1963

1963

Л. К. Чуковская скончалась 7 февраля 1996 года. К сожалению, она не успела полностью завершить работу над третьим томом своих «Записок».

Все записи об Ахматовой, вошедшие в последний том, были подготовлены ею к печати еще в 1990 году. Тогда же был написан почти весь отдел «За сценой». Однако материалы для этого отдела продолжали стекаться, и Л. К. дополняла его всё новыми сведениями. Незавершенные пояснения и заготовки для них были собраны в папку «Копилка для 3-го тома».

В январе 1996 года Лидия Корнеевна перечла третий том своих записей и отметила места необходимых добавлений в отдел «За сценой».

По материалам «Копилки» работа над отделом «За сценой» была нами завершена. Эти новые пояснения отмечены в книге как «Примеч. ред. 1996». В тексте «Записок» сохранена авторская манера написания каждого слова в названии учреждения, книги или журнала с прописной буквы.

1 Одоевцева возвела на него напраслину. – Ахматова имеет в виду утверждение И. Одоевцевой, что Н. Гумилев участвовал в контрреволюционном заговоре:

«О причине гибели Гумилева существует много догадок, – пишет Одоевцева. – Вот что об этом знаю я.

В конце апреля я сидела в кабинете Гумилева перед его письменным столом, а он… читал мне переплетенные в красный сафьян «Maximes» Вовенарга…

Я, как я это часто делала… слегка вдвигала и выдвигала ящик его письменного стола… Не рассчитав движения, я вдруг совсем выдвинула ящик и громко ахнула. Он был туго набит пачками кредиток…

– Простите, – забормотала я, – я нечаянно… Я не хотела… Не сердитесь…

И он, взяв с меня клятву молчать, рассказал мне, что участвует в заговоре. Это не его деньги, а деньги для спасения России. Он стоит во главе ячейки и раздает их членам своей ячейки… с этого дня я знала, что Гумилев действительно участвует в каком-то заговоре…»

На следующих страницах книги Одоевцевой участие Гумилева в заговоре обрастает новыми деталями. Зайдя к нему, она застает его за пересматриванием книг. Он объясняет: «Я ищу документ. Очень важный документ. Я заложил его в одну из книг и забыл в какую». Из дальнейшего рассказа выясняется, что Гумилев ищет «черновик кронштадтской прокламации». Завершается эпизод сообщением:

«После ареста Гумилева, при обыске на Преображенской, 5, чекисты искали более умело и тщательно, и нашли, кажется, черновик.

В списке предъявленных Гумилеву обвинений значилось: принимал деятельное участие в составлении контрреволюционной прокламации». (И. Одоевцева. На берегах Невы. М.: Худож. лит., 1988, с. 275–277, 279–280; книга Одоевцевой вышла в Париже, в 1967 году, уже после кончины Ахматовой. Однако отрывки из книги печатались в парижских газетах и журналах начиная с 1962 года).

Теперь, когда «дело Гумилева» доступно историкам, недостоверность рассказа Одоевцевой и правоту Ахматовой легко установить.

2 Я постаралась возможно скорее исполнить просьбу Анны Андреевны: приготовить для нее «матерьял», «шпаргалку», «колодку».

Вот что написала о Богатыреве Ахматова:

«В Приемную комиссию Союза Писателей

Я давно наблюдаю за работой К. Богатырева. Он обладает тонким вкусом, обширными познаниями в зарубежной – особенно немецкой – литературе и несомненным поэтическим даром. К. Богатыреву присуще изощренное чувство стиля, которое позволяет ему мастерски передавать индивидуальности самых разных художников. Диапазон его широк: так, им блестяще воспроизведены на русском языке стихотворения Райнера Мария Рильке, одного из крупнейших германских лириков, и не менее трудные для перевода сатирические стихи, принадлежащие перу поэта-антифашиста Эриха Кестнера. Образный строй, словарь и ритмика обоих, столь непохожих друг на друга поэтов переданы переводчиком с безупречной точностью, большой находчивостью и свободой.

Горячо рекомендую Константина Петровича Богатырева в члены Союза Писателей.

Анна Ахматова 12 января 1963 Москва»

О К. Богатыреве см.12.

Я очень боюсь за Осипа, – то есть за судьбу стихотворений Осипа Мандельштама в Большой серии «Библиотеки поэта». Опасения Анны Андреевны оказались не напрасны: сборнику не удавалось выйти в свет более десятилетия. Вышел он уже после кончины Ахматовой. Трудно было стихам проходить сквозь цензуру, большим препятствием для издания служила и сама биография автора. Издательству следовало найти литератора, который согласился бы не писать об арестах Мандельштама и о его смерти в лагере. Такой был в конце концов найден в лице А. Дымшица. В своем предисловии он упоминает, что поэт жил в Чердыни, жил в Воронеже, но ни намеком не дает понять читателю, что и Чердынь, и Воронеж были местами ссылки и что умер Мандельштам – после тюрьмы! – в пересыльном лагере под Владивостоком.

4 6 000 000 обвиняют. Речь израильского прокурора на процессе Эйхмана. Иерусалим: Издание информационного отдела Министерства иностранных дел, 1961. (С приложением тринадцати фотографий.)

Речь прокурора начиналась словами:

«Представ здесь перед вами, Судьи Израиля, дабы вести обвинение против Адольфа Эйхмана, я не один стою. Со мной вместе в этот час – шесть миллионов обвинителей. Но они не могут встать… и воскликнуть: «Я обвиняю!". Их пепел развеян по холмам Освенцима и по полям Треблинки и рассыпан по полям Польши. Их могилы разбросаны вдоль и поперек Европы… Итак, я буду за них говорить и от их имени предъявляю ужасающий обвинительный акт».

По приговору суда Эйхман был повешен.

5 Высмеивая Станислава Куняева за обороты речи, представлявшиеся и мне, и Ахматовой малограмотными, – мы обе оказались непрозорливы. Сейчас (1990) такое сочетание слов как «редактор сказала» или «врач велела» приняты и распространены не только в устной, но и в газетной, журнальной и вообще литературной речи. Никто не воспринимает этот оборот как уродство, как нарушение языковых норм. Они общеприняты. То же относится и к слову «матерьял», встречающемуся в письме Куняева. Ахматова не привыкла, чтобы стихи (или проза, или статья) именовались «матерьялом».

Мой вопрос «кто такая эта Куняев» тоже в настоящее время должен представляться читателям совершенно неправомерным. Станислав Юрьевич Куняев (р. 1932) – известный поэт и известный редактор журнала «Наш современник». Он – автор многих стихотворных сборников – см., например, «Звено» (1962); «Глубокий день» (1978); «Озеро Безымянное» (1983).

Как поэт Куняев особо прославился стихотворением, украшенным декларативной строкой: «Добро должно быть с кулаками» (из сб. «Землепроходцы», I960, с. 25). Редактируемый им с октября 1989 года журнал «Наш современник» предоставляет свои страницы проповеди угрожающего, демонстративного патриотизма и скрытого – а иногда и откровенного! – антисемитизма. Запечатлел он также свое имя подписью под «письмом семидесяти четырех писателей России», адресованном в ЦК КПСС и в Верховные Советы СССР и РСФСР. Для письма характерен его антисемитский дух, прикрывающийся выпадами против сионизма, который приравнивается авторами к расизму (см.: АР, 2 марта 1990).

Александр Григорьевич Дементьев (1904–1986). Цитирую КАЭ: «…критик, литературовед… Автор монографии «Очерки по истории русской журналистики 1840–1850 гг. (1951)… автор учебника по истории советской литературы для средней школы (вместе с Е. Наумовым и А. Плоткиным)… Выступил в печати в 1939. В 1948—53 руководил кафедрой советской литературы АГУ, в 1951—53 – отделом критики журнала «Звезда». В 1953—55 и с конца 1959 – заместитель главного редактора журнала «Новый мир»…».

Вот как характеризует роль Александра Григорьевича в редакции Солженицын, имевший с ним дело в пору публикации своих повестей и рассказов.

«Они были на «ты», очень всегда запросто, оба – Саши. Никто в редакции не смел Твардовскому возражать, один Дементьев поставил себя с независимым мнением и вволю спорил, и даже так уставилось, что Твардовский никакого решения не считал окончательным, не столковавшись с Дементьевым, – не убедя или не уступя. А особенно дома (они в одном доме на Котельнической жили) Дементьев умел брать верх над Главным: Твардовский и кричал на него, и кулаком стучал, а чаще соглашался. Так незаметно один Саша за спиной другого поднаправлял журнал…» (БТД // НМ, 1991, № 6, с. 21).

В 1963 году в руки А. Г. Дементьева попал «Реквием» Анны Ахматовой. Какова была его судьба внутри редакции, кто явился инициатором отвержения – какую роль сыграл тут «политический комиссар», как называет Дементьева А. Солженицын (там же, с. 27), мне неизвестно.

7 К. Г. Паустовский в Париже дал интервью журналисту газеты «Les Lettres frangaises» (№ 955, du 7 au 13 decembre 1962) Морису Марку. Разговор шел о современной советской литературе, в частности, о влиянии поэзии на прозу. «Я всегда утверждал, – заявил Паустовский, – что прозаик, не любящий поэзию, – не настоящий прозаик. Поэзия открывает нам в чистом виде ценность сло?ва, она очищает язык от той грязи, которой он покрывается при каждодневном употреблении».

Об Анне Ахматовой в дальнейшем разговоре Паустовский отозвался так:

«Из старших современников Ахматова на сей день наш самый крупный поэт. Ее имя можно поставить в один ряд с именами наших величайших».

8 В 1988 г. в Советском Союзе создано общество «Мемориал», занимающееся, в частности, поисками мест, где были тайком и безымянно зарыты те, кто расстрелян при Сталине. Об учреждении этого общества, о его составе и целях см. в газете «Советская культура», 21 июля, а также в «Литературной газете» 27 июля и 10 августа 1988 года.

9 Эстрадники!.. – Н. Готхард, который бывал у Ахматовой в 1963—65 годах, записал такой разговор с ней 24 марта 1963 года:

«Интересуюсь, как относится Анна Андреевна к Евтушенко и Вознесенскому, чьи публикации и выступления на эстраде имеют шумный успех.

Анна Андреевна отвечает, отделяя каждое слово:

– Это гениальные эстрадные поэты. Они хорошо воспринимаются на слух. Игорь Северянин тоже был талантливым эстрадником» («Двенадцать встреч», с. 236). – Примеч. ред. 1996.

10 Несмотря на то, что в нашем разговоре о статье «Пушкин и Невское взморье» Ахматова отвергла предложенное мною начало, как «популяризаторское» – она использовала его, работая над другой статьей, – «Пушкин в 1828 году», – объяснив читателю, кто такой был Титов и что за «Уединенный домик на Васильевском» (см. ОП, с. 218).

11 А дело было в том, что Анну Андреевну занимало обнаруженное ею в связи с работой «Пушкин в 1828 году» сопоставление одного пушкинского письма – с «Уединенным домиком на Васильевском». Так, в письме к Н. В. Путяте (1828 г.) Пушкин писал:

«Вчера, когда я подошел к одной даме, разговаривавшей с г-ном де Аагренэ, последний сказал ей достаточно громко, чтобы я его услышал: прогоните его. Поставленный в необходимость потребовать у него объяснений по поводу этих слов, прошу вас, милостивый государь, не отказать посетить г-на Аагренэ для соответственных с ним переговоров». [Перевод с французского.]

Ахматова обнаружила – ив этом было ее «открытие» – что в «Уединенном домике» существует изображение весьма сходного эпизода:

«Он увидел, что она в стороне говорит тихо с одним мужчиною… любопытство, ревность заставили Павла подойти ближе, и ему послышалось, что мужчина произносит его имя, шутит над его дурным французским выговором, а графиня изволит отвечать на это усмешками. Наш юноша взбесился, хотел тут же броситься и наказать насмешника…» (см. ОП, с. 218–219).

12 …доносились голоса общей беседы… – Среди этих голосов – голос Кости Богатырева.

Константин Петрович Богатырев (1925–1976) – поэт и поэт-переводчик; германист; знаток русской и германской поэзии. В кругу литераторов он стал известен прежде всего как переводчик стихов Райнера Мария Рильке. В 1961 году Ахматова подарила ему свою книжку [ «Стихотворения» (1958)] с такою надписью: «Константину Петровичу Богатыреву за чудесные переводы Рильке. Ахматова. 4 февраля 1961 года. Москва».

Переводил он и Эриха Кестнера, и Эрвина Штритматтера, и Бригитту Рейман, и Виланда Герцфельда и др.

В 1968 году Богатырев снимался в фильме Генриха Белля «Ф. М. Достоевский и Петербург»: Генрих Белль к этому времени уже был его близким другом. Из русских современных поэтов более всех К. Богатырев любил Бориса Пастернака; Борис Леонидович, так же как и Анна Андреевна, высоко отзывался о работе Константина Петровича.

Однако судьба не щадила талантливого труженика. Жизнь его была тяжела, изломана, смерть – страшна и загадочна. В 1951 году, по фантастическому обвинению в намерении взорвать Кремль, Богатырев был приговорен к расстрелу; шесть недель просидел в камере смертников; затем расстрел заменили ему «сроком»: 25 лет. В 1956 году он, реабилитированный, вернулся в Москву, занялся германистикой, переводами; в 1965-м стал членом Союза Писателей. А 25 апреля 1976 года, ранним вечером, упал, обливаясь кровью, у дверей своей квартиры в писательском доме. Неизвестное лицо – или неизвестные лица – нанесли ему два удара по черепу и он скончался после пятидесяти двух суток тяжких страданий.

(В 1982 г., в Мюнхене, в издательстве Отто Загнера вышла книга: Поэт-переводчик Константин Богатырев. Друг немецкой литературы / Редактор-составитель Вольфганг Казак при участии Льва Копелева и Ефима Эткинда. – О Константине Богатыреве см. также в моей книге «Процесс исключения», с. 306–314.)

13 В своих воспоминаниях о многочисленных встречах с Ахматовой в Ташкенте – «Восточный полдень Анны Ахматовой» – жена композитора Козловского высказывает предположение, что стихи «В ту ночь мы сошли друг от друга с ума» обращены к ее мужу («Звезда Востока», 1990, № 12, с. 133). Это предположение могут подтвердить заключительные строки первого варианта:

Пришли наяву ли, во сне ли

Мне голос азийской свирели.

В мемуарах Козловской, напечатанных в сборнике «Воспоминания» и озаглавленных «Мангалочий дворик…», предположение это, однако, изъято.

Примеч. ред. 1996: Алексей Федорович Козловский (1905–1977) – композитор и дирижер. С 1936 года находился в ссылке в Ташкенте. Среди ташкентских стихов к А. Козловскому прямо обращено «Явление луны» из цикла «Ауна в зените», снабженное в «Беге времени» (Седьмая книга) посвящением: А. К.

Композитор Козловский написал музыку к ахматовской «Иве», к «Царскосельской статуе», к «Поэме без героя» (отрывки). Отрывки были выбраны им вместе с Ахматовой. См.: Б. Кац, Р. Тименчик. Ахматова и музыка. А.: Сов. композитор, 1989, с. 68–69 и там же в Приложении – ноты.

14 Н. Готхард записал рассказ Ахматовой об этой встрече с Солженицыным:

«Он принес мне поэму. Она автобиографична. И спросил, стоит ли за нее бороться. Я сказала, что одного моего мнения недостаточно, пусть даст еще кому-нибудь. Он сказал, что ему достаточно моего мнения. Я сказала, что бороться за эту поэму не стоит» («Двенадцатьвстреч», с. 235, 236).

По словам А. Солженицына, он прочел Ахматовой первые две главы из своей поэмы «Дороженька».

Поэму, включающую одиннадцать глав, см. в сб.: А. Солженицын. Протеревши глаза. М.: Наш дом-L`Age d`Homme, 1999. – Примеч. ред. 2006.

15 Речь идет о книге И. Берлина «The Hedgehog and the Fox» («Еж и Лиса»), посвященной взглядам Льва Толстого на историю. Она вышла в 1957 году в издательстве «New American Library».

16 Зоя Афанасьевна Масленикова (р. 1923), изучавшая в Университете английский язык, одно время работала в английском отделе ТАСС. Но работа эта не пришлась ей по душе, она оставила ТАСС и начала зарабатывать, давая частные уроки английского. Скульптуре она не обучалась нигде и в этом отношении – самородок. 22 июня 1958 г. Масленикова приехала в Переделкино к Пастернаку и попросила разрешения лепить его. Позировать он согласился. Сеанс следовал за сеансом, разговор за разговором. Эти беседы Зоя Афанасьевна записывала. Отрывки из записей о Пастернаке напечатаны в 1978—79 годах в журнале «Литературная Грузия», а целиком в 1988 году в «Неве», в №№ 9 и 10.

С Анной Ахматовой Масленикова познакомилась уже после кончины Бориса Леонидовича, 27 декабря 1962 года, когда Анна Андреевна гостила на проспекте Мира у вдовы Г. А. Шенгели, Нины Аеоньевны. Туда, по просьбе Ахматовой, Масленикова привезла скульптурный портрет Пастернака.

«Анна Андреевна смотрела портрет, я бы сказала, профессионально: вдумчиво, не торопясь, в разных ракурсах. Портрет ей понравился», – пишет Масленикова в своих воспоминаниях (см.: Панорама искусств, 9. М.: Сов. художник, 1986, с. 150). И когда Масленикова предложила Ахматовой лепить ее, Анна Андреевна согласилась.

С тех пор, приезжая в Москву, Ахматова не раз позировала Зое Афанасьевне – то на Ордынке у Ардовых, то в Лаврушинском у Маргариты Иосифовны Алигер.

Окончить работу при жизни Анны Андреевны Зое Афанасьевне, однако, не удалось. После каждого сеанса она оставалась недовольна своими эскизами. Когда же Ардов известил ее о кончине Ахматовой, она приехала в морг и сняла с нее посмертную маску. Только после смерти Анны Андреевны Масленикова снова принялась работать над прежними эскизами и окончила наконец портрет.

Портрет Пастернака, много раз переделывавшийся и при жизни и после кончины уже по памяти, сохранен. Портрету Ахматовой не суждено было уцелеть.

«Портрет… никогда не выставлялся, стоял в моей мастерской, и мало кто его видел. Летом 1978 года моя мастерская пострадала: хранившиеся там работы все до одной были уничтожены, пол был сплошь завален обломками гипса, изодранными в клочья рисунками, стихами, дневниками, письмами. Среди них валялись и куски портрета Анны Андреевны. У меня остались только фотографии с этой работы, да в квартире дочери уцелел еще один отлив посмертной маски. От греха подальше, я передала его в московский Литературный музей».

Фотографии обоих портретов – Пастернака и Ахматовой – приведены в том же выпуске «Панорамы искусств».

17 15 февраля 1963 года К. И. Чуковский пишет в дневнике: «В Доме Творчества отдыхает Паустовский. Вчера Лида сказала мне, что он хотел бы меня видеть. Сегодня я пришел к нему утром… Дело у него ко мне такое: идиоты, управляющие Карелией, решили уничтожить чуть ли не все древние деревянные церкви. На столе у него фотоснимки этих церквей – чудесных, затейливых, гибнущих. Так и хочется реставрировать их. Подумать о том, чтобы их уничтожить, мог только изверг – и притом беспросветный тупица. Разговор у нас был о том, чтобы послать телеграмму властям о прекращении этого варварства. Кто ее подпишет?

Леонов, Шостакович, я, Фаворский.

Паустовский предложил зайти к нему вечером. Он за это время приготовит текст». («Дневник-2», с. 332.)

17 февраля было написано письмо к Н. С. Хрущеву, которое подписали Паустовский и Чуковский. Черновик сохранился в архиве Чуковского. Там, в частности, говорилось:

«Нами получена копия письма, посланного учеными Ленинграда и Петрозаводска в редакцию «Известий» о том, что управляющий делами Совета Министров Карельской Республики – Петр Афанасьевич СЕМЕНОВ (он же – Уполномоченный по делам русской православной церкви) подписал список 116 церквей, подлежащих безотлагательному уничтожению.

Пусть сейчас мы не имеем денег на охрану и реставрацию северных памятников, но недалеко время, когда великолепные эти произведения станут объектами отечественного и мирового туризма и источником гордости нашей страны. Почти все церкви, входящие в список Семенова, являются признанными памятниками архитектурного искусства (16-го, 17-го и 18-го веков)… Мы обращаемся к Вам, дорогой Никита Сергеевич! Мы умоляем Вас спасти наше северное искусство… от холодных рук и равнодушных сердец, иначе будет обездолена наша великая культура» (РГБ, ф. 620). – Примеч. ред. 1996.

18 Цикл стихотворений «Памяти М. И. Цветаевой» опубликован целиком в первом томе трехтомного Собрания сочинений Арсения Тарковского (1991).

19 М. П. Бронштейн был арестован 6 августа 1937 года и расстрелян 18 февраля 1938-го. О нем см. «Записки», т. 1, в отделе «…Но крепки тюремные затворы».

В последние годы жизни Л. Чуковская писала автобиографическую книгу под условным заглавием «Прочерк». Многие главы этой книги касаются судьбы М. П. Бронштейна и написаны на основе вновь открывшихся документов. Книга осталась незавершенной и опубликована посмертно, см.: Лидия Чуковская. Сочинения: В 2 т. М.: Арт-Флекс, 2001. Т. 1. – Примеч. ред. 2006.

20 Евгений Михайлович Винокуров (1925–1993) – получил не Ленинскую, но Государственную премию гораздо позднее, в 1987 году. К 1963-му вышло уже несколько сборников его стихотворений; в 1951-м – «Стихи о долге»; в 1956-м – сборники «Синева» и «Военная лирика»; в 1958-м – «Признанья»; в 1960-м – «Лицо человеческое»; в 1962-м – сборники «Слово» и «Лирика». Винокуров не только поэт, но и эссеист, и поэт-переводчик, и автор статей о поэзии XIX и XX века, редактор-составитель многих сборников, преподаватель Литературного института. В 1961 году А. А. подарила Евгению Михайловичу сборник своих стихов с такою надписью: «Евгению Винокурову, от которого я жду стихи». «Ждали от него стихи», читали ему свои, обменивались с ним литературными впечатлениями и С. Маршак, и Борис Пастернак, и Александр Твардовский, и Илья Эренбург.

Имена Маршака, Ахматовой, Эренбурга, К. Чуковского назвал Евг. Винокуров в 1979 году, перечисляя тех, у кого он учился (ВЛ, 1979, № 3, с. 132.)

В 1984 г., в третьем томе собрания его сочинений (М.: Худож. лит.), вышли в свет, среди других прозаических работ, краткие воспоминания об Анне Ахматовой.

21 Егор Александрович Исаев (р. 1926) – поэт. Цитирую КЛЭ, т. 3: «Печатается с 1945 года. Автор лирических стихотворений, поэмы «Над волнами Дуная» (1953, отд. изд. 1955) – о советских воинах, несущих службу за рубежами Родины. Поэма «Суд памяти» (1962) – лирико-философское, антифашистское произведение, посвященное борьбе за мир».

Ленинскую премию 1963 года Егор Исаев, вопреки слухам, не получил. Но бурная его карьера не пострадала. Многие из его произведений издавались и переиздавались по два раза в год, и он был щедро награждаем. В 1964-м – за поэму «Суд памяти» им была получена почетная грамота от Советского комитета защиты мира; в 1967-м – он награжден орденом «Знак почета»; в 1974-м – премией «Огонька»; в 1976-м – орденом Трудового Красного Знамени; в 1980-м – Ленинской премией; в 1984-м – орденом Ленина; в 1986-м – званием Героя Социалистического Труда.

С начала 60-х годов Егор Исаев заведовал отделом поэзии в издательстве «Советский писатель»; с 1963 года он – член редколлегии газеты «Литературная Россия»; с 1965-го – член правления Союза Писателей РСФСР; с 1981-го – рабочий секретарь Правления СП СССР. Впоследствии он – один из авторов знаменитого антисемитского «Письма писателей России», опубликованного 2 марта 1990 г. в газете «Литературная Россия».

22 Михаил Ильич Ромм (1901–1971) – автор многочисленных кинофильмов (в частности, фильмов о Ленине), не единожды лауреат Сталинских премий, многолетний профессор ВГИКа. В посмертно опубликованных воспоминаниях Ромма так рассказано о его речи в ноябре 1962 года:

«Свобода [после XX и XXII съездов. – Л. Ч.] делалась все как-то ощутимее, и я в нее так уверовал, что даже выступил на конференции Института истории искусств в ВТО и так разделал Грибачева, Кочетова и Софронова, что стало мое выступление ходить по рукам в качестве подпольного чтива… Очень уж вовремя я выступил с этой речью, потому что буквально через неделю состоялось знаменитое посещение Манежа, где Хрущев… топал ногами, обрушился на левое искусство, заодно на всю культуру, на молодых поэтов… В общем, начался разгром… И мне пришлось довольно лихо. Главным образом за мое выступление в ВТО…» (Михаил Ромм. Устные рассказы. М.: Киноцентр, 1989, с. 125, 131.)

Вот об этом-то «подпольном чтиве», о выступлении Михаила Ромма в ВТО, я и упомянула в разговоре с Анной Андреевной.

В качестве примера сталинизма в искусстве Ромм привел знаменитую, незадолго до смерти Сталина отшумевшую антисемитскую кампанию, притворно именуемую «борьбой с космополитизмом»:

«На обложке «Крокодила» в те годы был изображен «безродный космополит " с ярко выраженной еврейской внешностью, который держал книгу, а на книге крупно написано: «жид». НеАндреЖид, апросто «жид». Ни художник, который нарисовал эту карикатуру, никто из тех, кто позволил себе хулиганскую выходку, нами не осужден. Мы предпочитаем молчать, забыть об этом, как будто можно забыть, что десятки наших крупнейших деятелей театра и кино были объявлены безродными космополитами… Они восстановлены – кто в партии, кто в своем Союзе, восстановлены на работе, в правах. Но разве можно вылечить, разве можно забыть то, что в течение ряда лет чувствовал человек, когда его топтали ногами, втаптывали в землю?!

А люди, которые с наслаждением, с вдохновением руководили этой позорной кампанией, изобретали, что бы еще выдумать и кого бы еще подвести под петлю, – разве они что-нибудь потерпели? Их даже попрекнуть не решились – сочли неделикатным».

Далее Ромм снова говорит об «остатках сталинизма в сознании», останавливаясь на другом примере: на кампании против итальянского неореализма, против работ целой плеяды блистательных итальянских киномастеров, создавших, по его выражению, «действительно великие, незабываемые произведения».

«Я позволил себе три года назад заступиться за итальянский неореализм, и до сих пор люди, которые настаивают на верности традициям, напоминают мне этот мой грех: как я смел заступиться за итальянский неореализм? Как я мог признать, что это течение оказало влияние на нашу молодежь? А по-моему, если оно оказало влияние на молодежь, то этого нельзя не признавать. Почему мы до бесконечности врем?.. Я здесь свидетель и утверждаю: оказало!» (там же, с. 174–175, 177.)

23 Хотя выступление М. Шолохова и не состоялось, но слухи возникли не случайно. Выступление против Солженицына готовилось к очередной встрече Н. С. Хрущева с интеллигенцией 7–8 марта. А. Солженицын рассказывает:

«У меня сохранились записи – самих совещаний, прямо там и сделанные, на коленях, и в те же вечера еще добавленные посвежу. Всё в подробностях не буду, но даже глоток того воздуха вырвать из тех залов и дать подышать опоздавшим – может быть стоит…

Встретились мы с Твардовским, и он мне сказал, поблескивая весело, но не без тревоги: «Есть фольклор, что Шолохов на подмосковной даче с 140 помощниками приготовил речь против Солженицына». Я ещё так был самоуверен, да и наивен, говорю: «Побоится быть смешным в исторической перспективе». Твардовский охнул: «Да кто там думает об исторической перспективе! Только о сегодняшнем дне»…

Тут – объявили Шолохова, я вспомнил слова Твардовского, и сердце моё пригнелось: ну, сейчас высадят из седла и меня, не много же я проехал!

В своих записях я помечал время начала каждого оратора. Ильичёв и Хрущёв начали в 13.25, Шолохов – в 13.50. А следующего за ним я записал – 13.51. Всего-то одну минуту, без преуменьшений, говорил наш литературный гений, это еще и со сменой. На возвышенной трибуне выглядел он еще ничтожнее, чем вблизи, да и бурчал невнятно. Он вытянул вперёд открыто небольшие свои руки и сказал всего лишь: «Смотрите, я безоружный. – (Пауза.) – Вот Эренбург сказал – у него была со Сталиным любовь без взаимности. А как сейчас у вас – с нынешним составом руководства? У нас – любовь со взаимностью».

И – всё, и уже сходил, как Хрущёв подал ему руку с возвышенности: «Мы любим вас за ваши хорошие произведения и надеемся, что вы тоже будете нас любить».

И всё. Этот жест безоружности и был показ, что заготовленной речи Шолохов говорить не будет. (Потом узналось: его и Кочетова предупредили против меня речей не произносить, чтобы «пощадить личный художественный вкус Хрущёва». А – должны были две речи грянуть, шла банда в наступление!)…

Худой волковатый Кочетов… прошелся… по «Вологодской свадьбе» Яшина, противопоставил такой пьянствующей деревне – просвещённую, ждущую журналов (его «Октября»), и закончил неудовлетворённо: – Не выбрасывать же со Сталиным и Советскую власть. Я приготовил другую речь, извините, прочёл эту.

Так понять: речь-то была – против «Ивана Денисовича». И самое время им – душить его всеми катками! самая пора атаковать! Но – нельзя. Вот он, «культ личности»!» (БТД // НМ, № б, с. 41, 42, 49, 50, 53, 54.)

24 А дело было в том, что 7 и 8 марта 1963 года состоялась «Встреча руководителей партии и правительства с деятелями литературы и искусства». На этой встрече Хрущев произнес речь, знаменующую «отбой»: разоблачение сталинских зверств, начатое на XX и XXII съездах партии – прекращено. При этом Хрущев грубо накричал на Илью Эренбурга: как это посмел Эренбург в своих воспоминаниях написать, будто при Сталине все знали о его зверствах, но молчали; нет, истинные большевики не молчали; потом ни с того ни с сего наорал на Андрея Вознесенского и даже на одного молодого человека – художника И. Голицина – только за то, что тот аплодировал Вознесенскому, а не ему, Хрущеву. Крики, брань и придирки были лишь формой; смысл же встречи – отказ от разоблачений Сталина. Тут-то я и поняла, что мою «Софью Петровну» прикончат. (О «мартовском погроме» см. подробно: БТД // НМ, № б, с. 48–56; Михаил Ромм. «Четыре встречи с Хрущевым» в сборнике его «Устных рассказов» (М.: Киноцентр, 1989); В. Каверин. Эпилог. М.: Моск. рабочий, 1989, с. 381–382; Василий Аксенов. Зима тревоги нашей, или Как марксист Никита учил писателей партийной правде // Стрелец, 1991, № 1, с. 182–190.)

Отрывок из моей «Записной книжки»:

«11 марта меня пригласили в издательство. Художница, иллюстрирующая мою повесть, показала мне обложку и фронтиспис. Она говорила со мною так, как будто ничего не случилось и вот-вот книжка выйдет.

Но я понимала: случилось. Надежды нет.

Я позвонила Льву Ильичу Левину, одному из тамошних заправил, спросила, какова, по его мнению, будет судьба книги. Он ответил, что, конечно, в издательстве станут теперь все пересматривать – и принятое, и отвергнутое, и даже то, что уже в типографии. «Вы ждали 25 лет, – сказал он бодро, – подождите еще парочку месяцев. Через парочку месяцев будет виднее»».

(В действительности, повесть «Софья Петровна» напечатана в России только через четверть века, в 1988 году, в № 2 журнала «Нева».)

25 Александр Ильич Гитович (1909–1966) – поэт и поэт-переводчик. О его стихах и переводах, созданных до 1955 года, привожу справку из КЛЭ:

«…Первый сборник стихов «Мы входим в Пишпек» вышел в 1931 г. Многие стихи 30—40-х гг. посвящены военно-оборонной теме. Поэма «Город в горах» (1939) повествует о борьбе Красной Армии с басмачеством в горах Таджикистана… Острая публицистичность, тонкие зарисовки пейзажа и быта дружественной страны характерны для «Стихов о Корее» (1950). В послевоенные годы Гитович переводит классических и современных поэтов Китая и Кореи. Автор лирического сборника «Под звездами Азии» (1955)».

С середины пятидесятых годов публиковались преимущественно переводы Гитовича и главным образом с китайского и корейского. Из собственных произведений, к которым, впрочем, прибавлены и переводы – в первой половине шестидесятых, еще при жизни автора, вышли два сборника: «Звезда над рекой» (1962) и «Зимние послания друзьям» (1965). После его смерти вышло несколько книг: «Стихотворения» – в 1966-м и 1968-м годах; «Избранное» – в 1973-ми 1978-м.

Дача Гитовича в Комарове находилась на том же участке, что и «Будка» Ахматовой. Среди его стихотворений, посвященных А. А., есть такие строки:

. . . . . . . . . . . . . .

Нам остались забор и лужайка,

Чтобы все повидать наконец.

Чтобы вышла седая Хозяйка,

Приглашая гостей во дворец.

Ты забудешь вокзал и киоски,

Ахнув, словно в кино детвора:

Почему на высокой прическе

Не надета корона с утра?

Все забудешь ты в этом чертоге,

Где сердца превращаются в слух,

Подивясь на волшебные строки,

На ее верноподданных слуг.

Нет, на старость  они не похожи,

Потому что сюда, в кабинет,

Или Смерть, или Молодость вхожи,

Но для Старости доступа нет.

Может, песню ты сложишь про это,

Чтоб друзья подивиться могли,

Как спокойная гордость поэта

Стала гордостью русской земли.

1960

(«Об А. А.», с. 328–329)

25а Примеч. ред. 1996: Речь идет о стихах Александра Гитовича «Из цикла «Пикассо»», напечатанных в ленинградском альманахе «День поэзии» и в его книге «Звезда над рекой». Оба эти издания вышли в конце 1962 года. Почти одновременно правительство посетило художественную выставку в Манеже и там разразился скандал. Стихи Гитовича прозвучали как своего рода протест против вмешательства невежественной власти в искусство.

В стихотворении «Пикассо» поэт говорит:

Нет, я не варвар. Я не посягну

На то, что мне пока еще неясно,

И если половина мне прекрасна.

Пусть буду я и у второй в плену.

Чтобы оценить еретичность подобных признаний, достаточно вспомнить тогдашнюю реплику Хрущева по адресу скульптора Э. Неизвестного: «В этом человеке… – дьявол и ангел. Дьявола мы в нем убьем, а ангела надо поддержать…» (см. воспоминания художника А. Рабичева в сб: «Другое искусство: Москва 1956—76». М.: «Моск. коллекция» и «Интербук», 1991, т. 1, с. 105).

В тех же воспоминаниях говорится: «Члены правительства с возбужденными и злыми лицами, одни бледнея, другие краснея, хором кричали: «Арестовать их! Уничтожить! Расстрелять!» Рядом со мной Суслов с поднятыми кулаками кричал: «Задушить их! "» (там же, с. 101–102).

Вызовом искусствоведам из Политбюро прозвучало и другое стихотворение А. Гитовича из цикла «Пикассо» – «Бессонница»:

…А тот, кто в искусстве своем постоянен,

Кто дерзок в раздумьях и ереси прочей —

Его никогда не боялся крестьянин,

Его никогда не боялся рабочий.

Боялись его короли и вельможи,

Боялись попы, затвердившие святцы,

И если подумать, то – господи боже! —

Его кое-где и поныне боятся.

26 …и кто-то еще. – По-видимому, Дмитрий Бобышев. Об этих четверых, тогда совсем молодых поэтах (Дмитрий Бобышев, Иосиф Бродский, Анатолий Найман, Евгений Рейн), А. Найман вспоминает: «…мы не декларировали направления, не выпускали манифестов, не находились в оппозиции к другим группам и если чему себя противопоставляли, то лишь вязкой бесформенности поэзии официальной или намеревающейся стать официальной. Ахматова однажды назвала нас «аввакумовцами " – за нежелание идти ни на какие уступки ради возможности опубликовать стихи и получить признание Союза писателей» («Рассказы…», с. 73).

27 «Былое и Думы», гл. XVI. – См.: А. И. Герцен, Собр. соч. в 30-ти томах. Т. 8. М.: Изд-во АН СССР, 1956, с. 290.

28 Письмо Пушкина… о Гавриилиаде. – 1 сентября 1828 года Пушкин из Петербурга писал князю Вяземскому в Пензу:

«Мне навязалась на шею преглупая шутка. До правительства дошла наконец Гавриилиада; приписывают ее мне; донесли на меня, и я вероятно, отвечу за чужие проказы, если кн. Дмитрий Горчаков не явится с того света отстаивать права на свою собственность. Это да будет между нами». (А. С. Пушкин. Полное собрание сочинений в десяти томах. М. – А.: Изд-во АН СССР, 1949, т. X, с. 250.)

Письмо сочинено Пушкиным в расчете на перлюстрацию. Выдумкой об авторстве Горчакова он надеялся защитить от преследований подлинного автора – самого себя.

29 «Флобер, бессонница и поздняя сирень» – строка, сильно напоминающая манделыптамовскую: «Бессонница. Гомер. Тугие паруса» (ББП-М, с. 92). У Мандельштама никакой сирени; однако в стихотворении Ахматовой «Тень» ман-делыптамовский звук не случаен: оно обращено к той самой Саломее Андрониковой, в которую был влюблен Мандельштам. Недаром эпиграф взят Ахматовой из стихотворения, посвященного Мандельштамом – Андрониковой: «Что знает женщина одна о смертном часе» («Соломинка» [черновик] – ББП-М, с. 272).

30 Опровергать надо там… – А. А. предпринимала неустанные попытки опровергать. Вот, например, отрывок из ее письма к французскому литературоведу, специалисту по русской литературе Жоржу Нива, который в 62-м году перевел на французский язык воспоминания С. К. Маковского о Гумилеве и прислал их Ахматовой:

«Этот очерк содержит бесчисленное количество ошибок, которые надо приписать возрасту писавшего и его дурным источникам», – сообщила А. А. Жоржу Нива 7 июня 1963 года («Сочинения», т. 3, с. 354).

Примеч. ред. 1996: Ахматова обдумала свои возражения против статей Маковского и Струве и «с цитатами, датами, доказательствами, ссылками, разъяснениями… принялась устно излагать сущность дела… Анна Андреевна, конечно, продиктовала свой протест многим, да и сама записала, и в неведомое нам будущее доберутся, быть может, когда-нибудь чьи-нибудь листки» (см. с. 111–112).

Другим опровержением там должна была стать, по замыслу Ахматовой, ее биография, написанная английской славистикой Амандой Хейт и в значительной степени отражающая взгляды самой А. А.

Это подтверждают, в частности, и дневниковые записи Ю. Г. Оксмана:

«А. А. очень многое диктовала о себе и своей работе одной англичанке, которая пишет о ней книгу» («Воспоминания», с. 646).

Из книги можно почерпнуть возражения против мемуаров С. Маковского и Г. Струве (а также и Георгия Иванова), услышанные автором от Ахматовой (см.: Amanda Haight. Anna Akhmatova. A Poetic Pilgrimage. N. Y.; L.: Oxford University Press, 1976, p. 177–178. Книга переведена на русский язык: А. Хейт. Анна Ахматова. Поэтическое странствие. М.: Радуга, 1991, с. 188–190).

31 …портрет… о котором так метко Замятин писал. – См.: Евг. Замятин «О синтетизме» в кн.: Юрий Анненков. Портреты. Петербург: Petropolis, 1922; а также в кн.: Евгений Замятин. Сочинения. М.: Книга, 1988, с. 412.

32 В томе первом своих воспоминаний «Дневник моих встреч» Ю. Анненков так вспоминает об этих двух портретах:

«Я сделал с Ахматовой в 1921-м году два портретных наброска: один – пером, другой – в красках, гуашью. Ахматова позировала мне с примерной терпеливостью, положив левую руку на грудь… Портрет, сделанный пером, был сначала воспроизведен в книге моих портретов… затем, в 1923-м году – во втором издании «Anno Domini»».

После этого, в течение многих лет, он воспроизводился в разных странах мира.

«Второй красочный портрет, – продолжает Ю. Анненков, – был впервые воспроизведен во Франции, в 1962-м году, в журнале «Возрождение»».

Как явствует из дальнейшего рассказа, этот второй портрет и окончен был художником уже не дома, а гораздо позднее, в Париже.

По-видимому, еще до воспроизведения в журнале, Юрий Павлович прислал Анне Андреевне фотографию второго портрета, которую она и показала мне. (См. также «Записки», т. 2, с. 485.)

33 Татьяна Максимовна Литвинова (р. 1918), переводчица, художница, дочь наркома иностранных дел М. М. Литвинова, близкий друг К. Чуковского и всей его семьи. Т. М. Литвинова перевела Генри Джеймса, Дефо, Меридита, Чивера. Т. Литвинова – соавтор Чуковского по переводам пьес Филдинга и Шекспира. – Примеч. ред. 1996.

34 Ирина Николаевна Левченко (1924–1973). Цитирую КЛЭ, т. 4: «…Книги Левченко, основанные на личных наблюдениях, рисуют мужество советского народа в защите социалистического отечества. Левченко принадлежат также… сборник рассказов «Без обратного билета» (1962) – о целинниках, книга «Люди, штурм, победа» (1964) – о строителях Красноярской ГЭС».

19 марта 1963 г. в «Литературной газете», под заглавием «Мы с тобой, партия!», был помещен отчет о встрече в Московском городском комитете партии. В частности, приведены слова Левченко:

«Советские писатели – солдаты партии. В едином строю они борются с общим идейным врагом. Некоторые реакционные деятели Запада хотели бы извращенно представить жизнь нашей страны в период культа личности Сталина. Но мы всегда помним, что и в те годы наша партия и советский народ одерживали великие победы. Мы успешно строили социализм. У нас выросло достойное поколение патриотов…»

Общий смысл ее речи таков: не о сталинщине надо говорить и писать, а о победе в Отечественной войне и успехах народа в строительстве социализма.

Судя по скудным сведениям газетного очерка, той же линии восхваления успехов и отталкивания от разоблачений держалась и Е. Книпович. О ней см. «Записки», т. 2, и «За сценой»: 100 и с. 223–224 второго тома.

Е. Ф. Книпович – автор книги «Об Александре Блоке. Воспоминания. Дневники. Комментарии» (М., 1987).

35 …выступил Телъпугов. – По-видимому, ошибка моей записи и А. А. была права, говоря, что «фамилия безразлична». На встрече в Московском городском комитете партии, о которой идет речь, против «Матрениного двора» выступил В. Тевекелян. Вот отрывок из его выступления:

«Мы знаем не только… А. Солженицына «Один день Ивана Денисовича», – сказал он, – но и его рассказ «Матренин двор». Когда читаешь рассказ, складывается впечатление, что психология крестьянина осталась такой же, какой была шестьдесят лет назад. Но это неверно! Нам нужны произведения, которые бы исторически правдиво рассказывали об огромных революционных изменениях, происшедших в советской деревне» (АГ, 19 марта 1963).

Однако не В. Тевекеляну принадлежит первенство. Первым против Солженицына выступил В. Кожевников. Накануне «встречи в Кремле», 2 марта 1963 года, «Литературная газета» опубликовала его статью под названием «Товарищи в борьбе». Рассказ «Матренин двор» «написан автором в том состоянии, – утверждал Кожевников, – когда он еще не мог глубоко понять жизнь народа, движение и реальные перспективы этой жизни… Рисовать советскую деревню как бунинскую деревню в наши дни – исторически неверно. Рассказ Солженицына снова и снова убеждает: без видения исторической правды, в сущности, не может быть и полной правды, каков бы ни был талант». А все потому, по мнению В. Кожевникова, что Солженицын механически воспользовался методом критического реализма (понимай: вместо метода социалистического).

По поводу этой, а затем и других статей, А. Солженицын вспоминает:

«Пора моего печатания промелькнула, не успев и начаться. Масляному В. Кожевникову поручили попробовать, насколько прочно меня защищает трон. В круглообкатанной статье он проверил, допускается ли слегка тяпнуть «Матрёнин двор». Оказалось – можно. Оказалось, что ни у меня, ни даже у Твардовского никакой защиты «наверху» нет… Тогда стали выпускать другого, третьего, ругать вслед за «Матрёной» уже и высочайше-одобренного «Денисовича», – никто не вступался» (БТД // НМ, 1991, № б, с. 58).

Среди этих «других, третьих» – примечателен С. Павлов, первый секретарь ЦК ВЛКСМ, выступивший 22 марта 1963 года в «Комсомольской правде» со статьей о необходимости для молодых писателей служить «высоким идеалам».

«…Почему в жизни мы встречаем хороших советских людей, – спрашивал Павлов, – а в некоторых советских книгах пишут совсем о других? И действительно, стоит почитать мемуары И. Эренбурга, «Вологодскую свадьбу» А. Яшина, путевые заметки В. Некрасова, «На полпути к Луне» В. Аксенова, «Матренин двор» А. Солженицына, «Хочу быть честным» В. Войновича (и все это – из журнала «Новый мир») – от этих произведений несет таким пессимизмом, затхлостью, безысходностью, что у человека непосвященного, не знающего нашей жизни, могут, чего доброго, мозги стать набекрень. Кстати, подобные произведения «Новый мир» печатает с какой-то совершенно необъяснимой последовательностью».

36 Речь идет о полемике между Ермиловым и Эренбургом, развернувшейся на страницах печати в первые месяцы 1963 года. Власти были недовольны мемуарами Эренбурга «Люди, годы, жизнь», в особенности книгой четвертой (см.: «Новый мир», 1962, №№ 4–6). 29 января 1963 года в газете «Известия» появилась статья Ермилова «Необходимость спора». Ермилов укорял автора мемуаров в пристрастии к модернистским течениям в живописи и литературе; попрекал любовью к кубизму, сюрреализму – вместо социалистического реализма, и вообще в пристрастии к западному искусству вместо русского и советского. Но главное обвинение, брошенное Ермиловым Эренбургу, носило не эстетический, а моральный характер. В. Ермилов, сам всю жизнь неукоснительно приспособлявший свои выступления к воле высшего начальства, теперь упрекал автора мемуаров в трусости: Эренбург утверждает, заявлял он, что в годы сталинских репрессий, отдавая себе отчет во множестве возмутительных несправедливостей, он считал необходимым, «сжав зубы», молчать (чтобы не потерять веры в правоту идей). Ермилов, патетически негодуя, отказывается оправдывать тогдашнее молчание Эренбурга. Он, Ермилов, и подобные ему коммунисты, только потому, дескать, не бросались на защиту справедливости, что не отдавали себе отчета в происходящем. К тому же, уверяет критик, в тридцать седьмом году, вопреки опасности, на собраниях и в печати было «немало» выступлений в защиту гонимых.

(Никакая печать ни единого слова в защиту не пропускала; выступления же на собраниях – в редчайших случаях – действительно были и неизбежно влекли за собою тяжкие кары.)

5 февраля 1963 года в «Известиях», в виде письма в редакцию, появился ответ Эренбурга. «В. Ермилов инсинуациями пытается оскорбить меня как человека и советского гражданина, – писал Эренбург. – На это я вынужден отвечать…»

Далее И. Эренбург привел цитату из своих мемуаров: «Я знал, что случилась беда, знал также, что ни я, ни мои друзья, ни весь наш народ никогда не отступятся от Октября, что ни преступления отдельных людей, ни многое, изуродовавшее нашу жизнь, не могут заставить нас свернуть с трудного и большого пути. Были дни, когда мне не хотелось дальше жить, но и в такие дни я знал, что выбрал правильную дорогу». Эренбург пытался объяснить Ермилову, что в 1937—38 годах он принимал участие в борьбе испанского народа против фашизма, и там, в пору этой борьбы, позволить себе «додумать до конца», понять со всей полнотою и ясностью, чтб творится в Советском Союзе – значило обречь себя на идейное банкротство, на духовную гибель. Потому он, «сжав зубы», страдая и мучаясь, молчал.

В том же номере газеты Ермилов снова с большою грубостью ответил Эренбургу. В следующих номерах редакция в поддержку Ермилову поместила несколько читательских писем.

37 По-видимому, два изящные томика – это: Константин Паустовский. Избранные произведения в двух томах. М.: Гослитиздат, 1956.