5

5

При рассмотрении вопроса о виновнике войны в Германии обычно делают двоякую ошибку. С одной стороны, политические отношения конструируются слишком логически. Некоторые лица на основании множества отдельных данных пытаются доказать, что при наличии злой воли врагов мировая война вообще была неизбежна. Этот взгляд я считаю ошибочным. Конечно, не может быть сомнения в том, что Англия, Франция и многие из русских стремились разрушить нашу империю. Тем более должны мы были остерегаться давать им повод для осуществления этого желания. Как я указывал уже в 1904 году, мы должны были тщательно избегать всякого случая, способного послужить поводом к войне для наших врагов, ибо в то время мы не были способны к войне с Англией, а следовательно, не могли и спасти нашу внешнюю торговлю, достигшую уже большого развития. Разрыв этой артерии в 1918 году был существенной причиной проигрыша войны. То же самое получилось бы и в 1904 году, ибо даже победа над Францией не могла бы предохранить нашу торговлю и наше существование{165}. Пока дело обстояло таким образом, было безумием давать врагам повод к войне. Пока существовало окружение, нам оставался фактически лишь один путь: строить хороший флот, искать союзов и избегать столкновений.

Если бы нам удалось в 1914 году преодолеть кризис и выиграть еще только два года для увеличения флота и осуществления закона о вооружении армии от 1913 года, то, как я должен повторить, миролюбие Англии достигло бы решающего пункта. Лично я не могу забыть о том ошеломляющем факте, что несколько более осторожная политика, которая в 1914 году сделала бы войну не столь удобной для врагов, вероятно, навсегда обеспечила бы нам уже почти достигнутое равноправие с Англией в мировом хозяйстве и принесла бы внешней торговле и всей нашей национальной жизни еще более блестящее будущее вместо ужасного падения. В июле 1914 года мы, несомненно, могли преградить путь вражеским стремлениям к войне посредством более искусной трактовки сербского вопроса. Возникла ли бы, несмотря на это, мировая война, например, в 1916 году, кто возьмется это доказать? Лично я определенно держусь взгляда, что в то время каждый год мира асе более укреплял бы этот мир, если бы мы только принимали в соображение серьезное положение нашего народа и уделяли достаточно внимания вооружениям. Правда, только люди с твердой волей и холодной кровью, о которых известно, что они могут вести войну, способны сохранить мир и в столь напряженной обстановке. Кто слишком настойчиво и открыто ищет соглашения, тот как раз удаляется от него, а кто не ставит выше всего национальное достоинство, тот при наличии крайнего эгоизма у соседних народов неизбежно приходит к постепенному упадку национального благосостояния и процветания.

Вторую ошибку указанного суждения я усматриваю в недостаточно четком раэграничении австро-сербского конфликта и мировой войны. Не только германский народ – в целом один из самых миролюбивых на свете, но также и правительство Бетман-Гольвега не желали мировой войны и с этой стороны совершенно неповинны в ней; зато тогдашнее германское правительство несет долю вины за австро-сербский конфликт, поскольку оно предполагало (что оказалось ошибочным), будто именно наказание Сербии Австро-Венгрией ликвидирует угрозу раздела габсбургской монархии, а следовательно, и мировую войну, которая по их мнению неизбежно вытекала из существования этой угрозы.

Как же следует в таком случае разрешить вопрос о виновности в целом?

По мнению всех знатоков европейского положения, например бельгийского посланника, causa remota{166} мировой войны лежит в английской политике окружения, которая берет свое начало в девяностых годах в торговом соперничестве, прячется за различными предлогами (Трансвааль, флот), отравляет мировую прессу, объединяет во всем мире все враждебные Германии силы и создает такое напряжение, при котором малейший промах может произвести взрыв ужасающей силы.

Промах нашего имперского руководства заключается в уверенности, будто австро-сербское вооруженное столкновение могло быть локализовано. В своем доверии к миролюбию, к справедливости других стран, особенно Англии, оно считало возможным провести в целях оздоровления Австро-Венгрии основательную экзекуцию Сербии, не вызывая этим мировой войны. Все шаги нашего имперского руководства, которые истолковываются нашими врагами как разжигание войны, относятся к одной Сербии и вызваны желанием не допустить проявления Австро-Венгрией слабости по отношению к этому жадному до грабежа маленькому государству. Ужас охватил канцлера, когда русская военная партия использовала его промах и он заметил, что обманулся в своей твердой, как скала, вере в миролюбие Англии. Находясь под гипнозом этой веры, он не подготовил нашу страну к мировой воине.

В уже упомянутой беседе рейхсканцлера с Вангенгеймом канцлер согласно сообщению Вангенгейма от 23 апреля 1914 года говорил также о политике без войны и об опасности превентивной войны; при этом он заметил, что наше национальное богатство растет столь быстро, что через десять-пятнадцать лет мы обгоним все другие нации. Тогда мы будем иметь прочное место в мировой политике, сводящейся в конечном счете к экономической политике. Наша задача, по его мнению, состояла в том, чтобы пережить этот промежуток времени без больших конфликтов.

Так думал тот самый канцлер, который спустя три месяца в отсутствие руководителей военных ведомств взялся за решение сербского вопроса с участием одного лишь министерства иностранных дел. Кто мыслит так, не стремится к мировой войне. Само собой разумеется, что канцлер, если даже он и не знал дословно содержания австрийского ультиматума, понимал, что резкий ультиматум потребует от Сербии искупления вины. Но наши враги лгут, когда утверждают, что Бетман стремился нарушить всеобщий мир. Напротив, в этом обнаруживается его, правда близорукая, надежда именно таким способом не только сохранить, но и надолго упрочить всеобщий мир.

Никто лучше меня не знает промахов нашего тогдашнего имперского руководства в отношении Англии и свойственного ему недостатка дипломатической ловкости. Именно поэтому я, может быть, лучше чем кто-либо другой, могу подтвердить, что имперское руководство совершило свои ложные шаги не из желания войны, а из нежелания ее. Не злая его воля, а близорукость помогла английской политике окружения достигнуть цели в самую последнюю минуту.

Бетман и Ягов думали усилить Австрию дипломатическим жестом. Когда увидели, что жест не удался и угрожает война, они сами пришли в ужас. Как можно говорить о виновности, не выдвигая на первый план важнейший факт? Промахи нашего руководства имеют очень малый моральный вес по сравнению с поведением наших врагов.

Всякий, кто хотя бы поверхностно знаком с донесениями бельгийских посланников и многочисленными документами о подготовке России к войне, кто следил за общим ходом событий двух последних десятилетий, с удивлением спрашивает себя, как вообще могло возникнуть мнение, что Германия является виновницей войны.

Своим поведением в 1919 году Антанта сама вынесла себе приговор в глазах потомства (об отравленном ложью современном поколении говорить, пожалуй, не стоит). Целый народ, который в массе своей не может считаться виновным в ошибках правительства, даже если таковые и были, с дьявольской жестокостью подвергнут англичанами, французами и их сателлитами тягчайшим физическим и моральным страданиям, какие когда-либо приходилось терпеть какому-либо народу христианского Запада. Нация господ должна была быть унижена до состояния парии, у которого отняли человеческое достоинство, оставив ему голодное, жалкое существование заключенного и то лишь затем, чтобы он мог неопределенно долго нести барщину и оброк в пользу рабовладельцев. А почему?

В 1912 году Сазонов был в Лондоне. Из его доклада царю, опубликованного в «Правде», я приведу следующее, уже упоминавшееся место: Грей, не колеблясь, заявил, что если бы наступили предусматриваемые мной обстоятельства, Англия употребила бы все усилия, чтобы нанести самый чувствительный удар германскому морскому могуществу…

Коснувшись того же вопроса в одном из разговоров со мной, король высказался еще более решительно, чем его министр, и с видимым раздражением упомянув о стремлении Германии сравняться с Великобританией в отношении морских сил, его величество воскликнул, что в случае столкновения последнее должно будет иметь роковые последствия не только для германского военного флота, но и для немецкой морской торговли, ибо англичане пустят ко дну всякое немецкое торговое судно, которое попадется в их руки…

Последние слова, по-видимому, отражают не только личные чувства его величества, но и господствующее в Англии настроение по отношению к Германии{167}.

Когда британские государственные деятели, разумеется, под предлогом страха перед нашим флотом в этом случае и вообще в предвоенные годы внушали России, что она может строить свои планы на непреклонной воле Англии к уничтожению Германии, они имели 100%-ную уверенность в том, что кайзер и Бетман-Гольвег стремились только к миру; столь же хорошо знали они и о существовании в Париже и Петербурге военных партий, которым они помогали всеми средствами. В то время в странах Антанты создалась атмосфера, которая в сознании широких кругов делала войну неизбежной; из стран Антанты эта атмосфера распространялась также на Германию и возбуждала там ту озабоченность, которую я нахожу, например, в письме нашего морского атташе в Токио от 10 июня 1914 года. Меня поражает та уверенность, с которой все ожидают здесь в ближайшем будущем войны с Германией… то едва уловимое, но все же ясно ощутимое «нечто», которое висит в воздухе подобно состраданию, вызванному еще неоглашенным смертным приговором.

Если бы архивы Антанты были открыты, прежде чем из них исчезло все наиболее компрометирующее, то друзья человечества в Англии и Америке содрогнулись бы от кровожаднейшей лжи, которой запятнали себя их правительства: чтобы оправдать в глазах своих народов уничтожение, расчленение, ограбление и порабощение немецкой нации, последние выдумали сказку о стремлении Германии к завоеванию всего мира, о чем в июле 1914 года в Германии никто даже и не мечтал.

К 1914 году германский народ получил экономический перевес над английским в ряде областей, которые Англия считала своими вотчинами. Германия оттеснила Англию с первого места в торговле ряда стран, в производстве стали и др. Однако, стремясь занять первое место в этом экономическом соревновании, мы были неопытны и легко уязвимы в области политики, а с 1909 года имели к тому же явно плохое руководство. Германский великан мог и должен был получить смертельный удар – нокаут, вновь превративший его в карлика. Как только Бисмарк подарил нам государство, немецкое трудолюбие догнало и перегнало все другие народы в области экономического процветания. Это сделало нас неприятными для других: какое право имели мы вообще посягать на доходы мировых держав? Англия и Франция преследовали цель Germaniam esse delendam{168} с римским упорством и достигли ее благодаря ошибкам Германии. Сегодня они подобны удачливым преступникам, сбросившим маску после того, как смогли осуществить свои намерения. Если бы германский народ своевременно понял, насколько рискованным было положение бисмарковского творения, он не остался бы безоружным и не облегчил бы врагу выполнение его намерений. Мы были слишком беззаботными эпигонами. Ныне же мы являемся свидетелями того, как волки, рвущие на части овцу, выдают себя за судей этой «преступной» жертвы.

Я могу привести еще одно убедительное доказательство того, что наше имперское руководство не желало войны. Оно с самого начала было убеждено в том, что мы не можем победить. Его можно, конечно, обвинять в неумелости, но никак не в преступном желании войны, безнадежность которой была для нас совершенно ясна.

Как перед началом войны, так и после нее никто почти в Германии не умел понять, насколько велика была действительная опасность. Отчасти мы находились во власти наивных иллюзий, отчасти слишком много мнили о себе. Многим мешали видеть ясно материалистические идеи или стародавние партийные раздоры, поэтому мы упустили то, что могло спасти нас. Это упущение и составляет нашу вину.