Вместо пролога

Вместо пролога

Александр Петрович Улановский[2] был всю жизнь безразличен и к национальному вопросу, и к своему происхождению. Поэтому так мало известно об остановке, которая окружала его в детстве, хотя и мать его, и он сам и шестеро его сестёр и братьев дожили до глубокой старости.

Он ушёл из дома в ранней юности, десятки лет не встречался с родными. Его близкие — когда-то рядовые труженики Российской империи, а позже — рядовые советские люди — были, как и он, лишены ощущения связи с еврейством, с «корнями». Можно сказать, что среда, из которой он вышел, была вполне денационализированной.

При рождении ему дали имя Израиль. Но для своих близких он был Алёшей. Так и будем его называть в этом небольшом рассказе о его детстве, юности и молодых годах.

Родился он в 1891 г. в Кишинёве[3], в семье бедняка-портного, который мечтал передать старшему сыну своё ремесло. Некоторые портновские навыки остались у Алёши на всю жизнь — иглу и утюг он держал с профессиональной хваткой.

Мать, красивая женщина с твёрдым характером, верховодила в семье. Портной был человеком исключительно честным и трудолюбивым, но мало интересовался практической стороной жизни. Он любил книги. Пока он работал, его двенадцатилетний сын читал ему вслух приключенческие романы, пропуская, по обоюдному согласию, описания природы и любовные сцены.

Несмотря на бедность, жили весело и часто пели песни: еврейские, русские и украинские. Через поколение потомки портного сохранят эти песни как единственное его наследство.

Из Кишинёва семья переехала в Одессу. Поселились на Молдаванке, в доме, полном воров, проституток, всякой шантрапы. Когда дети шумели, мать их унимала: «Тише, дети, тётя спит, у неё был тяжёлый гость».

После смерти отца семья переселилась в Керчь. Здесь у матери была мелочная лавка. Портным стал следующий по возрасту сын, а старший, Алёша, в четырнадцать лет пошёл в жестянщики.

В школе он проучился всего два года, никакого уважения к систематическому образованию из неё не вынес, но всю жизнь был неутомимым самоучкой и приобрёл большие знания в разных областях.

1905-й год он встретил сознательным человеком. Увлёкся книгами Кропоткина и примкнул к анархистам. Анархисты в Кишинёве организовали типографию, распространяли литературу. Типография провалилась. Году в 1910 Алёшу с группой товарищей арестовали, держали в предварительном заключении[4], потом судили и сослали на 4 года в Туруханский край[5]. Тюрьма и ссылка заменили ему школу и университет.

В Туруханский край ссылали самых опасных революционеров — анархистов и эсеров. Было там и несколько крупных большевиков, среди них Свердлов и Сталин. Молодой пролетарий пользовался всеобщей любовью ссыльных. Любили его всегда — смолоду и до смерти. На него обратил внимание Свердлов и приблизил к себе. Свердлов и его жена, Клавдия Новгородцева, были открытые, весёлые люди, в ссылке, вместе с женой и дочерью местного попа, они организовали самодеятельность. Алёше легко было в этой семье.

В ссылке можно было получать все выходящие в России книги: даже консервативное издательство не отказывалось прислать политическому литературу по его просьбе. Алёша учился и алгебре, и геометрии, читал, конечно, и политическую литературу, например, Прудона, но «Капитал» Маркса одолеть не мог. Рассказывал, что прочёл его много лет спустя в Дании, в тюрьме, на датском языке. Он был даровитым человеком, мог преуспеть в разных областях, если бы не занялся революцией. Но в революцию он не мог не пойти — дух её носился в воздухе.

Один-два раза, попав случайно на совещание большевиков, он видел Сталина. В отличие от Свердлова, который заботился о людях и которого все любили, Сталин был замкнутым и угрюмым. Например, придя на совещание, ни с кем не поздоровался. К большевикам, как и вообще к социал-демократам, Алёша относился с пренебрежением: спорят по пустякам! Ему было скучно вдаваться в их дела — кто меньшевик, кто отзовист — подумаешь, разница! И если бы не был близок к семье Свердлова, он, вероятно, с ними и не соприкоснулся бы. А о Сталине говорил: «Я с ним был в одно время в Туруханском крае. Я был известен на всю ссылку, а он — кто такой?» Сталин в ссылке был не особенно популярен.

Туруханский край считался очень суровой ссылкой, поэтому там отпускали на содержание больше, чем в других местах. Так сытно Алёша не жил ни прежде, ни много лет позднее. Каждый ссыльный получал от казны 12 рублей в месяц. Для Алёши это было целым состоянием, он не знал, что с такими деньгами делать, тем более, что еда стоила баснословно дёшево — самая лучшая рыба продавалась пудами, стоила копейки. Там он впервые попробовал какао. Это какао так поразило Солженицына, когда он слушал рассказы Александра Петровича о ссылке, что он дважды упомянул о нём в третьем томе «Архипелага ГУЛАГ» (Имка-Пресс, 1975, с.358, 366)[6]

Алёша следовал определённому, им самим для себя выработанному образу революционера, ни в чём не подчинялся начальству, бунтовал по любому поводу, и Свердлову часто приходилось за него заступаться. «Бузил» он с юмором, и все ссыльные повторяли его остроты: как он ответил приставу, что сказал стражнику. Начальство не выдержало и распорядилось перевести его в отдалённый, глухой станок — кажется, Толстый Нос. Два стражника схватили его на улице, не дав собраться, что было незаконно, посадили на подводу и повезли. Когда проезжали мимо дома Сталина, Алёша попросил разрешения зайти, чтобы взять что нужно для дальней дороги, как было принято у ссыльных. Сталина он не застал, а его сожительница пекла пироги и раскладывала их на листах из книги Канта. Алёша взял висевшую на гвозде шубу и стал искать какую-нибудь книгу. Кроме брошюр по национальному вопросу, увидел только популярный самоучитель английского языка и прихватил с собой.

Приехали в какой-то станок, там стражники решили накормить лошадей и отдохнуть. Легли спать, а Алёша отправился обратно — что ему каких-то 40 вёрст! Его догнали у самого того места, откуда везли, и взмолились: «Побойся Бога, дай нам хоть доехать раньше, приди после нас!» Эта игра ему нравилась, увлекала слава отпетого сорви-головы.

Бежать из ссылки он решил, главным образом, чтобы поддержать свою славу. Иначе — какого чёрта было ему бежать, никогда он так хорошо не жил: среди образованных людей, имея возможность вдоволь учиться и кормиться. Он бежал летом 1913 года, вместе с анархистом Израилем Клейнером, арестованным с ним по одному делу. Клейнер был человеком серьёзным, ссылку старался использовать для ученья. Но тоже был молодым, считал, что бежать надо. В дороге их стала заедать мошка, через несколько дней Клейнер заболел, и Алёша принёс его на спине обратно. (У Клейнера потом другая судьба пошла — попал на войну, получил орден за храбрость, тогда же вступил в партию, позже занимал крупную партийную должность. В 1938 г. был арестован и погиб). Алёше не сиделось на месте, и через несколько дней он снова ушёл в побег.

Он никогда не рассказывал о своей жизни ничего тягостного — как голодал, как подвергался опасностям. Поэтому и о побеге его известны только смешные, анекдотические эпизоды. А ведь это был единственный успешный побег из Туруханской ссылки — расстояния там огромные, и мошка заедает насмерть.

Кое-как добрался он до железной дороги. Ехал, конечно, зайцем. Когда бежали из ссылки социал-демократы, им помогала партия, у них с собой были деньги, а Алёша мог рассчитывать только на себя и свою удачу. Его сняли с поезда и привели к начальнику станции. С собой у него была бумажка на имя крестьянина Ампёнова, одет был неказисто, и стал просить по-крестьянски приниженно: «Господин начальник, отпустите, я больше не буду!» Начальник никак его не отпускал, послал за жандармами. По-видимому, тогда шла компания против зайцев, от которых страдала железная дорога. Алёша понял, что просьбами ничего не добьёшься, и обратился к начальнику другим тоном: «А ведь вы, господин начальник, можете рассчитывать на вознаграждение за поимку политического ссыльного». «Вы — политический? Чем вы можете это доказать?» «Ничем». Тот забеспокоился: «В каких местах вы были?» Алёша назвал несколько мест. Кончилось тем, что начальник дал ему денег на дорогу и отпустил, страшно волнуясь, что он не успеет скрыться до прибытия жандармов. Солженицын в «Архипелаге» привёл другой эпизод из рассказов Александра Петровича — о том, как в киевской библиотеке его встретили студенты (там же, с.104). Но тому, что помогали студенты, нечего удивляться, а тут — дело было в Сибири (А.П., рассказывая, упоминал и название станции), и помог ему царский чиновник, что гораздо примечательней. Что говорить, бежать из ссылки было нелегко, и всё-таки ни один порядочный человек его бы не выдал, а помогали ему очень часто.

Однажды, когда он, как обычно, лежал в вагоне под лавкой, вошёл контролёр и полез искать зайцев под лавкой. Там сидели бабы, подняли страшный визг, контролёр плюнул и отступился. А однажды Алёша сидел в купе с интеллигентным господином, по виду толстовцем, и тот к нему обратился: «Вы, молодой человек, едете без билета?» «Конечно», — ответил Алёша, ожидая, что господин предложит ему помощь «Видите ли, по своим убеждениям я не могу лгать, и если меня спросят, вынужден буду сказать, что вы едете без билета». И помолчав, добавил: «Даже, если меня не спросят, я сам скажу». В молодости Алёша был невысокого мнения об интеллигентах и любил вспоминать этот эпизод.

Оказавшись в европейской части России, Алёша побывал в Москве, Киеве, Одессе, повидался с товарищами-анархистами и через Архангельск, нанявшись кочегаром на английский пароход, ушёл, именно ушёл за границу. Тогда это было так просто. Человек действительно был свободен, мог весь мир объездить, и никто ничего не спрашивал, ничего!

Представление об английском языке он получил впервые по самоучителю, взятому у Сталина. На пароходе вскоре свободно заговорил с кочегарами, цветными из английских колоний, язык которых был примитивен, стал читать английские книжки. Языки ему давались легко: прожив за границей два года, научился говорить по-английски, по-немецки и по-французски.

Работа кочегара была тяжёлой и грязной[7]. Зато никаких формальностей при приёме на работу не требовалось. В портах часто кто-нибудь сбегал или заболевал, кочегары всегда требовались. Он поплавал, сколько ему хотелось — довольно долго, потому что успел побывать, между прочим, и в Испании. В Лондоне ушёл с парохода, пробыл там несколько дней, ночуя в христианской миссии, где давали по кружке кофе, — за это надо было постоять на молитве, но никакими материальными неудобствами он озабочен не был. Сразу же связался там с анархо-синдикалистами, встретился, среди прочих, с Рудольфом Рокером — немцем, издававшим газету на еврейском и русском языках, с которым он потом, через несколько лет, встречался в Берлине. Потом из интереса поехал, куда все — в Париж.

В Париже была большая эмиграция. Он включился в эмигрантскую жизнь, но от других эмигрантов резко отличался: он был революционером по натуре, по идее, но чисто партийные дела и группировки его не занимали. Познакомился он и с большевиками, что впоследствии сыграло в его жизни огромную роль. Старый большевик Полонский потом, когда все вернулись из лагерей, вспоминал, как романтично выглядел Алёша в Париже.

В Париже он встретился также с будущими членами Одесской иностранной коллегии, которые в подполье, при белых, занимались агитацией во французских войсках, печатали листовки и почти все погибли.

Он не хотел жить, как другие эмигранты — как Калинин, который прожил в Париже несколько лет, не усвоив по-французски ни слова, не видя ни одного француза. Из чистого любопытства пошёл работать на завод Рено, даже успел организовать там забастовку. Но потом заскучал, захотелось посмотреть мир, и он отправился пешком в Германию.

Была в разгаре европейская война, но о путешествии из Франции в Германию он рассказывал одни анекдоты. Денег у него с собой было ровно столько, сколько требовалось, чтобы не арестовали за бродяжничество. Питался фруктами с деревьев, которые росли на дороге, никто их не сторожил. Однажды залез в сад, вдруг видит — хозяин. Испугался, а тот ему говорит: «Вон те яблоки получше». В Германии заходил в любой крестьянский дом, нанимался на день-два поработать, а если работы не было, его кормили даром, и он шёл дальше. В Руре поступил на шахту, поработал месяц, повредил руку, но не сильно. Всё же он не избежал ареста: в нём заподозрили русского шпиона. Но когда он попросил: «Подержите меня, пожалуйста, в тюрьме до тепла», его из тюрьмы прогнали.

Наконец, он решил вернуться в Россию. То ли неприятно во время войны быть русским в Германии, то ли просто не сиделось на месте. С невероятными приключениями перебрался через несколько границ и оказался в России. Отправился в Кишинёв повидаться с родными. Там встретил двух своих давних приятельниц-анархисток, сестёр Волоховых.

Через несколько дней Алёша провожал одну из сестёр вечером домой, и его задержали. В городе орудовали бандиты, и полиция была начеку. Привели в участок, а настоящих документов у него не оказалось. Его заподозрили в том, что он — один из грабителей, и ему угрожало уголовное дело. Он предпочёл назвать своё настоящее имя и отправился вторично по этапу в Туруханский край, к своему старому врагу приставу[8], которому он из Парижа отправил издевательскую открытку с просьбой причитающееся ему пособие пересылать по такому-то адресу. Свердлов пользовался у начальства влиянием, он хлопотал за Алёшу и добился того, чтобы наказание за побег было минимальным: отсидеть двое суток в участке. Между Свердловым и приставом, который был зол на Алёшу за насмешки, состоялся примечательный разговор. «Что вы так стараетесь, господин пристав, всё равно не станете губернатором», — сказал Свердлов. «Да и вы, господин Свердлов, не станете президентом Российской республики», — возразил пристав. И не угадал.

После Февральской революции Алёша освободился из ссылки одним из последних — его заслали в самый отдалённый станок, потому что он продолжал бунтовать. Враг его пристав очень боялся, что после революции Алёша с ним расправится. Революционер ведь должен мстить своим врагам! Но ему чужда была мстительность, как и жестокость. Бывало позднее, что по своему положению он имел над людьми большую власть. Но он не способен был — не из джентльменства, а органически — причинить человеку зло, даже если это требовалось для дела.

После революции он приехал в Керчь, где жила его семья. К этому времени имидж у него был индустриальный, морской и пролетарский. В те времена происходили по каждому поводу митинги, был большой спрос на ораторов. И вот — выступает знаменитый революционер, только что вернулся из Сибири. А говорил он прекрасно. Красивый голос, хорошая наружность. И такая биография! Тогда была полная демократия, и Алёшу выбрали председателем «Совета семи», заправлявшим всем Черноморским флотом.

После Октября его послали делегатом от Черноморского флота в Петроград на Первый съезд моряков. Алёша, конечно, зашёл во ВЦИК к Свердлову, и тот бросил все дела, сидел с ним и трепался довольно долго, предложил пойти на заседание Совнаркома, где будет решаться вопрос о Брестском мире. Но в это время другая компания собиралась петь песни и выпивать, и Алёша пошёл туда. Между прочим, он сказал Свердлову, что с того времени, как бежал из ссылки, числится русским. И Свердлов посоветовал: «Ничего не меняй, достаточно и без тебя евреев в революции».

Правда, в этот же период он на несколько месяцев снова превратился в еврея, когда работал в Екатеринославе на заводе. Алёша решил: революционеров-евреев много, а рабочих — мало, пусть будет одним больше.

Когда подступили немцы, пришлось уходить из Керчи. Алёша бежал из Крыма на лодке, ему удалось перебраться в Одессу. В одесском подполье он был членом ревкома от анархистов. Там же встретил свою будущую жену Надежду. Когда город заняли красные, ушёл на бронепоезд, а когда снова подступили белые, вернулся в Крым, где развернулась настоящая партизанская война.

Большевики создали Крымскую повстанческую армию, получали из Москвы деньги и инструкторов и прочно взяли власть в движении. Анархисты, естественно, работали с большевиками — выбора у них не было. Нелегальные группы действовали по всем городам Крыма и, кроме того, была армия в лесу. Беспартийный анархист Алёша (ещё у него были клички: Алёша Буланов, Алёша Чёрный) был начальником сапёрно-подрывных отрядов и к этому времени завоевал в Крыму популярность, чего большевики не могли терпеть. У него начались нелады с партийным руководством, представителем которого в армии был Бабахан. Однажды — дело было в лесу — он не подчинился какому-то приказу, и Бабахан приказал его арестовать. Алёша вынул маузер: «Хватайте», — говорит. Никто не тронулся с места. Для Бабахана получился страшный конфуз. Потом дело как-то рассосалось, но Бабахан этот эпизод запомнил и съел бы Алёшу с потрохами, но ничего у него не получилось. Он сам погиб в 37-м, а сын его сидел в лагере вместе с сыном Якира Петром.

С Бабаханом связана ужасная история. Он, Алёша и ещё несколько бойцов возвращались из города в лес и, приближаясь к стоянке, увидели, что лежит раненый, а возле него сидит медсестра Маруся Кубанцева, и нет никаких постов. Бабахан говорит: «Вот черти! А если бы кто-нибудь сейчас напал? Давайте, мы их разыграем». Алёша ему: «Брось, это не шутки». «Почему? Пусть знают, как не выставлять постов!» И начал голосом, каким отдают команды: «Поручик такой-то, заходите слева…такой-то справа!» «Да что ты делаешь?!» А он продолжает. Те решили, что окружены белыми. Маруся бежала, раненый бежать не мог и застрелился.

Алёша считал Бабахана грязным, преступным типом, который и его самого чуть не угробил. Однако он ни разу не сделал попытки ему отомстить, более того — покрыл его во время расследования случая с раненым, подтвердив версию Бабахана, по которой тот в разговоре будто бы повысил голос, и раненому показалось, что их окружили белые. А дело было не так просто — Бабахан что-то имел против того парня и очевидно погубил его умышленно. Кстати, это был самый большой роман в жизни Маруси, из-за чего она потом так и осталась девушкой.

Перед разгромом Врангеля, когда Красная армия уже подходила к Перекопу и было ясно, что белые в Крыму обречены, группа офицеров во главе с капитаном Орловым вступила в переговоры с красными. Белые обещали устроить переворот, дать красным возможность войти в город без боя. Большевики согласились на переговоры и послали Алёшу в самое логово к белым. Так, считал Алёша, они всегда делали: посылали на опасные дела других, а себя берегли. Он вернулся от Орлова и доложил о своей встрече с ним. Заседали большевики во главе с Бабаханом и решили: сделать вид, что согласны на условия Орлова, а заняв город, с ним расправиться. Алёше дали директиву — продолжать переговоры. Но он, ко всеобщему удивлению, заявил: «Если мы принимаем условия, то должны их выполнить». Не помню, чем кончилось дело — то ли для переговоров послали другого, то ли изменилась ситуация на фронте. Но в 1926 году, выступая на многолюдном митинге в честь пятилетия освобождения Крыма, Бабахан остановился на эпизоде с Орловым и сказал: «И вот среди нас, в партизанской армии, нашлись такие, которые считали, что если мы обещаем белогвардейцу Орлову пощадить его и его офицеров, то должны своё обещание выполнить». Раздался громовой хохот: смеялись присутствовавшие на митинге комсомольцы. Алёша потом повторял: «Так воспитывается молодое поколение».

Его товарищ, анархист Сафьян, написал в 19-м году в харьковской анархистской газете «Набат» — после Гражданской войны ещё выходили анархистские газеты — об одном эпизоде, хорошо известном в Крыму. В разгар борьбы с белыми Алёша, Сафьян и третий подпольщик — Лука Луговик, ходили по улицам Симферополя, вооружённые до зубов: на каждого по два револьвера, у пояса гранаты. Они всегда ходили вместе и были известны шпикам. Голова каждого была высоко оценена белыми, но к ним боялись подойти. И вот однажды Лука и Сафьян пошли вдвоём, а Алёша должен был где-то с ними встретиться. И на центральной улице города, против контрразведки, возле штаба, где всегда полно военных, их схватили, подойдя сзади, так что они не успели выхватить оружие. В этот момент Алёша вышел из боковой улицы и увидел их, схваченных и окружённых. Стоя на углу, он стал стрелять из автоматического пистолета; белые решили, что стреляют несколько человек, растерялись, выпустили задержанных, и те начали отстреливаться. Они очень хорошо знали все проходные дворы города, и Лука бросился в ближайший двор спасаться. Тогда Алёша в первый раз своими глазами увидел, как убил человека. Лука бежал по двору зигзагами, а стражник стоял у калитки и держал на мушке калитку напротив, через которую Лука неизбежно должен был проскочить. Алёша застрелил стражника, и они ушли все трое. Потом в газетах писали, что у стражника были дети, и Алёша говорил, что, может быть, Лука и не стоил того, чтобы из-за него убивать человека.

Всем крымским, которые знали эту улицу в Симферополе, совершенно ясно, что повезло Алёше случайно, что никакого шанса у него не было. И поступок его считали безумием. Его спрашивали: «На что ты рассчитывал, что при этом думал?» «Ни о чём не думал. Просто сработал рефлекс. Я увидел, как тащат их, беспомощных, а у меня оружие…» Вспоминая этот эпизод, Алёша говорил: «Подвиги совершаются потому, что человек не успевает подумать, имеет ли смысл действовать».

Сафьян был исключительно смелым и презирал смерть. Вернее, он считал себя неуязвимым. Алёша говорил, что пошёл бы с ним на любое дело, потому что Сафьян никогда не оставит товарища в беде. А был он маленьким, рыженьким евреем, кличка его была Рыжий. Он безумно любил свою красавицу жену Лизу, польскую еврейку, которая стала его женой только из-за его легендарного имени. Она влюбилась в Алёшу и нисколько этого не скрывала. Алёша сам был к тому времени женат, и у него были старомодные предрассудки в отношении жены товарища. Он знал, что она для Рыжего — самое святое в жизни. К знаменитой анархистке, за которой числились потрясающие дела, он относился с почтением. И всё же не устоял, и для Рыжего это был конец. Жену свою он винить не мог, для него она осталась королевой, но с Алёшей они совершенно разошлись. Тем не менее, он рассказывал об эпизоде в Симферополе и написал о нём в газете.

Вскоре Сафьяна и ещё одного анархиста советское командование послало в Гуляй-Поле для переговоров с Махно, чтобы вызвать его на совместное выступление против Врангеля. Они пошли и исчезли, кто их убил — неизвестно, анархисты считали, что это сделали большевики.

Автор книги о крымском подполье Курган[9] рассказал о том, как Алёша с группой подпольщиков, переодетых в форму белых, явился в тюрьму с поддельной бумагой — якобы от белого командования — чтобы им выдали арестованных. В последний момент, когда тех уже вывели во двор и они смешались с пришедшими подпольщиками, что-то в мундире Алёши, изображавшего офицера, показалось начальнику тюрьмы подозрительным. Алёша оглушил начальника ударом рукоятки пистолета, и без единого выстрела они скрылись вместе с арестованными. Сам А.П. морщился, читая о том, каким брутальным воякой изобразил его Курган.

Но не только лихие подвиги вспоминаются при слове «Крым». После освобождения Крыма Алёша был свидетелем (не участником!) массовых расстрелов белых офицеров.

Раз он видел, как расстреливали группу офицеров, и один из них, уже немолодой, в чинах, когда пришла его очередь, попросил разрешения помолиться. Красноармейцы были настроены добродушно — уже стольких перестреляли, старый хрыч хочет помолиться, ладно! Стал на колени, начал бить поклоны и вдруг вскочил и побежал. Вероятно, далеко не ушёл, но попытался же!

На всю жизнь остались у Алёши воспоминания о зверствах, которым он был свидетель. И если он не согнулся под их тяжестью, то наверно потому, что и сам в любой момент мог погибнуть. Недаром так часто — с молодости и до последних дней — он пел старую песню:

Мы сами копали могилу свою,

Готова глубокая яма.

Пред нею стоим мы на самом краю,

Стреляйте вернее и прямо.

О том офицере Алёша рассказывал с восхищением. Говорил, что и он так же, до последнего момента, даже стоя у стенки, пытался бы спастись. Он и правда не раз спасался от смерти, благодаря своей ловкости и мгновенной реакции.

Спасало его и то, что он внушал людям полное доверие. Все любили его чудесную улыбку. Такая улыбка бывает только у человека, абсолютно уверенного в своей правоте. Он и был уверен — до 37-го года. И предельно, абсолютно честен.

* * *

Конец гражданской войны совпал с концом его юности. Ему предстояло прожить почти до 80-ти лет — необычно долгую жизнь для человека его поколения, его судьбы. Он успел в жизни много сделать, о многом передумать, оказать влияние на многих людей.

События, о которых рассказано дальше, связаны с его личностью. Книга посвящена памяти этого незаурядного человека.