ДВАДЦАТЬ ЛЕТ СПУСТЯ

ДВАДЦАТЬ ЛЕТ СПУСТЯ

Северный и Южный…

Нансен долго болел. Врачи говорили о подавленном состоянии духа, о последствиях тяжелого душевного потрясения. Пыльные зеленые шторы постоянно закрывали окна башни.

Чаще других в башню поднималась Лив. Отец либо лежал на диване, либо мерным, тяжелым шагом расхаживал по кабинету. Он безучастно слушал рассказы дочери о том, что маленький Одд порезал ногу и что вчера в «Пульхегду» приезжал какой-то шумный иностранец с крашеными усами, требовавший, чтобы господин Нансен подписал воззвание о защите безнадзорных собак и кошек.

Лив на год оставила школу: надо было присматривать за младшими. Отец ни во что не вмешивался — старшая дочь стала хозяйкой дома.

От поста норвежского посла в Лондоне Нансен отказался наотрез.

— Это стоило мне слишком дорого! — ответил он премьер-министру, приехавшему уговаривать его.

«Пульхегду» посетили затем высокие гости Норвегии: английский король Эдуард и королева. Их сопровождала норвежская королевская чота. Короли сожалели о том, что Нансен оставляет дипломатическую карьеру.

Младшие дети таращили глаза: нет, короли в сказках были совсем другие, они ходили в коронах и мантиях, а эти, наверное, не настоящие, у них такие же пиджаки, как у отца…

Чтобы показать особое расположение к хозяину дома, норвежский король затеял с детьми игру в прятки. Он должен был с закрытыми глазами считать до ста, а потом искать спрятавшихся. Но маленькому Одду показалось, что король открыл глаза слишком рано.

— Ты жульничаешь! — гневно воскликнул мальчуган.

Все обмерли. Сам король на секунду растерялся. Лив давно уже не видела улыбку отца — тут он рассмеялся впервые за много месяцев…

1909 год Нансен провел почти в одиночестве. Его имя все реже упоминалось в газетах. Корреспонденты, по старой памяти приезжавшие в «Пульхегду», возвращались с пустыми блокнотами: Нансен неизменно говорил им, что ни в какие экспедиции пока не собирается.

Корреспонденты находили, что он заметно постарел. Глубокая складка между бровями придала его лицу несколько угрюмое выражение. Пряди поредевших волос сильно тронула седина.

Его навещали друзья. Иногда приходил Свердруп, который после второй экспедиции на «Фраме» и важных открытий в Североамериканском полярном архипелаге тоже не предпринимал больших походов. Старые товарищи уединялись в башне.

Под осень Нансен со старшим сыном, Коре, ходил на своей яхте «Веслеме» вдоль норвежского побережья. В маленьком приморском городке почтовый чиновник прибежал на яхту: «Господина Нансена срочно просят к телефону».

Звонили откуда-то издалека. Среди шума, потрескиваний, писка Нансен расслышал лишь несколько английских слов — какой-то человек хотел сообщить нечто о Северном полюсе. Но что именно, Нансен так и не понял — связь прервалась.

— Северный полюс теперь меня не интересует, — угрюмо сказал Нансен почтовому чиновнику, просившему подождать, пока починят линию.

Может быть, это было известие об экспедиции Роберта Пири, который в апреле 1909 года достиг Северного полюса на собачьих упряжках. Нансен ушел на яхте в море, так и не узнав, кто разыскивал его в маленьком городке.

Душевное оцепенение проходило медленно, постепенно. Нансен лечился работой. Он закончил начатую еще в Лондоне книгу «В туманах севера», вернулся к чтению лекций в университете.

Вместе с семьей своего друга, профессора океанографии Хелланд-Хансена, он еще раз отправился вдоль побережья. Было похоже, что ему хотелось пройти по следам своей молодости. Нансен встретился с пастором, у которого жил когда-то в Бергене, поехал в Арендаль, разыскал там сильно потертого, но еще не поставленного на прикол «Викинга», где провел столько счастливых часов с капитаном Крефтингом и где удостоился чести стать стрелком большой лодки.

— Это была моя первая официальная должность, — сказал он Хелланд-Хансену. — И, честно говоря, я чувствовал тогда себя более на своем месте, чем позднее на всех других должностях, которые занимал.

Может быть, именно с этой поездки начался перелом. Друзья услышали от него, что он «снова видит горы и долины», что ему еще надо кое-что сделать в этом мире.

В науке он остался верен области, где исследователя не ждала шумная слава первооткрывателя. То были вечные загадки моря, скрытые волнующейся водной гладью; не постигнутые человеком законы, управляющие движением водных масс Мирового океана.

А тем временем полярный мир, который так захватывал, так звал его в молодые годы, жил особенно бурно. Чего стоила одна история с Амундсеном!

Получив «Фрам», Амундсен готовил экспедицию к Северному полюсу. Нансен согласился быть председателей «Фрам»-комитета, помогавшего ее снаряжению. Он составил программу научных исследований и настоял, чтобы перед отплытием Амундсен поучился у Хелланд-Хансена новым методам океанографических работ.

И вот однажды Хелланд-Хансен появился на террасе «Пульхегды». Он был чем-то взволнован, и Нансен спросил с улыбкой:

— Ты, конечно, хочешь сказать, что кредиторы по пускают Амундсена на Северный полюс?

— На Северный? Только не волнуйся… Дело в том, что Амундсен уже отправился на «Фраме» к полюсу. Но только к Южному. К Южному, понимаешь? Он уже в море.

Нансен побледнел:

— Это невозможно! Он не мог обмануть всех нас!

Хелланд-Хансен подождал, пока Нансен немного успокоился, и рассказал, что Амундсен «повернул план на 180°» вскоре после того, как узнал об успехе Пири. Амундсену откровенно говорили, что чисто научные работы в районе Северного полюса, уже открытого другим, не имеют в глазах широкой публики почти никакой ценности. Те, кто давал Амундсену недостающие деньги на подготовку рейса к полюсу, сразу накрепко закрыли кошельки. При тяжелом финансовом положении экспедиции это грозило полным крахом. И Амундсен увидел выход в том, чтобы быть первым на Южном полюсе, а не вторым на Северном.

Никто не подозревает о новом замысле, даже команда: ей скажут всё далеко в море, и тот, кто не захочет идти в Антарктику, сможет вернуться домой с острова Мадейра, где корабль сделает остановку. Но Амундсен уверен в своих людях. Он думает, что ни один человек не покинет корабль.

— Ты знаешь, этот Амундсен с юношеских лет робеет перед тобой. И он уже незадолго до отхода упросил меня поехать в «Пульхегду». Сам он не решился.

— Но ведь можно было не тянуть до последнего часа!

— Если бы ты узнал все заранее, — возразил Хелланд-Хансен, — то, конечно, твоя честность не позволила бы тебе ничего скрыть от других членов комитета. Слухи дошли бы до кредиторов, и тогда… А что касается плана Амундсена, то он смел, но отнюдь не безрассуден. Вот послушай…

Нансен сначала слушал молча, потом стал задавать вопросы, беспокоясь, предвидел ли Амундсен то-то и не забыл ли он того-то…

Когда в «Пульхегду» нахлынули репортеры, которым не терпелось узнать, что думает Нансен о «трюке» Амундсена, они услышали:

— Насколько я знаю Амундсена, он способен доводить свои планы до конца. Если не произойдет чего-либо неожиданного, мы будем иметь случай поздравить Амундсена с новой победой.

В «Пульхегду» пришло письмо с Мадейры. Амундсен писал, что не с легким сердцем решился скрыть от Нансена свой шаг. Но успех Пири был тяжелым ударом для экспедиции. Однако после возвращения с Южного полюса еще будет время для того, чтобы отправиться для научных работ к Северному…

Прошло много времени после получения этого письма, и однажды в башню, не постучавшись, ворвалась раскрасневшаяся Лив. В руках у нее была перевязанная голубой лентой огромная коробка конфет.

— Папа, посмотри, я выиграла у Кнута пари! Амундсен возвращается. Он был на Южном полюсе. Вот газеты…

Отец посмотрел на возбужденную дочь:

— Ты не многим рисковала, когда спорила с твоим юнцом. Как можно было сомневаться в Амундсене?

Это было сказано спокойно, но Лив заметила, что отец взволнован. Помолчав, он встал из-за стола, положил руки на плечи дочери:

— Мне пятьдесят лет, но у меня еще достаточно сил, чтобы дойти до Южного полюса. Я много думал об этом. Теперь туда прошел Амундсен. Я только потом понял, какую жертву принес, отдавая «Фрам».

Кажется, никогда еще отец не говорил с Лив так откровенно.

— Да, я понял все только потом. Никто не знает, чего мне это стоило! Никто… — Он глубоко вздохнул. — Ну, иди, дочка…

Чуть не в первый день после возвращения на родину Амундсен приехал в «Пульхегду». На нем был парадный смокинг и модный котелок, в петличке — гвоздика. Но человек, которого Норвегия только что встретила королевскими почестями, так неуверенно и смущенно встал у дверей, что Лив подумала: совсем как мальчик перед экзаменом у строгого учителя.

Отец встретил его с открытой улыбкой, естественно и просто:

— Поздравляю, мы все рады и горды!..

А на крыльцо уже взбегал выскочивший из подъехавшего экипажа Яльмар Иохансен. Он плавал с Амундсеном и тоже поспешил сюда, к Нансену.

— Яльмар, Яльмар!.. — Растроганный Нансен обнял своего старого товарища.

Потом, когда Нансен и Амундсен говорили о чем-то у большой карты, Иохансен подошел к Лив:

— Вы дочь самого лучшего человека из всех, кого я знал в своей жизни…