверцу.

Амунсен, торопясь с ношей, споткнулся, упал и на миг потерял сознание. Почему-то погас свет. Темнота еще больше взвинтила нервы. Началась настоящая суматоха.

Когда Нансен на несколько минут спустился к себе в каюту, балки над его головой трещали уже так, что казалось, вот-вот они переломятся, словно спичка.

Неужели настал конец «Фрама»?