Год 1963

Год 1963

Б. Акимов, О. Терентьев

Л. Абрамова и В. Высоцкий с сыном Аркадием на даче. Июль 1963 года.

«В Алма-Ату приехали в самом начале 1963 года, жили в городе месяца полтора. Но в основном там снимались Трещало», Пуговкин и Алешникова, а мы были заняты только в спортивных сценах, которые необходимо снимать на натуре. Но в январе на Медео и на Чимбулаке проходил чемпионат СССР по конькам и горнолыжному спорту, и мешать мы им не могли. Так что на Чимбулак мы поднялись только в феврале. Там, правда, началась Спартакиада Казахстана, но спортсмены нам не мешали, наоборот, очень даже помогали», (14)

«Более трех недель Московская к/с имени Горького снимала на Чимбулаке отдельные кадры комедии «Штрафной удар». Главную роль исполняет М. Пуговкин. В фильме заняты известные артисты кино И. Пушкарев, В. Высоцкий и другие. Здесь, высоко в горах, завязалась дружба спортсменов и артистов. Фильм-то спортивный.

Алма-атинские горнолыжники приняли самое активное участие в создании кинокомедии. Они снимались в массовых сценах, в головокружительных спусках, а мастера спорта Г. Минеев, Л. Орехов и В. Теме-ров дублировали героев фильма. Ну а когда начинались соревнования, слаломистам помогали артисты — болели за «своих».

Вечером в клубе шли нескончаемые беседы: гости рассказывали о задачах советского кино, делились творческими планами на будущее, восхищались красотой наших гор.

— Здесь я впервые научился спускаться с горы на лыжах,— говорит И. Пушкарев,— делать повороты. Дух захватывает!

Москвичи сожалеют, что красота Чимбулака до сих пор не вдохновила  «алма-атинских кинематографистов». (11)

«Жили мы в гостинице на спортивной базе. Там домики маленькие, койки железные — обстановка, словом, спартанская. Каждый день мы прямо с утра выходили на занятия, тренировались. Дали нам горные лыжи, учили на них ездить. Но Володя к ним особого интереса не проявлял — все в горы лазил. Говорил: «Хочу посмотреть снежного человека». (14)

«Рядом с гостиницей спортбазы был небольшой клуб, и мы там, помнится, выступали перед спортсменами с импровизированным концертом: говорили об актерской жизни, показывали какие-то эпизоды, разыгрывали сценки. Ну и все в том же духе. А Володя пел несколько песен (...). Там мы познакомились и подружились со многими известными спортсменами — звездами мирового конькобежного спорта». (4)

«Этот вечер горнолыжникам запомнится надолго. К ним в гости пришли артисты кино, которые участвуют в съемках новой кинокомедии «Штрафной удар», среди них М. Пуговкин; В. Дорман рассказал участникам финальных состязаний Спартакиады Казсовпрофа о новом фильме, познакомил спортсменов с артистами, участвующими в съемках». (13)

«Когда мы после съемок на Медео спустились в Алма-Ату, нас троих пригласили на кинопробы в местную киностудию. Там начинали снимать картину «По газонам не ходить». У них как раз шел подготовительный период, и через месяц — съемки. Но нам пора было уезжать. Они предупредили, что, если нас утвердят на роли, пришлют вызов.

И действительно, через месяц пришли телеграммы с вызовом мне и Володе. Но тут навалились какие-то деда, мы были очень заняты, поэтому так туда и не поехали». (4)

«В марте съемочная группа вернулась в Москву. Здесь мы снимались в павильонах к/с имени Горького (в частности, эпизоды в номере гостиницы), затем — сцены на ипподроме. Во Дворце спорта ЦСКА несколько ночей подряд снимали хоккейные баталии. Затем на другом катке, по-моему, в Сокольниках,— там по сценарию какой-то ледовый бал: фигуристки выезжают и мы вместе с ними. Это запомнилось, потому что я хоть чуть-чуть на коньках держался, а Володька вообще на них стоять не мог. Он даже умудрился конек сломать». (14)

«Это был очень смешной эпизод, когда я танцую на балу с Алешниковой, а два моих кореша — Высоцкий и Пушкарев — стоят на фигурных коньках. Представляю, каково зрителям было видеть это со стороны. Я-то еще ничего, потому что для фильма специально тренировался, а ребятам-то это было без надобности. И вдруг их поставили на коньки!

Вообще интересно получается: ведь росли мы с Володей в одно время, на одной улице (я почти напротив него жил), все ребята тогда привинчивали «снегурки» к валенкам... И почему он прошел в детстве мимо коньков, я так и не понимаю. Он совсем плохо на них стоял, а уж чтобы передвигаться — об этом и речи не шло». (4)

«Познакомились мы с ним (...) весной 1963 года (...). Мне предложили участвовать в матче на первенство мира Ботвинник — Петросян (...) в роли комментатора...

...Тогда имя молодого артиста Владимира Высоцкого было уже достаточно известно. Естественно, с прибавлением уймы легенд, но имя было у всех на слуху...

...В доме старых большевиков, в квартире Девы Кочаряна, (...) нас представили друг другу, и через две минуты у меня сложилось ощущение, что знакомы мы с ним тысячу лет. Не было абсолютно никакой назойливости. Просто человек входил к тебе на правах старого друга, и это было заразительно и предельно взаимно.

Обстановка там была исключительно раскрепощенной (...). Было очень много людей, всех я не запомнил. Хотел Володя этого или не хотел, но он всегда был в центре внимания. На протяжении буквально всего матча я почти каждый свободный вечер проводил там. Калейдоскоп людей. С настойчивостью провинциала практически каждый входящий на третьей, пятой, десятой минутах просил Володю что-то спеть. И Володя категорически никому не отказывал. Некоторые песни я просто ПОЛНОСТЬЮ запомнил с той поры». (1)

«В тот вечер я не пил, не пел...» — эту песню я услышал после съемок «Штрафного удара». Тогда по поводу сдачи фильма состоялся официальный банкет, но начальство нас туда не пригласило. И мы — все остальные участники съемочной группы — собрались в гримерной к/с имени Горького. И там Володя пел уже много своих песен. Вот тогда я впервые услышал ее. После этого у меня возникла мысль сделать его запись на профессиональном уровне. Я договорился со звукооператорами телевидения, и эти ребята в аппаратном цехе студии Горького записали его. Тогда Володя пел почти час. Это было в самом начале лета.

Запись эта быстро распространилась, и его песни пошли по Москве». (4)

«Как-то детом мы с Володей сидели у меня дома в Кривоарбатском переулке (...). К вечеру решили пойти прогуляться и направились в небольшой скверик в центре Арбата, где по вечерам собирались все собачники, которые псов выгуливают. А в тот момент там оказалась какая-то приблатненная компания, сильно «поддатая», с гитарой. Драчливости в нас всегда хватало, и что-то мы с ними сцепились. Их было много — человек 8 —10. И нам бы здорово попало. Но выручило то, что они пели Володины песни. И где-то какую-то строчку безбожно врали. Какую — убей не помню. И Володя им сказал: «Вы это неверно поете, надо петь так...» Они в ответ: «Ты-то откуда знаешь?!» (...) И слово за слово — чуть не до драки. Я встрял, говорю: «Так это же он сочинил!..» В общем, побоищем это не закончилось, хотя вполне могло. Мы, что называется, «нарвались». И только из-за того, что он был автором песен, которые они пели, мы смогли достойно уйти. И таких моментов в нашей жизни было сколько угодно.

Я это к тому рассказал, что в 1963 году Москва уже знала его песни». (6)

«Он не подавлял, а приближал людей к себе. Подавления не было. Такое впечатление, будто бравада его иногда носила мимикрический характер. По виду (по идее) он был жутко застенчивый человек.

Думаю, что друзей у Володи было много. Но при всей его, если хотите, общедоступности дистанцию держал. К себе туда, внутрь, он пускал очень немногих (...). Его доминанта — исключительная доброжелательность. Для него любой человек был хорош,— до тех пор, пока тому не удавалось доказать обратное...

...Он обладал совершенно великолепным даром — красиво заводиться. Если его что-то увлекало,— а увлекало его очень многое,— то разговор шел на колоссальном нерве. Не на крике, а именно на нерве...

...Иногда Володя «уходил». Он присутствовал, но «уходил» абсолютно. Взгляд исподлобья, скорее всего устремленный в себя. Смотрит — не видит. Односложные ответы. Мне сказали: человек занят. Ну а ночью или наутро появлялась новая песня...» (1)

«Володя писал свои песни порой в самых невероятных местах и условиях. Частенько, бывало, засидимся где-нибудь в компании, затем все ложимся спать, а наутро он берет гитару и предлагает новую песню, которую, сидя на кухне, накропал за ночь. Причем листки, на которых эти песни писались, были совершенно неподражаемы: буквально все, что под руку подвернется, вплоть до туалетной бумаги. Володя прикреплял эту бумажку на внешнюю сторону гитары, чтобы видеть слова, и пел. Так, например, была написана «Нинка» — в доме моего двоюродного брата, который жил рядом с Володей, напротив Рижского вокзала,— и некоторые другие песни». (4)

«Летом 1963 года мы начали репетировать спектакль «Микрорайон» по пьесе Л. Карелина в Театре драмы и комедии, где главным режиссером в ту пору был А. К. Плотников. Ставил спектакль П. Н. Фоменко. В спектакле должна была присутствовать песня. Петр Наумович выбрал ту, что, по его мнению, наиболее подходила для постановки — песню Высоцкого «Тот, кто раньше с нею был». Откуда ее взял Фоменко, я не знаю, но могу предположить, что он мог ее где-то услышать, поскольку к этому времени Володины песни были уже достаточно широко известны в Москве. Их пели повсеместно. А Петр Наумович — человек очень музыкальный, и просто по характеру Князева (одного из главных героев спектакля), по характеру окружения и среды этого персонажа он нашел именно ту песню, которая наиболее отвечала его замыслу». (8)

«Идея — вставить песню в спектакль — безусловно принадлежала Петру Наумовичу. Мы говорили на предварительных обсуждениях, что эта песня подошла бы к «Микрорайону». Я думаю, что еще до начала репетиций Фоменко уже планировал ее присутствие». (9)

«Эта песня с самого начала предполагалась в спектакле. Я услышал ее даже не на пленке, в исполнении Высоцкого, а в очень искаженном виде. Она тогда уже звучала во дворах и на улице. Спел ее мне Леня Буслаев, который был в то время артистом Театра драмы и комедии». (2)

«Песню, о которой идет речь, действительно в театр принес я. В Ногинске, где до прихода на Таганку я работал в местном драматическом театре вместе с другими выпускниками Щукинского училища, в то время образовалась довольно сильная труппа с большими амбициями. Руководил театром А, А. Муат. И, кстати, в этом же театре режиссер Петр Фоменко ставил свой дипломный спектакль по пьесе В. Пановой «Проводы белых ночей». Вот в Ногинске-то я ее впервые и услышал от молодого артиста, тоже, кстати, как и я, щукинца — Димы Андрианова (он, к сожалению, сейчас уже не живет). Мы не знали автора. Тогда было время песен, и мы еще не особенно разбирали — кто есть кто: Визбора путали с Окуджавой, того, в свою очередь, — с Городницким. Это лишь через какое-то время стали выяснять авторство. И вот — Высоцкий. Тогда эта фамилия мелькнула для меня чуть ли не впервые. Это было в 1962 году или даже раньше — в 1961-м. Хотя в последнем я не уверен, но то, что до 1963 года,— это точно, поскольку в самом начале его я по конкурсу поступил в Театр драмы и комедии и работал уже в Москве, а песню услышал в Ногинске значительно раньше. И, кстати, она была сильно искажена: пара куплетов пропущена, зато присутствовал куплет, которого сам Высоцкий, как позже выяснилось, не знал». (9)

«В театре у нас Володя тогда не появлялся, вероятнее всего, он даже не знал, что его песня взята в спектакль. И (я забегаю вперед) когда — позже — он пришел работать в наш театр, то был даже в некоторой обиде на то, что, дескать, его песню используют, а при этом его фамилии в афише нет. Но, конечно, Петр Наумович ни в коем случае не хотел Володю обидеть. Просто песня была ему нужна, а установить ее автора по тем временам представлялось, видимо, делом ДОВОЛЬНО затруднительным и необязательным». (8)

«Песня эта, не ведая того, что Таганка станет потом театром Высоцкого, где легенда и реальность переплетутся,— она как-то предварила все это. И даже определила характер спектакля. Я говорю это не потому, что теперь это хорошо говорить, а потому, что она действительно помогла выстроить спектакль, придала ему необходимую интонацию. В ней одновременно присутствовал и криминал, и тема жестокости, и своя лирика, и благородство. И мне кажется, что та яростная нежность, которая была уже в ранних песнях Высоцкого,— во многом определила тональность роли, которую прекрасно для того времени — подчеркиваю — играл Алексей Эйбоженко». (2)

«П. Фоменко влечет углубленный психологизм, возможность раскрытия тонких, сложных переживаний и чувств. Тесно переплетаются между собой судьбы агитатора микрорайона, недавно принятого в кандидаты партии Михаила Анохина [Л. Буслаев], матерого стяжателя, в недавнем прошлом вора Евгения Князева [А. Эйбоженко] и запуганной им девушки Нины Лагутиной [ее играла Т. Лукьянова]». (5)

«В спектакле было довольно странное несоответствие, из которого мы долго выпутывались, и, по-моему, так до конца и не выпутались. Я сам был в глупейшем положении, потому что я длиннее Аеши Эйбоженко на голову, а он должен играть хулигана, который как-то со мной справляется. Мне необходимо было его бояться. Одной из попыток выправить это несоответствие было построение моей роли в несколько ироничной форме. И конечно же — песня...» (9)

Г. Яловичи В. Высоцкий в студии.

«Там был громадный проход, целиком построенный на этой песне: герой пьесы Князев шел в букетом цветов к девушке. Его сопровождал один из подручных — паренек по имени Витя, который подыгрывал ему на гитаре — Витю играл Ю. Смирнов. И Князев шел, точнее даже сказать, «выступал», по всему микрорайону, который «принадлежал» ему, И пел эту песню:

А тот, кто раньше с нею был,—

Он мне хамил, он мне грубил.

А я все помню,— я был не пьяный,

Как только стал я уходить,

Она сказала: «Подожди!»

Она сказала: «Подожди, еще ведь рано...»

Причем все это именно так, перевирая слова (мы же песню из третьих рук получили), совершенно не зная не то что Володиных авторских интонаций, но точного мотива. Словом, она была искажена и в текстовом отношении, и в мелодическом. Тем не менее мы решили вставить ее в спектакль. И песня там работала, несла большую нагрузку,— чего сам Высоцкий всегда добивался от своих песен. Так что тут мы угадали». (2)

«...На каком предельном нервном напряжении построена сцена помолвки Нины и Князева! Это невеселая помолвка. Князев возбужден, упоен, счастлив — вот он, долгожданный праздник на его улице. Когда Анохин выплескивает ему в лицо вино, кажется, что сейчас произойдет что-то невероятное — взрыв, драка. Но Князев сдерживается. Хрипло звучит его любимая блатная песня — лейтмотив, проходящий через весь спектакль». (5)

«Эйбоженко пел ее прекрасно. У него, по-моему, каждый выход сопровождался этой песней: то он скороговоркой произносил пару строк, то исполнял ее на гитаре, то кто-то из персонажей проневал куплет при его выходе. Все это ложилось в контекст и очень сильно работало на идею». (9)

«Нам она нравилась безумно. И даже когда мы собирались после спектакля, мы ее обязательно пели.

С этого, можно сказать, началось и этим же закончилось песенное влияние Высоцкого на меня, в смысле театральной практики». (2)

«В то время мы начали интересоваться зарубежными фильмами. Прорывались на различные просмотры, в основном в Доме журналистов. Смотрели «Восемь с половиной», «Сладкую жизнь»... Потом мы много говорили об этом, обсуждали — на квартире у Левы Кочаряна стихийно возникало некое подобие дискуссионного клуба. Но, честно говоря, мы тогда просто ничего еще не поняли у Феллини. Было лишь какое-то эмоциональное потрясение, восхищение актерским мастерством, режиссерскими приемами. Но все мы в то время жили еще реальным кино. Тогда только «Иваново детство» могло натолкнуть на мысли о каких-то других эстетических категориях. Но все же не в той степени, как «Восемь с половиной», которое для нас всех было просто шоком». (6)

«...Вася Шукшин — он еще только начинал снимать тогда [фильм] «Живет такой парень» и хотел, чтобы я пробовался у него. Но он раньше уже обещал Куравлеву. Я очень рад, что Леня сыграл (...). Не пришлось мне встретиться с Шукшиным [в совместной работе], хотя он хотел, чтобы я играл у него». (10)

«Еще в 1962 году, в период создания картины «Когда деревья были большими», в которой снимались Василий Макарович Шукшин и Леонид Куравлев, они обсуждали план будущей работы и роль Пашки Колокольникова, которую Куравлеву предстояло сыграть в будущем фильме. Через год, когда работа над фильмом «Живет такой парень» началась и Шукшин предложил мне эту картину снимать, вопрос о кандидатуре Куравлева никогда не подвергался сомнению. Было совершенно очевидно, что главную роль будет играть именно он. Поэтому никаких других проб, поисков актеров по этой картине мы не проводили. Да и вообще это было не в характере

Шукшина, который неоднократно заявлял, что он не любит, чтобы актеры пробовались на ту или иную роль. Будучи сам актером, он знал, насколько это бывает унизительно — пробоваться и затем ждать: утвердят — не утвердят. Шукшин значительно раньше — заранее, когда писал свой сценарий,— конкретно представлял того или иного актера, который эту роль должен был исполнять. Так что вопрос о Куравлеве был решен гораздо раньше, чем съемки начались (...). Не проводили мы проб Высоцкого и на последующие картины Шукшина «Ваш сын и брат» и «Странные люди». (12)

«Наш курс [имеется в виду курс П. В. Массальского в Школе-студии МХАТ] был очень дружным, и мы, конечно, мечтали сделать свой театр. Гена Ялович в клубе имени Дзержинского пробовал создать Московский молодежный экспериментальный театр. Мы даже сделали два спектакля: «Оглянись во гневе» Осборна и «Белую болезнь» Чапека. Играли в этих спектаклях в основном наши ребята.

В общем, как курс мы существовали еще три-четыре года после окончания студии». (7)

«Мы еще на курсе пробовали создать свой театр, готовили спектакли. Но — увы! (...) В «Современнике», куда я и еще четверо сокурсников были приняты после окончания Школы-студии, играли много, и даже главные, роли. Это было прекрасное время, великая любовь! Одним словом, мы получили то, что хотели. И идея своего театру тогда как-то сама собой рассыпалась. Это было время холодов в отношениях сокурсников.

Кроме работы в «Современнике», я преподавал в Школе-студии МХАТ — был ассистентом у П. В. Массальского и И. М. Тарханова. И вот в 1963 году («Современника» у меня уже не было) предложили мне пойти в аспирантуру МХАТа. Я согласился. И тут снова возникла идея возродить наш театр. Мы с Женей Радомысленским начали репетировать «Белую болезнь» Чапека. Но где выпускать спектакль? Наконец нашли клуб на улице Дзержинского (тогда он был не МВД, а клуб СНХ)...

Репетировали мы в основном ночами после спектаклей в театрах — с десяти часов вечера и до утра. Володя репетировал роль Отца в «Белой болезни». На репетиции — а мы готовили спектакль почти год — он ходил. Хотя бывали у него «проколы». Он тогда был, как бы это сказать, ну, «трудный», что ли... Плохо у него было с работой, и вообще не складывалась жизнь». (3)

«Примерно тогда же или чуть позже — осенью — он начал цикл военных песен, первая из которых (по крайней мере, я ее услышал первой из них) — «Штрафные батальоны». Могу предположить, что ее он написал, помимо всего прочего, еще для того, чтобы показать, что он не только «блатные» песни может сочинять». (4)

Материалы, использованные в публикации:

1. Таль М. Он охотно «играл черными».— Четыре четверти пути». М.: Физкультура и спорт, 1988.-288 с.

2. Акимов Б. Из интервью с режиссером П. Н. Фоменко, Москва, 1988, 2 апреля.

3. Терентьев О. Из интервью с режиссером и актером Г. М. Яло-вичем, Москва, 1987, 10 декабря.

4. Акимов Б. Из интервью с А. В. Трещаловым, актером театра «Сфера», Москва, 1988, 26 февраля.

5. Путинцев Н. Автор спектакля — молодой режиссер.— «Вечерняя Москва», 1963, 18 ноября.

6. Акимов Б. Из интервью с кинорежиссером М. И. Туманишвили, Москва, 1988, 20 января.

7. Перевозчиков В. Из интервью с Т. В. Додиной, актрисой Театра на Таганке.

8. Тучин В. Из интервью с Т. В. Додиной, Москва, 1988, 2 апреля.

9. Акимов Б. Из интервью с режиссером телевидения Л. А. Буслаевым, Москва, 1988, 4 апреля.

10. Высоцкий В. Выступление в Калининграде Московской обл. 16 июля 1980 года.

11. Доровских И. Чимбулак на экране.— «Спорт», г. Алма-Ата, 1963, 5 марта.

12. Акимов Б. Из интервью с заслуженным деятелем искусств кинооператором В. А. Гинзбургом, Москва, 1988, 24 января.

13. Чудин Н. Белая спартакиада в разгаре (Артисты кино среди спортсменов). — «Ленинская смена», г. Алма-Ата, 1963, 12 февраля.

14. Акимов Б. Из интервью с киноактером и режиссером И. Б. Пушкаревым, Москва, 1988, 6 февраля.

Владимир Высоцкий

Счетчик щелкает

Твердил он нам: «Моя она!»

— Да ты смеешься, друг, да ты смеешься.

Уйди, пацан, ты очень пьян,

А то нарвешься, друг, гляди, нарвешься.

А он кричал: «Теперь мне все одно.

Садись в такси, поехали кататься!

Пусть счетчик щелкает, пусть — все равно

В конце пути придется рассчитаться».

Не жалко мне таких парней.

— Ты от греха уйди! — твержу я снова.

А он ко мне — и все о ней.

А ну ни слова, гад! Гляди, ни слова.

Ударила в виски мне кровь с вином,

И, так же продолжая улыбаться,

Ему сказал я тихо: «Все равно

В конце пути придется рассчитаться».

К слезам я глух и к просьбам глух.

В охоту драка мне, ох, как в охоту!

И хочешь, друг, не хочешь, друг,—

Плати по счету, друг, плати по счету.

А жизнь мелькает, как в немом кино.

Мне хорошо, мне хочется смеяться.

А счетчик — щелк да щелк... Да все равно

В конце пути придется рассчитаться.

1963

Про стукача

В наш тесный круг не каждый попадал,

Но я однажды — проклятая дата! —

Его привел с собою и сказал:

— Со мною он, нальем ему, ребята!

Он пил, как все, и был как будто рад.

А мы, его мы встретили как брата —

А он назавтра продал всех подряд...

Ошибся я, простите мне, ребята.

Суда не помню — было мне невмочь,

Потом — барак, холодный, как могила.

Казалось мне: кругом сплошная ночь —

Тем более, что так оно и было.

Я сохраню хотя б остаток сил.

Он думает — отсюда нет возврата.

Он слишком рано нас похоронил —

Ошибся он, поверьте мне, ребята.

И день наступит — ночь не на года.

Я попрошу, когда придет расплата:

— Ведь это я привел его тогда,

И вы его отдайте мне, ребята.

1963-1964

Про Сережку Фомина

Я рос, как вся дворовая шпана:

Мы пили водку, пели песни ночью...

И не любили мы Сережку Фомина

За то, что он всегда сосредоточен.

Сидим раз у Сережки Фомина —

Мы у него справляли наши встречи,—

И вот — о том, что началась война,

Сказал нам Молотов в своей известной речи.

В военкомате мне сказали: «Старина!

Тебе «броню» дает родной завод «Компрессор»!»

Я отказался — а Сережку Фомина

Спасал от армии отец его: профессор.

Теперь небось он ходит по кинам —

Там хроника про нас перед сеансом,—

Сюда б сейчас Сережку Фомина,

Чтоб побыл он на фронте на германском!

Кровь лью я за тебя, моя страна, —

И все же мое сердце негодует:

Кровь лью я за Сережку Фомина,

А он сидит — и в ус себе не дует.

Но, наконец, закончилась война —

С плеч сбросили мы словно тонны груза,—

Встречаю я Сережку Фомина,

А он — Герой Советского Союза...

1964

Грустный романс

Я однажды гулял по столице и

двух прохожих случайно зашиб...

И попавши за это в милицию,

Я увидел ее — и погиб.

Я не знаю, что там она делала,—

Видно, паспорт пришла получать,—

Молодая, красивая, белая...

И решил я ее разыскать.

Шел за ней — и запомнил парадное.

Что сказать ей — ведь я ж хулиган?

Выпил я и позвал ненаглядную

В привокзальный один ресторан.

Ну а ей улыбались прохожие —

Мне хоть просто кричи: «Караул!» —

Одному человеку по роже я

Дал за то, что он ей подморгнул.

Я икрою ей булки намазывал —

Деньги просто рекою текли,—

Я ж такие ей песни заказывал!..

А в конце заказал «Журавли».

Обещанья я ей до утра давал,

Повторял что-то вновь ей и вновь...

— Я ж пять дней никого не обкрадывал,

Моя — с первого взгляда — любовь!

Говорил я, что жизнь потеряна!

Я сморкался и плакал в кашне...

А она мне сказала: «Я верю вам...

И отдамся по сходной цене».

Я ударил ее — птицу белую,—

Закипела горячая кровь...

Понял я, что в милиции делала

Моя с первого взгляда любовь.

1964

Примечания:

«Счетчик щелкает» — в поздней редакции строка 14-я звучит:

«А ну ни слова, друг! Гляди, ни слова».

В дальнейшем — в 1978 году — автор вернулся к первоначальному варианту строки.

«Про Сережку Фомина» — куплет, выделенный курсивом, не всегда исполнялся автором. Кроме того, иногда этот куплет менялся местами со следующим за ним куплетом.

«Про стукача» — в поздней редакции отдельные строки звучат следующим образом:

2-я строка: «И я однажды — проклятая дата!» 20-я строка: «Он мой, отдайте мне его, ребята».

«Грустный романс» — в исполнении 70-х годов песня называется «Городской романс».

Публикуемые тексты песен определены по известным на 1 марта 1988 года фонограммам авторских исполнений 1963 — 1979 годов.

Публикация О. Терентьева и Б. Акимова